Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 19

– Может, оно и так, – заметил Росомаха, – но только земля принадлежит королю затем, чтобы он пожаловал ею тем, кто завоевал эту землю, а если король будет сидеть над своей землей, как ростовщик над кубышкой, так кто же будет за него воевать?

А Таннах Желтоглазый сказал:

– Земли остались королю, и он отдал их простолюдинам, которые на них сидели, а участники похода получили свою долю деньгами. А деньги отдали своим же бывшим рабам в Ламассе!

Тут Лух Медведь поглядел на хозяйского сына. А у того, надо сказать, на кафтане по червленому бархату шли накладки вроде хвоста ската – не очень искусной работы и серебряные.

– Да, – заметил Лух. – То ли король не доплатил своим воинам, то ли они переплатили ремесленникам.

– Вы меня не так поняли, сударь, – сказал Таннах. – Я сказал не «заплатили», а «отдали». И не оружейнику, а, скажем, красильщику, чтоб он себе на эти деньги завел новую красильню, а потом с красильни отдавал долю с дохода. Это все Арфарра придумал и назвал «планом обогащения народа посредством ссуд и паев».

Тут, однако, Кукушонок не выдержал и стал отгибать у плаща роговые застежки:

– Мои деньги, – говорит, – все ушли на виры. А что осталось – отдам вашей родне.

– Я о вас, сударь, не говорю, – возразил Таннах. – Кречеты – совсем другое дело. Кречеты – королевский род, и весь Мертвый город в Ламассе – принадлежит, слава Лахут, роду Кречетов. Не во всей Ламассе королевский колдун распоряжается.

Надобно сказать, что Таннах не знал, что старый Зомин, ленник Кречетов, владевший Мертвым городом, три луны как умер. И что по новым законам выморочный лен перешел к королю. Если бы он это заранее знал, то ничего бы не произошло. Но когда ему указали на ошибку прилюдно, он взял и уперся:

– Что за чепуха! Пусть король пользуется землей, владеют-то ей все равно Кречеты. Как король, Варай Алом, конечно, сеньор Кречетов, а как держатель Мертвого города – он теперь их вассал.

Тут все обомлели, потому что, действительно, получалось, что король теперь – вассал Кречетов.

А хозяйский сын заметил:

– Это по наущению Афарры король не приносит вассальной клятвы.

Тут языки у всех развязались, люди стали Арфарру поносить, как могли, потому что было за что.

Надо сказать, что всю эту ругань чужеземцы слушали, прямо-таки разинув рот… Но мы ее пересказывать не беремся, да и невозможно. Ведь даже о битве у Рачьей реки можно сложить песню, хотя бы и хулительную. А как сложить песню о том, как Арфарра-советник учредил при дворе новые должности, насажал туда простолюдинов, а старых титулов хоть и не отменил, но превратил в пустое место?

Шардаш Кривой Сучок даже так разошелся, что заявил:

– В конце концов, Кречеты не виноваты, что крестьяне молятся ржаному корольку, – однако понял, что сказал совсем не то, сконфузился и сунул палец в рот.

И вот, когда все наругались и перепились, встал Шодом Опоссум, хозяин, и сказал:

– Я так думаю, что если король хочет иметь верных воинов, по обычаю, то и сам должен обычаи соблюдать. И уж если мы все тут собрались, и те, кто будет на Весеннем Совете, и те, кто не будет, – нам надо составить грамоту, и сказать в этой грамоте: если король не принесет Кречетам вассальной клятвы – то и мы ему ничем не обязаны.

И если король принесет вассальную клятву – это значит, что он уважает обычаи королевства и свободу сеньоров, а если нет – то тогда сеньорам придется самим защищать свою свободу, и, клянусь божьим зобом, мы ее защитим, ибо свобода – эта такая штука, которая слаще, чем перепелка в шафранном соусе и девственница в брачную ночь!

Все были пьяны, составили грамоту и подписали.

Впоследствии, как только советник Арфарра узнал о пире, он кинулся доказывать королю, что это Марбод Кукушонок сговорился насчет грамоты с Опоссумом и подзуживал остальных. Но король только рассмеялся и заявил, что советник вечно считает: раз что-то произошло, значит, кто-то это замышлял.

