Гипнос - Лавкрафт Говард Филлипс - Страница 2

Даже после самого краткого и непродолжительного сна я чувствовал себя постаревшим, а друг мой дряхлел с пугающей быстротой. Больно было видеть, как быстро на глазах у него появляются морщины и седеют волосы. Наш образ жизни теперь полностью изменился. Прежде затворник свое настоящее имя и происхождение он тщательно скрывал теперь мой друг испытывал неистовый страх перед одиночеством. Он совершенно не мог оставаться один, но мне казалось, что и компания не могла его успокоить, хотя его единственным утешением в последнее время были шумные, неистовые пирушки. Внешностью и возрастом мы настолько не соответствовали окружению, что в большинстве случаев это вызывало насмешки, которые больно ранили меня, однако друг мой считал их гораздо меньшим злом, чем одиночество. Особенно не любил он бывать один под открытым небом, а если такое случалось помимо его воли, то часто украдкой посматривал вверх, как бы ожидая возмездия. Я заметил, что направление этих взглядов менялось в зависимости от времени года. Так весенними вечерами он смотрел на северо-восток, осенью на северо-запад. Летом он искал глазами что-то почти над самой головой, а зимой взоры его привлекала восточная часть небосклона.

Но долгими зимними вечерами он казался почти спокойным. Только по прошествии двух лет я смог соотнести этот навязчивый страх с чем-то определенным: я заметил, что объектом его пристального внимания является одна и та же точка звездного неба, расположенная где-то в районе созвездия Северной Короны, в течение года постоянно меняющая свое расположение на небе.

К тому времени мы переехали в небольшую мастерскую в Лондоне, по-прежнему оставаясь неразлучными друзьями, но избегая разговоров о тех днях, когда мы пытались проникнуть за пределы реального мира. Наркотики, беспорядочный образ жизни и нервное переутомление состарили нас необычайно. Но, несмотря на явный упадок сил, мы умудрялись спать не более одного-двух часов подряд так сильно мы боялись неумолимо надвигавшейся на нас из прошлого тени.

Наступил туманный и дождливый январь. Наши денежные сбережения подошли к концу, их уже не хватало на медицинские препараты, к которым мы пристрастились. Я продал все свои статуи и миниатюры из слоновой кости и не имел ни малейшего желания опять доставать материал и работать над новыми скульптурами. Мы страшно бедствовали, и вот однажды ночью мой друг забылся странным тяжелым сном, из которого я никак не мог его возвратить. До сих пор эта сцена стоит перед моими глазами: заброшенная мрачная каморка под самой крышей, по которой беспрерывно стучит дождь. К поступи наших единственных исправных часов добавляется воображаемая поступь их мертвых собратьев, лежащих на столике у окна. Скрип ставней в отдаленной части дома; звуки города, смягченные туманом и расстоянием... Но страшнее всего зловеще глубокое дыхание моего друга, ритмично отмеряющее минуты, пока его агонизирующий дух блуждает в немыслимо далеких сферах.

Напряжение становилось невыносимым, дикая вереница мимолетных впечатлений и ассоциаций пронеслась перед моим мысленным взором. Я услышал бой далеких часов наши часы никогда не били, и моя возбужденная фантазия получила новый толчок. Часы... время... пространство... неопределенность и вновь мои мысли вернулись к настоящему, ибо несмотря на туман и дождь, я вдруг явственно ощутил, как над горизонтом восходит Северная Корона, как это созвездие, которого так опасался мой друг, сверкающим полукольцом невидимо нависает над нами, простирая свои лучи сквозь неизмеримые бездны эфира. Вдруг до моих ушей донесся новый звук, прекрасно различимый на фоне уже знакомых мне скрипов и шорохов. Это был низкий монотонный вой, источник которого находился где-то очень далеко на северо-востоке.

Но не этот вой, громкий, издевающийся, зовущий, оставил в моей душе печать страха, от которой мне никогда в жизни уже не избавиться, не он исторг из меня те крики, которые заставили соседей и полицию выломать дверь. Ибо куда страшнее было то, что я увидел: в темной, запертой на ключ и зашторенной комнате вдруг откуда-то из северо-восточного угла возник луч зловещего золотисто-кровавого света, который не рассеивал тьму вокруг, а был направлен точно в голову спящего. И в свете этого луча я вновь увидел странно помолодевшее лицо моего друга, каким я помнил его во время наших совместных блужданий в таинственном царстве снов.

Мой друг приподнял голову, черные, глубоко запавшие глаза его вдруг в ужасе раскрылись, а с тонких губ готов был сорваться крик. Я едва узнавал в этом мертвенно-бледном от страха лице то, сияющее и молодое, которое я хорошо знал такой неимоверный ужас сквозил в каждой его черте, ужас, неведомый смертному человеку.

Далекий вой все нарастал. Когда же я проследил за взглядом моего бедного друга и лишь на мгновение увидел то место, откуда шел звук и где начинался проклятый луч, со мной случился сильнейший припадок эпилепсии, перебудивший всех соседей и заставивший их вызвать полицию. При всем желании я не смогбы описать, что именно я там увидел, а мой бедный друг, видевший гораздо больше моего, умолк навеки. Но с тех пор я решил никогда больше не поддаваться ненасытному и коварному Гипносу, хозяину сна, звездному ночному небу и безумным амбициям сознания и философии.

До сих пор в точности неизвестно, что же все-таки произошло в ту ночь, ибо не меня одного коснулась ужасная тень, но и все окружающие вдруг заразились необъяснимой забывчивостью, сильно смахивающей на безумие. Они в голос утверждают будто у меня вообще не было никакого друга и что только искусство, философия и сумасшествие заполняли собой мою нелепую и трагическую жизнь. Той ночью они пытались меня утешать и даже вызвали доктора, который прописал мне что-то успокоительное, но никто из них не поверил моему рассказу о случившемся. И не участь моего несчастного друга разбудила их чувства, а то, что они обнаружили на кушетке в углу мастерской. Эта вещь вызвала целую бурю восторгов и принесла мне ту славу, которую я, разбитый, парализованный, полупомешанный от наркотиков старик, глубоко презираю.

Они отрицают, что я продал все свои работы и в доказательство предъявляют то безмолвное и окаменевшее, во что проклятый луч превратил моего друга, того, кто был моим проводником на пути к безумию и катастрофе. Это изумительная мраморная головка, чьей молодости бессильно повредить время: прекрасное лицо, обрамленное короткой бородой, чуть тронутые улыбкой губы, гордый изгиб бровей и густые вьющиеся локоны, украшенные венком из полевых маков. Говорят, что моделью для этой миниатюры послужил я сам в возрасте двадцати пяти лет, но на ее мраморном основании высечено лишь одно имя ГИПНОС.