Модель для Пикмэна (Фотография с натуры) - Лавкрафт Говард Филлипс - Страница 1

Говард Филлипс Лавкрафт

Модель для Пикмэна (Фотография с натуры)

Только не думайте, Элиот, что я окончательно сошел с ума, — масса людей страдает от гораздо более странных предрассудков, чем мой. Почему вы не смеетесь над дедом Оливера, который отказывается хотя бы раз сесть в автомобиль? В конце концов, если я ненавижу это чертово метро, то это касается лишь одного меня; а кроме того, если разобраться, то мы добрались сюда гораздо быстрее на такси. Ведь если бы мы не взяли машину, то нам пришлось бы пешком топать сюда от самой Парк-стрит.

Я знаю, что стал гораздо более нервным с тех пор, как вы в последний раз видели меня в прошлом году, но только не спешите с выводами о каком-то клиническом заболевании. Бог свидетель, тому было немало причин, и мне еще повезло, что я и в самом деле не лишился рассудка. Почему третья степень? Надо же, раньше вы не были таким любопытным.

Ну что ж, раз вы настаиваете, что должны узнать обо всем, не вижу причин, почему следует вам в этом отказывать. Возможно, вы просто обязаны это делать, ибо разве не вы, едва услышав о том, что я перестал бывать в Художественном клубе и начал сторониться Пикмэна, как встревоженный родственник, принялись бомбардировать меня своими письмами? Сейчас же, когда этот человек исчез, я все же изредка заглядываю в клуб, хотя нервы мои, надо признать, уже далеко не те, что были прежде.

Нет, я не знаю, что случилось с Пикмэном, да и вообще не склонен строить какие-либо предположения на этот счет. Возможно, вы и сами догадались, что у меня были достаточно веские причины порвать с ним, — и именно поэтому меня совершенно не интересует, куда именно он делся. Пусть этим занимаются в полиции — боюсь только, не много они обнаружат, коль скоро до сих пор даже не подозревают о том, что в старом Норт-Энде он снимал помещение под вымышленным именем Петерса. Кстати, не уверен, что и сам смог бы отыскать его вторично, — вы только не подумайте, что я хотя бы однажды уже попытался это сделать, даже в дневное время!.. Да, я знаю, точнее, — боюсь, что знаю, — для каких целей он арендовал тот подвал. Именно к этому я сейчас и перехожу, и, надеюсь, вы сами поймете, причем еще даже до того, как я закончу свой рассказ, почему я не стал ни о чем сообщать в полицию. Ведь они неминуемо потребовали бы от меня проводить их туда, а я не способен вторично спуститься в то подземелье, даже если бы знал дорогу. Было там нечто такое... во всяком случае, я теперь вообще не могу пользоваться метро и даже (если хотите, можете и над этим посмеяться тоже) просто спускаться во всевозможные подвалы.

Полагаю, вам следует знать, что с Пикмэном я расстался отнюдь не по той же глупой причине, почему с ним порвали все эти вздорные старые развалины, вроде Рейдлера Джо Мино или Ресуорта. Меня никогда не шокировали произведения искусства на темы ужасов, и я считаю, что если человек столь талантлив, даже гениален, как Пикмэн, то для меня составил честь знать его лично, вне зависимости от того, какого конкретно направления в живописи он придерживается. А Бостон и в самом деле никогда еще не знал более великого художника, чем Ричард Аптон Пикмэн. Я говорил раньше, говорю и теперь, что ни разу не отводил взгляда, когда выставлял свой «Обед вурдалаков», хотя именно после того вернисажа Мино прервал с ним всяческие отношения. Вы понимаете, что нужно быть настоящим художником и уметь, как никто другой, проникнуть в природу вещей, чтобы создавать полотна, подобные тем, которые творил Пикмэн. Любой маляр, рисующий журнальные обложки, может выплеснуть на холст ведро краски и назвать это кошмаром, шабашом ведьм или даже портретом самого дьявола, но лишь подлинный мастер способен создать произведение, которое окажется по-настоящему пугающим и действительно, что называется, возьмет вас за живое. И это потому, что лишь настоящий художник знает во всех мельчайших деталях анатомию ужасного или психологию страха, только ему одному ведомо, какими линиями и пропорциями связаны мы со скрытыми, потаенными инстинктами или наследственными воспоминаниями о страшном и какими именно цветами, контрастами и подсветками добиться нужного эффекта, способного пробудить в нас дремлющее ощущение чего-то странного, непонятного и зловещего.

