Праздник - Вальдберг Геннадий - Страница 6

...потому что у отца не было почны под ногами, - объясняла мама. Всю-то жизнь он витал в облаках. А романтика, знаешь, пока тебе двадцать... - и, чувствуя, видно, что выходит совсем уж безжалостно "Встать! Суд идет! Разбирается дело!..." - шутила: - А что, инженер - тоже звучит вполне гордо!

С того и пошло лешкино предательство. Сначала из страха, потом по инерции. Пока мамина доктрина вдруг не сработала. Единственный раз, но зато уж на все сто процентов: он провалил экзамен по химии - и теперь тянет солдатскую лямку.

- Шапошникова не видел? - просунулась в дверь голова Генки Жукова.

Никакой Шапошников ему, конечно, не нужен. Просто погреться приспичело. И Лешка поспешил подыграть:

- Обещал заглянуть, - (это пока Клавка в очередной раз чертыхалась).

- Ничего, подождем, - стянув рукавицы, принялся дуть на руки Генка.

- На, покури, - предложил Летка.

Но тут клавкин "Феликс" сорвало с мертвой точки, и Клавка вперила в Генку немигающий глаз:

- Здесь не курилка!

Но Генка на Клавку плевал. Ему с ней харчи не делить.

- На морозе курить - пальцы стынут, - сказал он и пробарабанил по клавкиному столу своими култышками. На среднем и указательном пальцах у Генки не хватает фаланги. Тяжелые, как барабанные палочки, они выбили смачную дробь.

Но Клавка только фыркнула и отмела генкину руку.

Это случилось в прошлую зиму. Морозы за сорок стояли, и что ни день кто-нибудь обмораживался. Ухо иль нос, а уж пальцы на руках и ногах - каждый третий в санчасти сиживал. Но в жизни всегда так - если ударит, то в сокровенное место. Генка бы нос и уши в придачу за каждый палец отдал. Он как раз на гитаре учиться начал. Только-только азы освоил. Первые аккорды слагаться стали. Забьется на нары, скрючится так, что гитары не видно, будто слова на струнах вычитывает:

А время стекает,

По лицам струится,

И нам остается лишь время забыться.

Забыться на время...

- а тут тебе на!

Лешка месяц за ним попятам ходил. Чтобы одного не оставить. Да он бы сам на гитаре выучился, если бы это Генке облегчение принесло. Пока, однажды, снова Генку с гитарой увидел. Мурашки по спине пробежали, с какой Генка любовью струны пощипывал. Только держал он ее в другую сторону, словно левша.

- Я струны перетянул, - объяснил Генка. - На правой-то руке пальцы целы. А бренчать и этими можно.

- Ты лозунг писать - или сигаретки покуривать?! - снова отставила "Феликс" Кланка. - Люди работают, а они - ишь, буржуи!

- Сейчас, Клавочка. Ползатяжки осталось, - сказал Генка и принялся надевать рукавицы. - А я чего заглянул. Пашка Дзиворонюк ко мне подходил. Говорит, Желток обижается.

- Чего это вдруг?

- Как чего? Из-за посылки. Майкл-то правду сказал: надо было этим придуркам рюмашку налить.

При слове "рюмашку" клавкины уши как створки моллюска раскрылись.

- Да шли они!...

- И я так сказал. Но вредные, гады. Смотри, чтоб чего не подстроили.

"Теперь весь праздник изгадят", - уже на полу, разложив линейку и кисти, додумывал Лешка. Не то, что бы стало уж очень обидно. Какой, к черту, праздник? Какие тут вообще праздники?! Но когда набросал первую строчку: "Товарищи военные строители!" - что-то вдруг подкатило. Будто гадость какую-то съел и теперь сблевать тянет. И весь мир вокруг вдруг серым представился. Как это железо. Не было в нем ничего. Не было и не будет. И вечно таких, как Генка, обижать в этом мире будут. А всякая мерзость, вроде Желтка, будет мзду собирать... Но вышло нескладно. Какая тут связь? При чем здесь: Желток - и генкины пальцы?

Лешка окунул кисточку в банку. Надо этих "военных строителей" позабористей написать. Да и вообще, увлечься. Иначе издохнешь. И принялся заглавное "Т" накручивать. Что-то вроде виньетки вышло. "Шапочку" в правый бок протянул, так что она всю строчку укрыла, а восклицательный знак - будто перо в чернильнице. Знайте, мол, наших! "Встретим 59-ю годовщину..."

Но увлечься не дали.

- Сколько раз говорил: не покупайте у них ничего! - вломился в контору Шапошников. - И с жалобами потом не ходите!

