Праздник - Вальдберг Геннадий - Страница 9

- Чего еще?!

И тут ее губы капризно надулись, словно воздух сдержать хотели. Но не сдержали:

- Не уходи. Побудь немного...

- Еще зачем? Без меня хватает!

- Хватает, - снова стиснула губы Лариса. И лицо ее сделалось жестким, даже угловатость какая-то появилась. Но изнутри распирало, и голос все же протиснулся. Острый, как спица. - Тоже мне, душевед выискался! - кольнула она этим голосом. - Да я тебе все наврала. Не учиться я в Киев ездила. Это мой лейтенантик заставил. Тоже, вот, в идеалы верит. А я его в грош не ценила. Ни до и ни после. Просто замуж хотела. Как нормальная баба. А чего не нашла - потом наверстала. Дурой совсем надо быть, чтоб смотреть, как годы уходят. И пока взглянуть есть на что - ничего, без тайны обходимся.

Но укол прошел мимо. Только обидно стало.

- Да и ты пришел - о том же подумал.

- Нет.

- Врешь! Сейчас, может, и думаешь, что не врешь. А в казарму вернешься - жалеть будешь.

- Может и буду. Тебе что за дело?

Он опять повернулся. Нет, теперь он точно уйдет... Но в дверях словно за руку дернули...

Лариса была другая. Словно за то мгновенье, что он на нее не смотрел, другого человека на ее место поставили. Стоит, навалившись ладонями на прилавок. Губы обмякли, ноздри воздух глотают. Глаза будто место на этом лице потеряли: какие-то зыбкие, ищут чего-то. И усталость в плечах мягко-мягко в руки втекает... - "Барменша из Фоли-Бержер, - подумал Лешка. Только зеркала за спиною нету. Да вместо мороженого - кильки на ржавом подносе. И еще янтарная капля - вот-вот на прилавок капнет..."

- Про тайну - это я зря, - сглотнула Лариса. - Про тайну ты хорошо говорил. Может и врал. А все равно, хорошо.

- Нет, не врал, - покачал головою Лешка, и бутылки предательски звякнули.

- Так почему же уходишь?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В столовой кормили празднично: лишний ломоть белого хлеба и зеленое яблоко. Жесткое, с мороза чуть влажное, оно чертовски вкусно хрустело.

- А Валерку на губу отвезли, - хрупая яблоком, сказал Лешка.

- Он же больной.

- А они и больного.

- Ему утром больничный выписывали.

- А ты у коновала спроси. Пусть расскажет.

Генка встал и посмотрел на соседний стол, где должен был сидеть Петька Кочев. Но место его пустовало.

- Знает, сволочь, чье мясо съел! - бросил огрызок Борька. - Надо в санчасть сходить.

- И что ты узнаешь? - покрутил черенок Майкл.

- А то и узнаю!

- Он тебя подальше пошлет.

- Пусть-ка попробует.

Но Майкл в санчасть не пошел:

- Дурачье! На рожон сами лезете. Валерка сорвался - вот и расхлебывает. В руках себя держать надо!

- А зачем держать? - разозлился Борька. - Чтобы им срать на тебя удобней было?!

- Тоже, герои! - осклабился Майкл. - Да здесь не себя показать - здесь выжить надо.

- Мы же гульнуть хотели? - попробовал помирить их Генка.

Но Борька махнул:

- А ну вас! - и зашагал мимо штаба.

- Борь! Я с тобой, - увязался Лешка.

Глупо, конечно. Ничего они не добьются. И все же в одном Борька прав: нельзя как бараны пинки принимать. Дело даже не в справедливости. Какая тут справедливость? Просто, чтобы себя человеком чувствовать.