Не мне вам объяснять, почему Фьюзелли[1] заставляет нас по-настоящему содрогаться, тоща как фронтиспис из какого-нибудь дешевого рассказа про привидения вызывает всего лишь смех. Просто такие люди умеют схватить нечто, находящееся словно за пределами нашей обыденной жизни, способное заставить нас на несколько мгновений застыть на месте, затаив дыхание. Это умел делать Доре[2]. Сайм умеет. Отчасти Энгарола из Чикаго. Пикмэн же владел этим, как никто другой до или — упаси Господи — после него.

Не спрашивайте меня, что такого особенного способны видеть подобные мастера. Понимаете, в настоящей живописи всегда существует большая разница между живыми, можно сказать, дышащими существами и целыми сюжетами, запечатленными в таком виде, в каком их создала сама природа, и искусственным, воображаемым хламом, который всякая псевдотворческая мелкота любит накручивать у себя в студиях и мастерских. Поэтому смею уверить вас в том, что настоящий художник-фантаст обладает особым видением стоящих перед его взором живых моделей, а затем суммирует и воспроизводит во вполне реалистичных сценах все то, что сам черпает в призрачном мире, в котором он обитает. Так или иначе, но он каким-то образом ухитряется добиться результатов, которые так же отличаются от слащавого пирога фантазий грубого подельщика, как произведения подлинно реалистичного мастера отличаются от стряпни выпускника заочной школы карикатуристов. Если бы я когда-либо увидел то, что довелось видеть Пикмэну, — впрочем, нет!.. Знаете что, давайте выпьем чего-нибудь, а потом продолжим наш разговор. Бог ты мой, я бы, наверное, вообще скончался на месте, если бы мне довелось увидеть то, что видел этот человек, — если он и в самом деле был человеком!

Вы помните, что Пикмэн всегда был особенно силен в портретной живописи. Не думаю, чтобы со времен Гойи[3] кому-либо удавалось до такой степени насытить черты человеческого лица, то или иное его выражение таким пронзительным, поистине адским содержанием. Если же взять времена еще до Гойи, то нам пришлось бы обратиться к средневековым мастерам, которые украсили своими горгульями и химерами Нотр-Дам или Сэн-Мишель. Они верили абсолютно во все — а, возможно, и в самом деле видели все это, поскольку история средневековья таит в себе ряд весьма прелюбопытных периодов. Я припоминаю, как вы сами спрашивали Пикмэна за год до своего отъезда, какие громы и молнии навеяли ему подобные идеи и видения. Не забыли, каким отвратительным смехом он отреагировал тогда на ваш вопрос? Из-за такого вот смеха Рейд как-то и порвал с ним всяческие отношения. А Рейд, как вы помните, в то время увлекался сравнительной патологией и на каждом шагу сыпал фразами по поводу «внутреннего содержания» и «исключительного биологического или эволюционного значения» того или иного умственного или физического заболевания. Так вот, он утверждал, что с каждым днем Пикмэн вызывал у него все большее отвращение; он даже стал побаиваться его и при этом настаивал, что черты и общее выражение лица этого человека медленно, но неуклонно претерпевают такие изменения, которые наводили его на самые зловещие подозрения, поскольку они якобы становились вовсе уж нечеловеческими. Он тогда много говорил на эту тему и утверждал, в частности, что Пикмэн в высшей степени эксцентричный и даже ненормальный человек. Если в своей переписке с Рейдом вы касались этой темы, то наверняка писали ему, что он позволил картинам Пикмэна оказать слишком сильное воздействие на свою нервную систему. Лично я, — во всяком случае, тогда — говорил ему именно это.

Но не забывайте, что, несмотря на все это, я продолжал поддерживать с Пикмэном довольно тесные личные отношения. Более того, мое восхищение его творчеством с каждым днем все более возрастало, поскольку тот самый «Обед вурдалаков» представлял собой действительно выдающееся произведение искусства. Вы знаете, что клуб отказался выставлять эту картину, а Музей изящных искусств не захотел принять ее от него даже в качества дара. От себя могу заметить, что никто не пожелал приобрести ее и для своей частной коллекции, и потому вплоть до самого исчезновения Пикмэна она так и продолжала висеть у него в доме. Сейчас она находится у его отца в Салеме — вы же знаете, что Пикмэн происходит из старинного салемского рода и что одного из его предков в 1692 году вздернули на виселице по обвинению в колдовстве.