Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 40

– Господи! – тихо сказал Ванвейлен. – Но ведь Даттаму за это…

– А где доказательства, – спросил советник, – что Дутыш не сам убил дочь?

Ванвейлен вытаращил глаза.

– Вы что, не заметили, – спросил советник, – как часто убивают крестьяне детей, особенно девочек? Свиньям скормят, во сне придушат, утопят… Даттам скажет: Дутыш избавился от лишнего рта и еще хочет за это денег.

И, не меняя тона, советник спросил:

– Что вам предложил Кукушонок в подземном храме?

Тут Ванвейлен невольно оглянулся, и увидел над собой купол, раскрашенный образами неба, и бесконечные зеркала, и меж этих зеркал они совсем одни с Арфаррой.

Ванвейлен ответил:

– Он мне предложил искать вместе волшебный меч Ятуна.

– Почему вы отказались?

Ванвейлен хотел ответить: «Потому что волшебным мечом ни пропавшего города, ни разрушенной страны не расколдуешь, да и не хочет Кукушонок их расколдовывать», – но помолчал и сказал:

– Я – посторонний.

Советник усмехнулся.

– Вы посторонний, но вы вчера очень сильно мне помешали.

– В чем?

Арфарра осклабился страшно и ответил:

– Откровенно говоря, в вещах не лучших, чем те, что Даттам проделал с Заном Дутышом.

Тут, однако, в зале опять показались монахи и горожане, и Ванвейлен сообразил, что советник сидит и разговаривает с ним потому, что ему трудно самому встать с кресел.

Он хотел было протянуть ему руку, но по прощальному кивку Арфарры понял, что тот не нуждается, чтобы встать, в посторонних.

В замковом дворе рыжая девушка в полосатой паневе и кружевном платке передала Ванвейлену приглашение на вечер в женские покои. А помощник бургомистра, видевший, как долго и хорошо разговаривали заморский торговец и советник, подошел к нему и сказал:

– Почему бы вам и господину Бредшо не стать гражданами Ламассы? Будут говорить: гражданин Ламассы одолел самого Кукушонка, – мечтательно прибавил он.

На обратном пути Ванвейлен услышал от городского чиновника третью версию гибели города Ламассы: город разорил не король Ятун и не наводнение, а государь Иршахчан, восстанавливавший империю. Большой был стратег: взял Ламассу, но рассудил, что удержать ее будет трудно, а взять обратно еще труднее, и разрушил стены.

Обед король приказал подавать в резной зале. Зала эта помещалась у левого крыла замка, в огромной башне, которую Ятуны пристроили к управе для вящей обороны, а Арфарра еще не снес. Деревянная резьба покрывала стены и потолок, львиные морды свисали со скрученных стеблей, Небесный Кузнец неустанно ковал мечи с головами Соек и Воронов, и клейма, врезанные в рассеченные тела зверей, рассказывали о подвигах людей, и резьба была так глубока, что грань между миром предков и миром потомков была зыбкой и подвижной.

И то, что стол был накрыт в этом зале, где во времена оны было съедено столько мяса и пролито столько крови, а не в перестроенных светлых покоях, было явным знаком опалы, постигшей советника Арфарру.

Король посадил по правую руку Киссура Ятуна, а по левую – названного брата, господина Даттама, и удовлетворенно осмотрелся.

Стол был полон всего, что бегает, прыгает, летает и ползает. Что бы там ни говорил советник Арфарра о круге и квадрате, как образе мира, – вот он, образ мира, озеро вина, лес мяса; еда – поединок в лесу мяса.

Люди вокруг кричали и веселились, шуты ходили на одной ноге и накрывались ушами, как лопухами. Даттам и Киссур Ятун вдруг сплели руки и выпили из одного кубка.

Королевский советник трижды отказывался прийти, но в четвертый раз ослушаться не посмел. Ел, однако, как захиревший воробей; а знал ведь, что больной человек виноват перед богами и неправ перед сотрапезниками.

В середине пира затрещали цепи, и с потолка само собой опустилось золотое блюдо на двести человек, с оленьим мясом, залитым соусом из гороха и бобовых ростков. По краям блюда золотые пасти переплетались друг с другом, так, что было невдомек, – какая из пастей пожирает, а какая – пожирается.

