Рыцарь-призрак - Функе Корнелия - Страница 13

Заходящее солнце залило сад золотом и пурпуром, и я не мог больше обнаружить никаких следов борьбы, кроме нескольких сломанных веток и отпечатков лап, оставшихся на выжженной траве.

– Йон! – услышал я, как зовет меня Альма Поппельуэлл, и на этот раз ее басу не пришлось пробиваться ко мне сквозь черный туман, как будто с другой планеты. – Йон!

– Мы здесь! В саду! – воскликнул я в ответ, удивившись, что мой голос снова звучит вполне сносно.

Когда мы подходили к дому, у Эллы дрожали коленки точно так же, как у меня.

– Йон! Тебе звонит мама! – крикнула нам Альма навстречу. – Не могу поверить, что вы оба были в саду! Вы видели туман? Спрашивается, что вы там такое в саду подожгли!

Мы с Эллой быстро переглянулись. Мы были убеждены, что все случившееся с нами можно было прочесть у нас на лице, но Альма изумилась лишь по поводу листьев у Эллы в волосах и мокрой земли на моих штанах.

– Там были две собаки, – сказал я, – весьма мерзкие животные. Но мы их прогнали.

– Собаки? – Альма бросила тревожный взгляд в сад. – О да! Иной раз они гоняют уток в пруду, а потом перепрыгивают через стену. Я считаю, нужно действительно запретить спускать их в парке с поводка. Подойди к телефону в бюро, Йон. Элла может тем временем попробовать пудинг, который я приготовила.

Пудинг. Разговор по телефону с мамой… Жизнь и правда продолжалась.

После всего, что произошло, было весьма странно отвечать на вопросы вроде: «У тебя уже появились новые друзья?» или «Как там еда?» «Мама, – хотел я вместо этого спросить, – ты в курсе, как опасно твоему сыну находиться в Солсбери?» Но я от этого удержался. Лонгспе послал Стуртона ко всем чертям, и все было хорошо.

Судя по голосу, мать была счастлива. Правда, ее единственный сын только что едва-едва спасся от лорда-призрака, потому что она отправила его в самое опасное место, какое только есть для членов нашей семьи, но она распространялась об отпуске с Бородаем и о том, как он мил с моими сестрами. Плевать. Мне было на все наплевать. Просто я радовался, что остался в живых и что с Эллой ничего не случилось. И что всем страхам теперь пришел конец.

– Йон? Что ты на это скажешь?

Ой, я что-то пропустил!

– Скажу – по поводу чего?

– …что мы вдвоем мило проведем выходные! Я приеду в пятницу и пробуду до вечера воскресенья. Ты ведь знаешь, у нас в доме полно строителей, так как Мэту срочно требуется бюро, иначе я бы тебя, конечно, с большим удовольствием забрала сюда. Но ты ведь тоже считаешь, что будет лучше, если мы пару дней побудем наедине? Мы могли бы съездить в Стонхендж, погулять, поужинать на старой мельнице. Когда мы смотрели школу, у нас было времени всего несколько часов, но на этот раз мы могли бы, например, послушать пение на вечерней мессе в соборе! Я еще ни разу не была вечером в соборе, это, наверное, чудесно… как ты думаешь?

– Наверняка, – пробормотал я и вдруг почувствовал, как ужасно я по ней скучаю.

Мне захотелось рассказать ей обо всем, что со мной в последнее время произошло (пусть даже я был почти уверен, что она не поверит ни единому моему слову). Я хотел познакомить ее с Ангусом и Стью и с Эллой, да, особенно с Эллой, хотя… наверное, эта идея была не такая уж и хорошая. Матери бывают страшно неловкими, когда им представляешь друзей. Прежде всего если это девочки. Но внезапно у меня мелькнула другая мысль. Минуточку. Она и не могла приехать! Ведь она – из Хартгиллов, как и я! «Ну и что из того? – спросила наиболее рассудительная часть моего существа. – Стуртон мертв, его нет, он рассеялся, или как там это еще у привидений зовется. Наваждение миновало. А кроме того… разве Цельда не сказала, что он подстерегает только мужчин Хартгиллов?»

– Йон?

Я уставился на телефон.

– Да… мама, я слушаю.

– Хочешь, я приеду?

– Ясное дело. – Коль скоро за ней не потащится Бородай…

Расслабься, Йон Уайткрофт! Наваждение миновало. Больше никаких мертвых убийц, никаких черных собак. Единственная загвоздка, оставшаяся еще в твоей жизни, носит бороду; но мама говорит, что она его с собой не возьмет. Я посмотрел себе на руку. Она была в крови. Я ободрал ее об стену.

