Урожденный дворянин - Корнилов Антон - Страница 19

Тут Руслан Кузин многозначительно поднял брови и заговорил почти шепотом:

– Тут, Егорша, такое дело. Маркович, конечно, никаких указаний не озвучивал. Обычное лечение назначил. Но… препаратов Олегу не давай. Не надо. Не нравятся ему препараты. Говорит, что здоров. И Насте, он говорит, препараты не нужны… – он прервался, чтобы затянуться сигаретой.

Егор хмуро уставился на Кузина, ожидая продолжения.

– Гляди! – сказал Руслан, подкидывая на ладони свой брелок.

Егор присмотрелся к брелоку и открыл рот. Никогда раньше санитару не приходилось видеть массивную пряжку армейского ремня, перекрученную несколько раз на манер диковинной металлической бабочки.

– Понял? От моего ремня-то. Олегу укол пошли делать, он воспротивился. Меня позвали, я ему навтыкать хотел – ну, как обычно. А он – под халатом у меня ремень углядел, хвать его с меня! И… вот. Сувенир мне замастырил какой. Ясен пень, мы тут же друг друга поняли.

– Выходит… – не нашедши, что еще сказать, пробормотал Егор, – ты тоже, Руся, в людях не очень-то разбираешься…

– Я полчаса в себя прийти не мог, – поделился Кузин. – Все думал, как такое возможно-то? Помню, в армейке со мной тоже такой самородок служил – гвозди узлом завязывал, но тот бугаина был, как ты и я вместе сложенные. А Олег – совсем пацанчик на вид. Бывает же в жизни… Ну и насчет Насти он тогда предупредил…

– А Адольф Маркович что? – внезапно охрипшим голосом спросил Егор.

– А что Адольф Маркович? Ничего. Он как раз не в курсе. Не будешь же ему докладывать обо всем об этом, правильно? Он сразу орать начнет: свою работу не делаете, поувольняю к чертовой бабушке… Нам больше всех надо, что ли? Нам лишний геморрой, что ли, нужен? Да еще какой геморрой… – Кузин снова продемонстрировал свой брелок. – Так что… препараты экономятся, начальство не нервничает, персонал спокоен. И всем хорошо. Ну, бывай… – он ткнул окурок в стоявшую на подоконнике банку из-под консервированного горошка, что выполняла роль пепельницы, – пора мне. Постой… Мне тут анекдот свежий рассказали. Короче, психи захватили дурдом и выдвинули требования: миллион вертолетов и один доллар… Хе-хе… Ладно, счастливо отдежурить.

Егор переодевался и заступал на смену в какой-то тревожной оторопи. Кто же такой этот Олег… Гай Трегрей? Имя, скорее всего, выдуманное – то есть, по крайней мере, фамилия с отчеством… Если, конечно, «Гай» – это отчество… Будь он из крутых бандитов, так Адольфу Марковичу наверняка позвонили бы его братки, предупредили бы. В первый раз, что ли? Главврач областной психушки – человек в городе известный… в определенных кругах. Или Олег на самом деле псих? А, может, он… одиночка какой, за которым никто не стоит? Но все равно – если он действительно косит, почему так явно… фигурирует? В то время как ему нужно вести себя потише?..

В общем, ничего путного санитар Егор не надумал, только еще больше запутался. Весь день он старался на глаза Олегу не попадаться. Как только замечал парня, сразу менял курс. И убеждал себя при этом поменьше думать на тот счет, как это он – санитар! – да вынужден скрываться от какого-то пациента… Сумасшедшего! Или не сумасшедшего? Обычно на этом вопросе мыслительный процесс Егора заклинивало, и все опять начинало вертеться по кругу: кто он такой, этот Олег?.. и так далее.

Во время завтрака и обеда санитар наблюдал за парнем издали, со спины. И постепенно наливался злобой.

Между прочим, разнополым пациентам психиатрической больницы настрого запрещалось контактировать друг с другом – во избежание известных последствий. Больные мужского и женского отделений встречались только в столовой или на телесеансах – и только под бдительными взорами персонала. Впрочем, и этих коротких свиданий некоторым особо озабоченным вполне хватало, чтобы ухитриться условиться о встрече где-нибудь в укромном уголке. Недаром больничному гинекологу вменялось в строгую обязанность проводить осмотр женского отделения не реже, чем раз в неделю… Тем не менее этот урод Олег и малолетняя шалава Настя – как прекрасно видел Егор – свободно общались, даже в столовой сидели за одним столом. И медсестры, и другие санитары не обращали на это ровным счетом никакого внимания. Как будто так и надо.