- Товарищ капитан! Товарищ капитан!... - следом появилась просительница.

- Осторожней, бабуля! - загородился Лешка. - Краска не высохла.

- Я бочочком, сыночек.

По лучше б не поворачивалась. Круглая, как колобок: валенки - размер сорок пятый; матросский бушлат поверх телогрейки.

- Да чем же я могу вам помочь? - бухнулся за стол Шапошников.

- Наказать. И деньги вернуть.

- Да у меня две сотни солдат работают!

- А я отличу. Я его из тыщи узнаю.

- Что приключилось? - косясь, как Лешка смазанное "Т" подправляет, спросила Клавка.

- А-а! - махнул Шапошников. - Краску какой-то ворюга продал... Да вы понимаете, что они из-за вас и воруют?!

- Понимаю, голубчик. Все понимаю. Да только пол-то надо покрасить. Лет десять некрашеный. Как сыночек, Васюшка, царство ему небесное... - и утерла глаз рукавом. - А в магазине, сами знаете, полста рублей краска стоит. Да и достать ее надо.

- А теперь, что ж, не сохнет? - вкрадчиво подъехала Клавка.

- Точно, не сохнет, - заподозрила участие старуха. - Вторую неделю в дом войти не могу. Думала, к празднику в порядок привесть. А какой тут порядок? Ступлю - и прилипну. Прямо не краска - клей какой-то.

- И сколько он с тебя взял?

- Червонец, родимая. Десять рублей на стол выложила.

- За ведро?

- И ведерко оставил. Еще благодетелем называла.

- Мыло в том ведре было, - выдохнула Клавка. Теперь она прямо сияла... То есть, с лица все как было осталось. Но изнутри распирало. - Краски, может, грамм сто и плеснул. А остальное - мыло. Обмылков в бане насобирал, наварил, водичкой разбавил...

- Что же мне делать?

- Смывай. До смерти не высохнет.

- А деньги? Кто ж деньги вернет?

- Плакали твои денешки, - брызгала слюной Клавка. - На будущее умнее будешь. А благодетеля не ищи - копейки у него за душою нету. Пропил он все. Ты еще пол не докрасила - а он уже пропил.

- Но деньги-то? - вновь посмотрела на капитана старуха. - Может, государство отдаст?

- Хм-м! - чуть не лопнула Клавка.

- Но он же солдат... Защитник мой, называется...

- Знаете что? - решил покончить все разом Шапошников.

- Сегодня я никак не могу. Без вас хватает. А вот после праздников... Чего-нибудь прикумекаем.

И старуха как-то сразу поникла. Лешка еще раньше заметил: не верит она в удачу. Отчаяние привело. А теперь все на место встало.

Шапошников это тоже почувствовал.

- После праздников, значит, - словно оправдываясь, повторил он.

Но старуха ничего не ответила. Снова бочочком, бочочком

- вензеля на "Т" опять смазались...

- Защ-щ-щ-щ-щитник! - хохотнула ей вслед Клавка. Даже не хохотнула, а сплюнула.

Шапошникову еще неуютней стало. Чертеж из стола достал, развернул, назад в ящик бросил.

И Лешка не выдержал.

- Бабуля! - выбежал он следом.

Старуха стояла в метре от фонаря, такая же сгорбленная.

- Постойте, бабуля!... Вы понимаете?... Клавка все врет! Вы не слушайте Клавку!

Но старуха хотела идти, и Лешка схватил ее за руку.

- А мазню эту можно бензином смыть. Я у шоферов попрошу. И краску достану. С кладовщиком поговорить надо.

- Ты что же, сынок, оправдаться хочешь? - посмотрела она на Лешку маленькими чужими глазами. До того чужими, что Лешка себя горбатым почувствовал. - Я ведь все понимаю,

- и забрала руку. - А на твои оправдания у меня денег нету.

- Да какие деньги?...

- А как же без денег? В человеке всегда что-то есть, что бы денег стоило. А ежели нет - человек ли он после этого?

Лешка еще минут десять стоял. Из-за спины доносились лязг тачек и скрежет подъемников. Но Лешка как будто другое слышал: пятно на снегу, в унисон фонарю, туда и сюда покачивалось, словно маятник, - и эти вот скрежет и лязг - будто ось у часов скрипела. А маятник - то к пепелищу, то к Лешке, - и Лешке казалось: сейчас, к сапогу, потом вверх устремится... Но нет, ветер дул все сильней, добирался до самых лопаток - и фонарь относило. А с ним и пятно - яркий желтый яичный желток - все ближе туда, к пепелищу.