Элла просунула голову в дверь. В руке у нее было две кружки с горячим какао. Альма варила очень хорошее какао. Пудинг удавался ей меньше.

– Я перезвоню в понедельник, – сказала мать. – Как только решу, с каким поездом приеду. Тебе что-нибудь привезти?

– Что-нибудь вкусненькое, – промычал я, все еще изучая покорябанную руку – Шоколадку, лакрицы, леденцы…

Все это было в королевстве Поппельуэллов под запретом, но об этом я ей сообщать не обязан. Может быть, Ангус одолжит мне одну из своих мягких игрушек, чтобы было где припрятать запасы.

Элла подняла брови, услышав мой перечень. Лакрицы и леденцы она ненавидела – что, естественно, мне было на руку. В одиннадцать лет нет ничего хуже, чем иметь друзей, любящих те же сладости, что и ты.

Альма разрешила Элле остаться на фильм, который показывали в комнате общего пользования. Это был какой-то древний фильм ужасов, где привидения напоминали бродячие простыни и не были в состоянии напугать даже второклашку. Но Элла и я ни разу не засмеялись. Мы сидели бок о бок и пытались вычеркнуть из памяти привидений, которых встретили в саду. Хотя нам обоим было ясно, что об ужасе, нами испытанном, мы будем помнить даже тогда, когда станем такими же старыми, как Цельда.

И тем не менее в тот вечер мы и в самом деле думали, что благодаря Лонгспе Стуртон и его холопы навсегда исчезли из нашей жизни. Но, как выяснилось в дальнейшем, даже Элле предстояло узнать о призраках кое-что новое.

IX

Краденое сердце

После фильма Эдвард Поппельуэлл доставил Эллу обратно к Цельде. Путь через овечий выгон был по вечерам всегда зловещим, но я уверен, что в эту ночь Элла была особенно признательна за сопровождение, – пусть даже Эдвард по дороге рассказывал ей про старую систему водоснабжения в Солсбери. Мы оба решили ни Цельду, ни Эллиных родителей в наши приключения не посвящать. Иначе по вполне понятным причинам они тотчас же запретили бы ей со мной водиться.

– Мы все расскажем им, когда нам исполнится восемнадцать, – шепнула мне Элла на прощание, – хотя они точно в это не поверят.

Я забрался в кровать и понял, что мне не хватает сонного мычания Ангуса и вздохов Стью вперемешку с именем очередной девчонки, и все же ни одна другая ночь не была для меня слаще. Страх зиял еще свежей раной, но впервые за несколько дней я был твердо уверен в том, что доживу до своего двенадцатого дня рождения.

Тем не менее в какой-то момент я отправился к окну, чтобы удостовериться в том, что внизу на меня действительно больше не пялятся никакие бескровные лица. И – содрогнулся: рядом с мусорными баками что-то шевелилось… Но это оказалась всего лишь Альма, выносившая на улицу мусор.

Стояла ясная ночь, а в небе сияло столько звезд, словно они там, наверху, устроили фейерверк по поводу того, что Лонгспе доконал Стуртона. Я спрашивал себя, где он теперь? Опять в соборе? Ждет, что придет следующий отчаявшийся мальчишка и попросит его о помощи? Как бы я хотел узнать о нем побольше, о его жизни, о поступках, от которых он жаждал очистить душу! Мне бы хотелось отблагодарить его за все, что он для меня сделал. Но больше всего – снова с ним увидеться.

«Ну и?.. Чего же ты ждешь, Йон? – думал я. – Иди к нему. Это как раз подходящая ночь, чтобы сказать спасибо. Отважней, чем сегодня, ты, видимо, не будешь никогда».

Сказано – сделано.

Я сунул парочку Ангусовых мягких игрушек под одеяло, чтобы все выглядело так, как будто под ним лежу я. Потом я снова оделся и проскользнул в одних носках мимо двери Поппельуэллов вниз, ботинки я держал в руках. К счастью, Поппельуэллы оставляли на ночь в двери ключ. Я вынул его и взял с собой в надежде, что, пока я не вернусь, они ничего не заметят.

На этот раз, когда я приблизился к собору, на церковном дворе не было ни людей, ни привидений. Стена вокруг галереи такой высоты, что даже взрослому нелегко на нее взобраться, но, к счастью, я обнаружил дерево, по веткам которого я на руках перебрался на противоположную сторону. Спрыгнув на каменные плиты за стеной, я приземлился так жестко, что на минуту подумал, не сломалась ли у меня лодыжка; но боль прошла, призрак каменотесова подмастерья тоже не показывался. Между колоннами ничто не шевелилось. Луна рисовала серебряные узоры на траве и на камнях. И, конечно, двери собора были на засове, как бы сильно я их ни тряс. Чего я ожидал?