Поскольку, однако, ничего случайного в мире не бывает, то и выходит, что пир сглазили чужестранцы.

Потому что бывает, что пир кончается поединком или кровной местью. Бывает также, что кто-то повздорит с королем и убьет его людей, а Шемка Алома, прадеда нынешнего короля, за обиду подстерег и убил на охоте Кашор Одноглазка. Бывает, что кто-то не повинуется королю и поэтому не едет на Весенний Совет: для отсутствующих решения совета как бы не обязательны.

Но чтобы благородные люди собрались и уговорились явиться на совет для неповиновения, да еще бумажку какую-то подписали, словно судейские крючки, – такого никто не помнит, и сколько же бед должно из таких вещей выйти!

Утром следующего дня, весьма благоприятного для начала путешествий, чужеземцы, снабженные письмом к начальнику храмовых торговцев господину Даттаму, отплыли в королевский город Ламассу. Сорок четыре дня оставалось до весенней ярмарки, и шестьдесят два – до Весеннего Совета.

Погадали на прощанье, и прутья легли так, что лучше бы, право, не гадать. Шодом Опоссум спросил у чужеземца, как ему вчерашний пир?

Ванвейлен сказал:

– Я был очень удивлен. Я думал – у вас ничего не происходит, и нет такого человека, который осмелится все исправить.

Таннах Желтоглазый удивился:

– Как ничего не происходит? Вон – дочь у хозяина выросла, вон – новый флигель построили. А вы надолго собираетесь оставаться в Ламассе?

– Нет, – сказал Ванвейлен, – я постаюсь убраться из нее до этого вашего Весеннего Совета, так как сдается мне, что не все, приехавшие на Весенний Совет, оттуда уедут.

А прутья у шамана легли скверно потому, что Марбод Кукушонок не пришел прощаться с чужеземцем и подарок его вернул. Сказал:

– За позавчерашнее оскорбление я с него ничего не возьму, потому что мало чести убивать человека, который дерется хуже хромой куропатки. Однако, сдается мне, пути наши еще встретятся, и, клянусь божьим зобом, я сыграю с ним не в «сто полей», а в игру свободных людей.

Все нашли, что Марбод Кукушонок говорил так с досады. Потому что Ванвейлен дрался не так плохо и даже делал «летящую ящерицу». А из лука стрелял совсем хорошо, если не считать того, что подстрелил однажды зайца в ста шагах. А в зайцев стрелять гнусно, потому что заяц – это крестьянская еда, а охота – господское искусство.

Марбод глядел со скал, как отплывает корабль с птичьим лицом и настланными друг на дружку ребрами. Ни один колдун, даже чужеземный, не захотел иметь дела с Арфаррой. Почему? Или есть в этом проклятом кащее что-то, кроме колдовства, и интриг, и неподаренного коня?

Какими зельями он завораживает смердов, что они бегут в Ламассу, какими заклинаниями заморочил он короля, что тот поднимается против знати?

Дунул порыв сильного ветра, Марбод покрепче закутался в плащ, – Марбоду показалось, что это черная тень, шпион Арфарры, пролетела, спеша, с рассказом о вчерашнем пире.

Марбод схватил лук и выстрелил: черная тень пискнула, сгинула в море.

Ну, береги перышки, советник Арфарра!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой рассказывается о том, как послушник Неревен рассердил бога в желтой парчовой куртке

А теперь мы покинем поместье Золотой Улей и больше туда не вернемся, а расскажем о том, что происходило в королевском городе Ламассе. Не спутайте, однако: королевский город – это не столица, а город, чьи вольности подтверждены королем. А столицы в королевстве не было вообще, двор жил в замках и ездил по всей стране, так что нельзя было даже начертить правильную карту, непонятно, где у карты центр.

Утро в час малого прилива было хмурым.

За окном шел дождь, и в комнате тоже шел дождь: это капали секунды в водяных часах.

Водяные часы – вещь удобная для «ста полей». Играли двое – королевский побратим Даттам и королевский советник Арфарра, а часы были двойные, – розовая пирамидка отмечала время Даттама, а синяя – время Арфарры.