Но и на Майкла не обиделся. Армия многим хребет обломала. Лешка помнит, Майкл сначала совсем другой был. Еще в карантине, когда всех под нулевку обрили и только-только первые волосики пробиваться стали - Майкл взял бритву и пробор себе на лысом черепе выскаблил. Мол, я всегда с пробором ходил. А потом робу принялся разрисовывать. Когда все серые, все лысенькие - тут за любую глупость уцепиться, лишь бы себя от других отличить, чтобы хоть что-то от твоего прежнего "я" осталось. Написал на левом кармане имя, фамилию "Михаил Власов", - только не русскими буквами, а по-английски (с тех пор его Майклом все и зовут) - будто делегат какой-нибудь конференции. А когда имени показалось мало, на правом кармане номер военного билета пририсовал. И теперь уже это больше на зэка походило. Но главную хохму Борька придумал: коль уж робу расписывать, - вспомнил, как в последних классах со школьной формой дурачились, - взял авторучку и на рукаве ему щит шестиконечный изобразил. А потом на строевых занятиях Майкл правофланговым оказался. Маршируют они мимо штаба. На крылечко начальство все высыпало. Оркестрик что-то знаменоносное ухает. Сотни глоток: "Непобедимая и легендарная!..." надрываются. И тут замполит все эти фрески на Майкле увидел. Лешка думал удар его хватит.

- Измена! - орет. - В наши ряды враг прокрался! Форму с Майкла сорвали и тут же, публично, топором изрубили. А самого, в одном исподнем, в холодную бросили. Трое суток в столовую не водили, только на ковер и обратно. Какой-то капитан из Особого Отдела примчался, всю родословную до пятого колена выпытывал. Что дед у Майкла в 37-ом репрессирован, и отец до полковника дослужился, да тоже неизвестно, где сгинул. А еще на фамилию намекал: не родня ли он тому Власову, что к немцам во время войны переметнулся? Будто даже запрос в Москву посылал. Но нет. Не подтвердилось.

Однако, проще всех Сундук рассудил:

- Да что мне фамилия? Вы на отчество посмотрите: Ильич! А Ильями нынче одних евреев зовут!

Но Адамчик Ланг Ленина вспомнил, да и Брежнев ведь тоже - и Сундук в ту ж минуту заткнулся.

А потом, со всех этих дел, Майкл в больницу попал: грыжа у него в паху вылезла. И этой вот грыже он до гроба обязан. Пока вырезали, пока швы срастались, а там еще освобождение на три месяца от тяжелых работ... короче, страсти улечься успели. На губу, конечно, отправили, но на том и забылось.

Впрочем, Майкл-то ничего не забыл. И если к стенке его припереть - не хуже Борьки все это житье-бытье обрисовать может. Но менять ничего не намерен. Болото - болото и есть, и какое семя ни брось - все как в прорву. Вот на волю вернемся - другой разговор. А здесь: солдат спит - служба идет, - вот и вся правда.

Дверь в санчасть была заперта, и Борька в нее постучал. Потом постояли, и он сапогом греметь начал.

- Кого черти носят? - появилась в окне жующая рожа.

Борька сразу за ухо схватился:

- Отморозил, Петюнь! Сил терпеть больше нету!

- Сейчас, - закрыл форточку Петька.

Потом лязгнул засов, и в щель пролезла рука с какою-то склянкой.

- На, разотрешь...

Но Борька навалился на дверь. Лешка тоже поддал - и они с грохотом влетели в переднюю.

- Поговорить надо, - сказал Борька и показал Лешке на дверь, чтобы засов на место задвинул.

Петька здоровый малый, на голову выше Борьки. Но сейчас какой-то испуганный. Прижался к стене, склянку в руке держит.

- Кто Валерку на губу засадил?

- Ребят, я все по-честному, все по-честному... - густо задышал Петька. - Я этих крыс три недели травил... Все помойки облазил. Мне в увольнение до зарезу надо. Трое суток командир обещал.

- Ну и что? - надвинулся на него Борька.

Петька сглотнул:

- Я ему больничный лист написал. Все как положено... А потом приказ из штаба пришел, чтобы лист я этот порвал...

- Кто приказал?

- Откуда я знаю?...

И Борька его ударил. Резко, так что голова на сторону отлетела и черный ручеек с подбородка закапал.

- Кто приказал?

- Не знаю! - загородился руками Петька.

- Замполит? Начштаба? Мартынов? - перечислял Борька.

- Может, Желток? - предположил Лешка.

Но Петька лишь тряс головой, и Борька ему в живот

заехал, а когда он присел - снова по морде, так что Петька на пол грохнулся. Со стены свалился плакат, звякнула склянка.

- Желток? - насел Борька.

- Мне в увольнение надо! До зарезу надо!...

- Тебя ж, сволочь, врачом здесь поставили! Ты же клятву давал!

- Не бей! - закрыл руками затылок Петька. - Не бей! И Лешка принялся Борьку оттаскивать: