Вонгозеро - Вагнер Яна - Страница 21

Он покачал головой:

— Плохая идея — в головной машине за рулем должен быть кто-то из мужчин, или я — или отец. До Новгорода я дотяну — а там разбудим отца, посадим Иру за руль, и мы с тобой сможем поспать. — Он положил руку мне на затылок, запустив теплые пальцы в волосы, и я подумала — он прав, и еще я подумала — это означает, что мы не пересядем, ни сейчас, ни после Новгорода, потому что нам нельзя останавливаться надолго, мы должны двигаться вперед, не теряя времени, используя каждый час, каждую минуту, чтобы увеличить расстояние между нами и волной, от которой мы бежим.

Дверца Сережиной машины приоткрылась, Ира осторожно шагнула на обочину и сказала негромко:

— Антошка спит. — Она не обращалась ни к кому из нас конкретно, но я знала, что эта фраза адресована мне, и хотя можно было бы сделать многое — перенести спящего мальчика на руках в Витару, или даже нет, мальчика можно было бы и не беспокоить, Сережа мог бы просто пересесть в Витару сам, поменявшись местами с отцом — только вот папе нужен отдых, а я могу еще вести машину, и нет никакого смысла затевать все эти сложности только оттого, что я соскучилась, не проехав и двухсот километров.

Я не ответила ей — да она и не ждала моего ответа, а просто спокойно стояла возле машины, положив руку на крышу, с лицом, обращенным к дороге. Со стороны леса раздался треск ломающихся веток — это с шумом возвращался Леня; еще через мгновение мимо прошмыгнул Мишка и, хлопнув дверцей, скрылся в своей норе на заднем сиденье, папа, выбросив окурок, тоже шел от шоссе к машине — а я все еще не могла разжать рук, как подключенный к зарядке электроприбор, для которого важна каждая лишняя секунда, и прошептала — тихо, так, что слышно было только Сереже:

— К черту все, постоим еще немного, ладно?

— К черту, — повторил он мне в висок, — постоим.

На дорогу я не смотрела и потому, наверное, увидела машину, приближавшуюся по встречной полосе, только когда она залила все вокруг белым слепящим светом; и Леня, и папа уже сидели на своих местах, Марина еще не вернулась из леса, а Сережа стоял спокойно и даже не вздрогнул — он просто отпустил меня и немного повернулся в сторону машины, затормозившей совсем рядом с нами, на противоположной стороне. Водительская дверь приоткрылась, кто-то высунулся оттуда и крикнул нам:

— Ребята, не подскажете, как там в Твери, заправки работают еще?

Ослепленные, мы молчали, пытаясь разглядеть говорившего — черт бы побрал эти самодельные ксеноновые фары; дверь распахнулась пошире, и на дорогу вышел человек — в ярком свете был виден только его силуэт, он сделал шаг в нашу сторону и повторил свой вопрос:

— Заправки, говорю, работают в Твери? Тут проезжали недавно ваши, говорили — есть там бензин, только очереди страшные.

Как на погруженной в проявитель фотографии, детали проступали по одной, по мере того, как глаза постепенно привыкали к свету — щурясь из-за Сережиного плеча, вначале я разглядела очень грязную иномарку с помятым передним крылом — номера были не московские, а затем и самого говорившего — мужчину средних лет, в очках и толстом вязаном свитере, без куртки, которая, наверное, осталась в машине. Он неуверенно улыбался и сделал было еще один шаг, как вдруг резко вскинул руки вверх, словно закрывая голову, и замер так, а откуда-то сзади послышался голос, который я даже не сразу узнала, настолько резко и отрывисто он звучал:

— Не подходи ближе. Стоять, я сказала!

— Да вы что, — заговорил человек торопливо, — подождите, я только спросить…

— Стоять! — крикнула Ира снова; я обернулась — она стояла возле машины, прижимая к правому плечу Сережино ружье — держала она его неловко, и длинный тяжелый ствол, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, все норовил опуститься в ее руках. Видно было, что курок не взведен — но с места, где посреди дороги замер этот незнакомый человек, разглядеть это было невозможно.

— Господи, Ира, — начал Сережа, но она только нетерпеливо мотнула головой и снова заговорила с незнакомцем:

— Медленно иди к машине, — а когда он, испуганно жмурясь, подошел еще на шаг, крикнула: — К своей машине! Садись за руль и уезжай отсюда!

