Разбор полетов - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 30

— Не знаю, — испуганно сказал Воронков, — он теперь забор поставил.

— Большой забор?

— Два метра. Сплошной.

— И дача тоже большая?

— Он ее перестроил. А потом, он новую строит, по соседству.

— Три этажа и башенка вверху, — уточнил подручный бандита.

— Хорошая дача, — одобрил Сазан, — если заместитель начальника Службы может построить дачу за пол-лимона, почему бы ему не предложить столько же Ивкину? И что же, в поселке не говорят, кто к нему ездит?

— Я как-то не прислушивался, — сказал Воронков.

Бандит потянулся на стуле, как большая и хищная рысь, заложил руки за голову.

— Да, похоже, Петр Алексеич, что дача нам твоя ой как пригодится.

— А может, его ментовке сдать? — подал голос другой бандит.

— Тоже мысль, — одобрил Сазан. — Слышишь, прыщ? Они там по факту покушения на Ивкина завели уголовное дело. Они бы очень не хотели заводить дела и портить отчетность, но так как в скелете «мазды» нашли дырки от пуль, ментам ничего не осталось, как тяжко вздохнуть и завести дело. Теперь им нужен подозреваемый. Они очень будут рады узнать, что это ты попросил Ивкина приехать и что ты ему должен.

— Но я тут ни при чем! — запротестовал чиновник.

— А ментам на это насрать. Даже больше, чем мне. Мне нужны от тебя бабки, а ментам — раскрытое преступление. С той только разницей, что у меня бабок и без тебя хватит, а вот ментам ты позарез нужен. Ты представляешь, как они тебя будут нежно любить? Как тебе каждый день будут присылать повестки? Как твои коллеги будут обсуждать, посадят тебя или не посадят и что будет раньше: посадят тебя или уволят?

Воронков посерел. Ему почему-то подумалось, что если его арестуют, то некому будет ездить на дачу и весь богатый урожай яблок точно пропадет.

Сазан внезапно придвинулся к нему.

— Ладно, Воронков, — сказал он, — Ивкин с тебя не требовал бабок, и я подожду. Но ты свой долг должен отработать. Ты будешь очень внимательно ходить по своей конторе и слушать все, что говорят об Ивкине, о Рыкове и о «Петра-АВИА». И в субботу и воскресенье ты будешь сидеть у забора на своей даче и запишешь номер каждой тачки, которая едет в гости к Васючицу. Понял?

Воронков сглотнул и кивнул.

— И если ты будешь халатно относиться к своим обязанностям, — сказал Сазан, — то в следующий раз мы будем разговаривать не здесь и не так. Все ясно?

Воронков кивнул.

Бог знает, в каких расстроенных чувствах Петр Алексеевич Воронков провел весь следующий рабочий день: во всяком случае, по окончании его он поехал не в московскую свою квартиру, а на дачу.

Маленькая дача по Ярославской железной дороге, полученная Воронковым еще в советское время, была его радостью и отдушиной, и, в сущности, чиновник Воронков жил только те два дня в неделю, когда возился в огороде, подвязывая помидоры и прививая яблони, а остальные пять дней он просто существовал. Правда, чиновник Воронков настолько плохо разбирался в своих чувствах, что он бы очень обиделся, если бы ему кто-то это сказал, и тут же принялся бы доказывать, что работает в Службе транспортного контроля на благо Родины, совершая большое и полезное дело, а дача что: подумаешь, овощевод-единоличник! Слово «единоличник» Воронков не любил и всегда называл им плохих людей.

Машины у Воронкова не было, и он было надеялся, что его бывший приятель, ныне могущественный Васючиц, подбросит его до поселка — дача была в садовом кооперативе «Авиастроитель», и чуть не половина нынешних чиновников СТК имела там участки. Однако Васючиц сказал, что ему надо заехать за женой и в супермаркет, и Воронков понял намек и сказал, что он лучше поедет на электричке.

— Я люблю ездить на электричке, — сказал Воронков, — знаете, отдыхаешь так глазами после рабочего дня.

Васючиц пожал плечами, никак не комментируя тот факт, что кто-то любит ездить на электричке, и на этом они расстались.

Через час Воронков, жизнерадостно улыбаясь, вышагивал по главной улице поселка «Авиастроитель». Улица была неровная, из земли и щебня, утрамбованного колесами машин и ногами людей, тут и там в продолговатых лужах плескалась серая вода, и Воронков порадовался за воду: значит, в поселке шел дождь и полил его деревья. За покосившимся штакетником тянулись одноэтажные дачки с застекленными верандами, большею частью возведенные их владельцами еще при советской власти и в несколько приемов: сначала счастливый и нищий владелец участка возводил посереди отведенной ему земли одну комнату, потом пристраивал к ней вторую, потом — по мере накопления зарплаты — третью и завершал все это эпохальное в жизни семьи строительство верандой. Последний прорыв произошел в 1992 году, когда негласно рассосался запрет на отопление летних домиков, и большинство владельцев участков кое-как приладили к своим детищам печки.

Попадались и исключения — дома, перестроенные после 1993 года. Дом Васючица, огромный, двухэтажный, еле умещающийся на шести сотках, был именно таким исключением. Сейчас Васючиц строил себе новый дом, сразу за забором товарищества, там, где соседний колхоз покорно нарезал участки для «новых русских»: этот новый дом был из красного кирпича и с башенкой над третьим этажом, но и старый дом Васючица был ничего.

Проходя мимо распахнутых ворот, Воронков увидел, что Васючиц уже приехал и что у него гости, и приветливо помахал старому другу рукой. Но в душе у него было плохо и скверно, главным образом от вчерашнего нелепого разговора с бандитами, и сейчас, при виде двухэтажных хором Васючица и чьего-то сверкающего джипа у крыльца, ему стало еще хуже.

Дача самого Воронкова стояла на самом краю участка, и Воронков раньше считал это большой удачей: дело в том, что рядом, за забором, колхоз пас коров и можно было пойти с ведром и насобирать навоза для растений. Теперь колхоз перестал пасти коров и отдал луг «новым русским», и Воронков всегда боялся, что строители-азербайджанцы перелезут через стену и ограбят его дачу. Правда, грабить на даче было особенно нечего, но они могли помять грядки и поломать сучья в саду. Строителей Воронков боялся и в глубине души всех черноволосых людей с кавказским акцентом относил к числу сочувствующих чеченским террористам.