«Стукануть, что ли, Адольфу? – с ненавистью подумал Егор. – А то скоро пацан вообще всю больничку под себя подомнет. И, главное, сам же все это запустил. Эх, и дурак… Да разве ж я знал, что так выйдет?»

Самое ожидаемое пациентами мероприятие – просмотр телепрограмм – проводилось ежедневно, обычно после тихого часа, и занимало два-три-четыре часа, в зависимости от поведения больных и настроения персонала. Сегодня начали примерно в половину пятого вечера. Собравшиеся в холле у дежурного поста больные, возбужденно гомоня, наблюдали за привычным, но неизменно будоражащим ритуалом: медсестра неторопливо отпирала большой настенный шкаф в отгороженном столом углу, отворяла широко створки… В шкафу, над ведрами, швабрами и емкостями с моющими средствами, на полке помещался телевизор.

– А ну, не напирайте на стол! – покрикивала медсестра. – А то вообще ничего не будет!

Пациенты рассаживались перед экраном: передние ряды прямо на пол, средние – на корточки, а задние вынуждены были стоять.

Когда-то телесеансы проводились в столовой, и зрители цивилизованно сидели на стульях, почти как в зале кинотеатра. Но год назад свихнувшийся на политике пациент Овсов по кличке Кобыла, чрезмерно взволновавшись выступлением какого-то министра, с кулаками набросился на экранное изображение чиновника. Буяна чудом перехватили, отволокли в надзорку и привязали на сутки к койке. Кобыла успокоился, но, как выяснилось позже, мстительных намерений своих не оставил. Выйдя из надзорки, он во время тихого часа прокрался в столовую, открыв дверь стыренной заранее ложкой, и в прах раскурочил телевизор стулом. Наверное, прямо как Карлсон, полагал, что ненавистный министр именно там и затаился. Самое интересное, что Кобылу так и не наказали. Напротив, целый месяц прятали его в надзорке, потому что абсолютно все лишенные единственного окошка в мир пациенты горячо и искренне желали Овсова линчевать.

И с тех пор новый телевизор (то есть, конечно, старый телевизор, привезенный Адольфом Марковичем с личной дачи) поставили под замок на дежурном посту и охраняли пуще зеницы ока. И трудно было сказать, кто больше в этом усердствовал – персонал или сами больные…

И на телесеансе Олег был с Настей. Сам того не замечая, Егор покусывал губы, следя за тем, как оба этих пациента стояли бок о бок в заднем ряду, негромко переговариваясь. Так санитар и смотрел около часа, пока его не вызвали на первый этаж: выковыривать из помывочной чифиристов, забравшихся туда, чтобы под шумок предаться пагубной своей страсти.

Егор и сам понимал: долго так продолжаться не может – то, что он держится в сторонке от Олега. Рано или поздно встретиться им придется. И что тогда? На этот счет санитар не имел ни малейших представлений. Он знал только то, что после известных событий симпатии к нему этот парень не питает. И еще, что он, Олег Га й Трегрей, вполне способен взять и перекрутить здоровенную тушу Егора бабочкой – как пряжку ремня Кузина. То, что Олег не расправился с ним до сих пор… или прямо там, на месте, в ночной столовке, ничего для Егора не значило. Как и все подобные ему люди, он действия окружающих привык определять по самому себе. «Олег с этой Настей вроде как отношения замутил, – прикидывал в уме Егор. – Я бы лично не удовлетворился одной лишь оплеухой типу, который мою девку едва при мне не отодрал…»

Встреча состоялась в тот же самый день.

Примерно за час до ужина санитар волок в надзорку Колю Мастерка, пойманного с поличным на том, что пытался удавиться, привязав к лестничным перилам несуразную петлю из собственных разодранных на полосы штанов. Голый ниже пояса Коля Мастерок по кличке Фуфел, сухой и скрюченный, словно древесный корешок, старик, за долгую свою жизнь растративший по тюрьмам и зонам здоровье, рассудок и человеческий облик, истошно визжал и пытался кусаться.