Человек больше не пытался ничего объяснить — он сделал несколько осторожных шагов назад, хлопнул дверцей, и тут же его машина, коротко взвизгнув, рванула с места и скрылась, унося с собой ослепительный свет фар. В ту же секунду Сережа подошел к Ире и вынул у нее из рук ружье — она отдала его, не сопротивляясь, и стояла теперь, опустив руки вдоль тела, но вызывающе задрав подбородок.

— Какого черта ты его схватила, — сказал он сердито, — ты же не умеешь стрелять, что на тебя нашло вообще?

Из Лендкрузера осторожно высунулся Леня.

— Однако, и семейка у вас, — сказал он, криво улыбаясь, — чуть что, хватаетесь за ружья.

Ира оглядела нас — одного за другим — и сложила руки на груди.

— Инкубационный период, — раздельно проговорила она, — продолжается от нескольких часов до нескольких дней. У разных людей — по-разному, но все равно очень быстро. Все начинается с озноба — как обычная простуда, ломит виски, болят суставы, но человек чувствует себя еще вполне прилично — может ходить, разговаривать, водить машину — но при этом он уже заражает людей, к которым подходит близко, — не всех, но очень многих. Когда начнется жар, ходить он уже не сможет…

— Хватит, — сказала я. Сережа оглянулся.

— …он будет лежать, весь в поту, у кого-то начинается бред, у кого-то — судороги, а некоторым не везет, и они все время в сознании — несколько дней, — продолжала она, не обращая на меня внимания, — а в самом конце появляется такая кровавая пена, и это значит…

— Хватит! — крикнула я еще раз, повернулась и побежала к Витаре и заплакала уже только там, внутри, где она не могла видеть моего лица, мамочка, мамочка, несколько дней, пока мы сидели в нашем сытом, уютном мирке, несколько дней. Несколько — дней.

— Аня, — Сережа приоткрыл дверцу и положил руку мне на плечо, — малыш…

Я подняла голову — он увидел мое залитое слезами лицо и страдальчески сморщился, и ничего больше не сказал — а просто держал руку у меня на плече и стоял рядом до тех пор, пока я не перестала плакать.

— Ты как, нормально, можешь ехать? — спросил он наконец, когда я вытерла слезы, и тогда я повернулась к нему и сказала:

— Держи от меня подальше эту свою… этого своего Джона Рэмбо. Пусть даже не суется, — и немедленно почувствовала, как некрасиво я оскалилась, произнося эту фразу, а он молча кивнул мне, сжал еще раз мое плечо и медленно побрел назад, к своей машине.

Когда мы тронулись с места, внезапно пошел снег — белый, густой, празднично-новогодний.

Очень быстро выяснилось, что Леня воспользовался остановкой, чтобы поменяться с Мариной местами, и поэтому дальше мы двигались медленнее — стоило Сережиному Паджеро набрать скорость больше ста километров в час, как Лендкрузер тут же начинал отставать, и расстояние между двумя впереди идущими машинами увеличивалось настолько, что я могла бы с легкостью обогнать его и воткнуть Витару между ними. Как назло, снег тоже усиливался — теперь это была уже настоящая метель; какое-то время я раздражалась, мигала Марине дальним светом, пытаясь расшевелить ее, и несколько раз даже заигрывала с мыслью действительно обогнать Лендкрузер — но было совершенно ясно, что тяжелая машина в неуверенных Марининых руках все равно отстанет и немедленно сгинет в обступившей нас со всех сторон непроницаемой белой пелене. Очень скоро, правда, на дороге появилась жутковатая колея, по которой и Витара заскользила неуверенно и опасно — настолько, что ехать быстрее стало страшно и мне.

Прошел час или около того — мы ползли теперь совсем медленно, и я давно перестала смотреть по сторонам, пытаясь разглядеть деревни, которые мы проезжали, — из-за пурги об их присутствии вокруг можно было догадаться только по рассеянному, еле проникающему сквозь снежную завесу свету уличных фонарей. Их было на удивление мало — по крайней мере, если судить по количеству освещенных участков дороги, — я плохо помнила карту, но мне казалось, что этот район должен быть населен гораздо гуще, — возможно, от усталости я просто не всегда замечала переход от темноты к свету и обратно, а может быть, где-то случился обрыв линии электропередач и фонари просто не горели.