Земля войны - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 52

Ташов поскорее снял с вешалки самый большой свитер, который там висел, и потащил его к прилавку, и когда продавец заворачивал ему покупку, Ташов спросил:

– А где твоя сестра?

– Она бывает тут только по выходным, – ответил мальчик, – в понедельник она улетает на чартере в Турцию, а в пятницу возвращается с товаром. Лучше всех торговля все равно идет в выходные, а остальное время в лавке сижу я.

– А как же ты учишься? – спросил Ташов.

Мальчик вспыхнул и прикрыл рукой книгу, которую он читал, и тут Ташов заметил, что это учебник по какому-то иностранному языку.

– Я учусь не хуже прочих, – с вызовом ответил паренек.

Ташов вышел из магазинчика в сильном смущении.

Надо сказать, что Ташов Алибаев был человек застенчивый вообще, а с девушками – в особенности. Первой причиной тому были огромные размеры Ташова. Как мы уже говорили, в холке Ташов был два метра восемь сантиметров, весил он полтора центнера, и он вечно запинался головой о притолоку, а плечами – о косяк.

Второй причиной была та, что чемпион мира по кикбоксингу в абсолютном весе Ташов Алибаев считал себя ужасно неуклюжим, и, как ни удивительно, имел к этому веские основания.

Ташов, несомненно, был один из самых сильных людей на Земле. В спарринге он легко побеждал и Джамалудина, и Хагена, а два года назад на любительском турнире он отправил в нокаут самого Ниязбека Маликова, и это был первый раз, когда Ниязбека так отделали, потому что было известно, что Ниязбек дерется насмерть. Тогда Маликов не смог сдержать досады. Он пролежал без сознания минут пять, а когда он очнулся и Ташов попросил его стать своим тренером, Ниязбек зло ответил: «Ты мне сначала проиграй».

Однако своими победами Ташов был обязан не столько своей технике и скорости, сколько чудовищному весу и удивительно высокому болевому порогу. В том поединке два года назад он пропустил от Ниязбека не меньше трех ударов, которые уложили бы и быка: со стороны же казалось, что Ниязбек долбится о бетонную стену.

Это знали спортивные комментаторы, знал и сам Ташов. Он тренировался часами, пытаясь увеличить сноровку, но все было напрасно: и Хаген, и Гаджимурад, да что там! – однорукий Арзо Хаджиев был проворней огромного Ташова.

Из-за всего этого Ташов ужасно переживал и боялся даже подойти к девушкам. К тому же забота о больной матери отнимала у него все свободное время.

И вот когда Ташов, зайдя помолиться в подсобку магазинчика, увидел на внутренней стороне двери свою фотографию с кучей медалей, как у пуделя, он был очень тронут, что кто-то может приколоть к стене его фотографию. И ему очень-очень захотелось, чтобы эту фотографию приколола черноглазая чеченка, а не ее брат-инвалид.

Да: красный свитер, купленный в лавке, оказался Ташову безнадежно мал.

Кирилл так и не поехал в Тленкой.

Он отправился с Зауром на чью-то свадьбу, а оттуда – с его братом на вечерний намаз, в мечеть на перекрестке Амирхана и Маркса. Джамалудин скрылся под украшенной изразцами аркой, а Кирилл остался в джипе. Он хотел было послушать музыку, но на дисках у Джамалудина был только какой-то арабский речитатив.

Кирилл вылез из «Хаммера», прошел вдоль по проспекту Амирхана, и увидел за мечетью Роддом номер один.

Роддом был огорожен черной решеткой в половину человеческого роста, и за решеткой начиналась мощеная серой плиткой площадь. На площади горели круглые газовые фонари, и когда Кирилл остановился у одного фонаря, он заметил, что на нем написано имя. Фонарей было сто семьдесят четыре, точно по числу погибших.

Большая часть здания рухнула; уцелело одно только правое крыло, сгоревшее и накрытое крышей из плексигласа.

Кирилл прошел по площади и вступил внутрь.

Деревянный пол в этом крыле обуглился и был в дырах, а на стенах были щербинки от пуль. Сейчас, через четыре года после бойни, они казались совершенно безобидными, как оспины, оставшиеся на лице после давно прошедшей болезни. На рамы, лишенные стекол, были повязаны разноцветные ленточки.

Кирилл прошел несколько шагов по обугленному коридору, и в конце его увидел старика. То т молился на коврике. Старику было лет сто, не меньше. Он был в папахе и камуфляжной куртке; Кирилл смотрел, как он молится, и в эту секунду Кириллу почудилось, что в этом разрушенном здании, с рамами, повязанными разноцветными ленточками, за спиной старика кто-то стоит, и этот кто-то – Всевышний. Это было невозможно представить, что Роддом номер один был, а Всевышнего – не было.

Старик кончил молиться, встал и увидел Кирилла.

– Салам алейкум, – сказал Кирилл.

Ему почему-то хотелось сказать: «Простите нас», но он сказал: «Салам алейкум».

Старик поглядел на него и спросил:

– Ты мусульманин?

Кирилл помотал головой.

– Если ты не мусульманин, не говори «Салам алейкум». И мне запрещено тебе отвечать: «Ваалейкум ассалам», – сказал старик, поднялся и прошел мимо федерала в кожаном плаще и дорогом галстуке.

Когда Джамалудин вернулся с намаза, Кирилл уже был в машине. Он курил, скорчившись над приборной доской.

Джамалудин поглядел на Кирилла, вынул из его рук сигарету, выкинул в окно и тронулся с места. Под кожаной, не по сезону легкой курткой аварца был лишь тонкий черный свитер. От него, как всегда, исходило легкое ощущение опасности, как от прирученной рыси, которой подстригли ногти и выпустили из вольера в дом.

– Кто такие Асхаб и Рыжий? – спросил Кирилл.

Железнобокий «Хаммер» пробирался узкой, спускающейся под углом в тридцать градусов улочкой, тяжело ворочаясь на обложенных булыжником поворотах. Джамалудин вытащил из кармана бумажник. Обыкновенный потертый бумажник, в котором большинство знакомых Кирилла носили кредитные карточки или толстые пачки банкнот. Джамалудин одной рукой крутил руль, а другой копался в бумажнике, и пока он это делал, Кирилл смотрел на его пальцы – длинные и сильные, с розовыми полумесяцами коротких ногтей. Мизинец на правой руке был заметно короче того, что на левой. Четырнадцать лет назад в Абхазии Джамалудину оторвало его начисто. Потом он как-то подрос сам, вопреки обычному распорядку организма.

Джамалудин наконец нашел, что искал, и протянул Кириллу две аккуратных фотографических карточки. На одной был совсем еще молодой паренек, длинный, гибкий, с глазами цвета морского песка и светло-рыжими вьющимися волосами. Другому было лет двадцать пять: он был высокий и полный, сплошь заросший какой-то мелкой черной шерстью. В правой его руке был автомат с приваренной к стволу железной ножкой, и этой ножкой, как штыком, человек упирался в землю, используя тем самым автомат вместо костыля и не рискуя забить ствол.

Кирилл перевернул карточки. На толстяке значилось: Асхаб Хасанов. На рыженьком: Магомед Декушев.

– Чеченцы? – спросил Кирилл.

– Магомед – чечен. Асхаб – мой троюродный брат. Он прошел со мной всю Абхазию.

Кирилл молчал, ожидая продолжения. Кортеж наконец выбрался из узкой части города на широкий проспект, и Джамалудин втопил газ.

– Когда началась война, я не поехал в Чечню, а он поехал, – сказал Джамалудин. – Он все время крутился возле Арзо. У него крышу снесло на ихнем джихаде. В 2001-м он вернулся в Бештой, и я помог ему устроиться здесь. Это он привел всех в роддом. Он там был коммерческим директором.

Кирилл внимательно рассматривал карточку.

– Можно я возьму их себе? – спросил Водров.

– Бери. Только Асхаб сейчас похудел. Он вообще всегда тощим был. Как я.

– А здесь его чего разнесло?

– Мина. Они выходили из Грозного.

Джамалудин поколебался и добавил:

– У него и его командира была задача разминировать коридор для выхода. Перед ними было минное поле, а за ними колонна в три тысячи человек. К концу ночи те, кто снимал мины, поняли, что не успевают. А за ними были люди, и было ясно, что когда рассветет, федералы накроют всех. И тогда они приняли решение идти вперед. Мол, кто взорвется, тот взорвется, а коридор они все равно проложат. Собственными телами.