Рыцари восторженно завопили, а король подумал, что механизм, опускающий блюдо – единственный механизм в королевстве. А в империи, – в империи на каждый праздник по дорогам ходят самодвижущиеся черепахи, вертятся карусели, и фонтаны бьют красным вином.

А какие мечи там куют, какие кольчуги, – сукин сын, подумал король, глядя на Даттама, продал, продал оружие графам Востока, нечисти этой своенравной, хуже Кукушонка… Думаешь, я буду с ними драться? Если бы ты не продал оружия, я бы, может быть, и дрался с ними, а теперь я драться с ними не буду, теперь я лучше заключу с ними союз, и будем мы сообща драться с твоей паршивой империей.

И, подняв кубок, король провозгласил:

– За храбрость аломов! За наших предков, которые овладели страной Великого Света, и за то, чтобы потомки оказались достойны предков!

Все восторженно закричали. Даттам нахмурился. Король оборотился к нему и с насмешкой сказал:

– Или вам не кажется, названый брат мой, что империя погибла от храбрости аломов?

Жесткое полное лицо Даттама сложилось в улыбку. Побратим короля оправил шитый золотом кафтан и сказал:

– Нет, ваше величество, мне не кажется, что империя погибла от храбрости аломов. Она погибла от глупости Золотого Государя.

Тут все присуствующие изумились, потому что, надо сказать, несмотря на то, что Золотой Государь был из паршивых вейцев, репутация у него оставалась самая высокая.

– Сделайте милость, расскажите, – раздались отовсюду голоса, ибо никто не слышал рассказа о глупости Золотого Государя, и всем казалось, что рассказ будет интересен, и наверняка Даттам расскажет о некстати подслушанном разговоре, или о мести придворного, или о несчастной любви, и тому подобных вещах, составляющих предмет истории и песни.

– Великого государя Ишевика, – сказал королевский побратим и храмовый торговец Даттам, – не зря прозвали Золотым Государем. Золотой Государь всегда заботился о выгоде государства и благосостоянии народа. Негодовал, видя, как богачи, скупая зерно по дешевке, прячут его на случай голода и продают втридорога. Радея о благе народа, он учредил амбары милосердия и выдавал из них зерно после голодных зим. А радея о выгоде государства, он повелел крестьянам весной обязательно брать семена из этих амбаров, а осенью обязательно отдавать все с процентами. Богачи, скупавшие зерно, были, действительно, разорены, но мелкие люди были неблагодарны и шептались, что государство разорило богачей, чтобы занять их место. Если бы они только шептались! Но они бежали с земель. Тогда, чтобы государство не страдало от уменьшения числа налогоплательщиков, Золотой Государь установил круговую поруку. Он рассудил, что односельчане будут крепче скорбеть о разлуке с беглецами, если им придется вносить за беглецов подать, и вообще он мечтал о строе, при коем интересы народа и государства едины. Но бездельники убегали все равно, а люди состоятельные перестали трудиться: «Охота нам собственным имуществом отвечать за чужие проступки», – шептались они. Казна таяла. Тогда Золотой Государь взял в свои руки торговлю солью и чаем и повысил цену на них в пять раз. Доходы государства упали в полтора раза.

– Как – упали? – удивился кто-то за столом. – Это даже я могу подсчитать прибыль.

Даттам прищелкнул пальцами, унизанными перстнями: жест недоуменной насмешки.

– Это прибыль вот какого рода: как если бы пастух зарезал хозяйскую корову и съел, а шкуру продал и купил козу. И пропажу коровы скрыл бы, а козу записал как нежданный прибыток. Цены, конечно, стали выше; но раньше государство получало налоги с частных торговцев, а теперь оно получало самую малость, да кучу платило чиновникам и проверяющим… Тогда Золотой Государь приказал установить по всей империи единые справедливые цены, а жалованье чиновникам выплачивать натурой и квитанциями на получение зерна. Монета портилась, а зерно оставалось зерном. Квитанции превратились в бумажные деньги. Курс их по отношению к золоту был принудителен.