Ниязбек - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 26

Панков пристально оглядел Джаватхана Аскерова, не здороваясь, и показал ему фотографию. На фотографии молодой Джаватхан сидел за столом между Басаевым и Хаттабом. Все трое обнимались и были очень довольны друг другом.

– Это фотомонтаж? – спросил Панков.

– Нет, – ответил Джаватхан.

Следующая фотография была снята с пленки. На пленке этой резали горло русскому солдату, а Джаватхан стоял рядом. Джаватхан глядел на солдата, и выражение лица у него было какое-то виновато-сочувствующее.

– Почему его зарезали? – спросил Панков.

– Потому что у нас было мало патронов, – ответил Джаватхан.

Полпред президента, оторопев от этакого ответа, молчал несколько секунд, а потом сухо осведомился:

– Еще показывать? У меня тут целый семейный альбом. Папа, мама и Хаттаб.

Ниязбек, удобно устроившийся в кресле, с чуть заметной усмешкой покачал головой, и это окончательно добило Панкова. Полпред вылетел из-за стола, сжимая в руке пачку фотографий пополам с листами досье, и заорал:

– Вы у меня дождетесь! Вы оба дождетесь! И за Загирова дождетесь! И за директора порта! Вот этого хватит, чтобы тебя посадить на двадцать лет! Твою мать! Патронов у них было мало!

Джаватхан перехватил руку полпреда, зажимая его пальцы между своими, и дернул ее вверх. Панкову показалось, что его ладонь попала под чугунный пресс, он чуть присел и заорал от боли.

– Никто не смеет материться в моем присутствии, – сказал Джаватхан.

А Ниязбек поднялся с дивана, и что-то в его стремительном движении было от бойка, ударяющего по капсюлю.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления, – сказал Ниязбек.

Повернулся и вышел. Джаватхан вышел за ним.

Панков несколько секунд стоял посреди веранды, тряся рукой, а потом вылетел во двор. Ниязбек уже садился в машину.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросил Панков.

Ниязбек внимательно оглядел полпреда. Лицо чиновника было красным от ярости, строгий галстук сбился на сторону, и белая рубашка выскочила из-под пояса брюк. Ниязбек стоял у машины, а Панков – на ступеньках, и головы их поэтому были вровень.

– Джаватхан был не единственный, кто хотел своровать твоего австрийца, – помолчав, сказал Ниязбек.

– Что?!

– За австрийцем был хвост. Люди Джаватхана его видели еще на пляже. А потом к Джаватхану приехал один человек. Из ФСБ. Сказал, что австриец – западный шпион и что, поскольку фармацевтическая фабрика работает с ядами, а яды – это теракт, то он покупает фабрику в рамках подготовки к терактам. Сказал, что заплатит сто тысяч долларов, если австриец признается в этом перед телекамерой. Еще он предложил продать австрийца в Чечню. Сказал: «Ты испортил нам тему, получи деньги и отвали».

У Панкова даже перестала болеть рука. Ниязбек был предельно серьезен, и Панков был готов поклясться, что тот его не разводит.

– И кто заказчик? – спросил русский.

Ниязбек развел руками.

– В этом городе ничего не бывает тайным. Походи, поспрашивай.

Ниязбек оказался прав. Как выяснил полковник Шеболев, заказ на австрийца был, и он поступил русскому майору ФСБ, начальнику средней руки отдела, от Гамзата Асланова. Больше всего полпреда поразил тот факт, что майор ведал, что творит, не больше Джаватхана Аскерова. Ему заплатили – и он кинулся разоблачать иностранного шпиона в искренней надежде на новые звездочки.

Когда полковник Шеболев объяснил своему коллеге про международный скандал и сокращение инвестиций, тот только презрительно скривил тонкие губы и сказал, что великая Россия не нуждается в подачках и что присяга офицера не позволяет ему поступиться стратегическими интересами России в обмен на проклятые деньги потенциальных диверсантов. Тогда Шеболев показал ему фото, на котором намеченный им в разработку «иностранный шпион» обнимался с президентом России, и тут майор побледнел, покраснел, забыл разом и про стратегические интересы, и про происки западных спецслужб и вскричал: «Да меня подставили!»

Словом, майор был не в теме; зато в теме был Гамзат. Сын президента прекрасно представлял, что значит для региона покупка фармацевтического завода австрийской фирмой. Сын президента хотел ее сорвать только потому, что в дальнем углу плесневеющего завода, в каком-то из цехов, стремительно превращающихся в катакомбы, подшефный ему бизнесмен наладил линию по очистке героина, пополам то ли с турецкими, то ли с афганскими дельцами.

Полпред вызвал президентского сына к себе в кабинет и орал так, что стекла чуть не повылетали из рам. Он кричал минут десять. Когда Панков остановился, чтобы перевести дух, Гамзат улыбнулся самой невинной из своей улыбок и промолвил, глядя Панкову в глаза:

– Вы только не забывайте, Владислав Авдеевич, что я не сделал ничего плохого. И местное УФСБ тоже не сделало ничего плохого. Люди просто получили сигнал. Сигнал надо отработать. Во всем нужна бдительность, и пускать абы кого во взрывоопасный регион нельзя. А украл вашего австрийца бандит, и не просто бандит, а активный участник незаконных вооруженных формирований. Досье на Джаватхана Аскерова у вас есть. Могу прислать еще.

– А почему человека с таким досье назначили замминистра? – спросил Панков.

– А министра запугали, – развел руками Гамзат. – Джаватхан и его покровители.

Возразить на это Панкову было нечего.

Джаватхан Аскеров был самым скромным из друзей Ниязбека. Это был тихий парень ростом метр девяносто пять и весом девяносто два килограмма.

Джаватхан вырос в горном селе в трехстах километрах от Торби-калы. В селе не было ни света, ни газа, ни телефона, и из всех достижений советской власти в селе был только клубничный кисель в пакетиках. Этот кисель продавали в магазине, и Джаватхан ел его по большим праздникам.

В селе жила женщина по имени Марьям и мужчина по имени Шапи. Когда-то Шапи хотел жениться на Марьям, но она ему отказала и вышла замуж за другого. Так получилось, что единственный сын Марьям уехал из села еще в начале семидесятых и то ли сел, то ли погиб, а в девяносто третьем умер ее муж. Вскоре после этого Шапи назначили главой администрации села.

Вскоре после того, как Джаватхан вернулся из армии, он пошел косить сено и увидел, что возле стожка, который накосила Марьям, стоит «четверка» главы администрации села и Шапи мечет это сено в прицеп «четверки». Джаватхан подошел к Шапи и сказал:

– Что же вы делаете, уважаемый? Это же сено Марьям.

Шапи не остановился, а только поглядел на Джаватхана и сказал:

– Иди прочь, мальчик.

– Я никак не могу уйти прочь, – сказал Джаватхан, – эта женщина совсем одна, и за нее некому заступиться. А если вы возьмете это сено, ей нечем будет кормить свою корову.

Шапи потряс вилами и сказал:

– Что ты за нее заступаешься, парень? Или ты метишь ей в мужья? Тогда тебе надо поторопиться, а то невеста умрет от старости.

И снова продолжал класть сено. Тогда Джаватхан сказал:

– Это сено не принесет тебе счастья, – и ударил машину ногой.

Удар был такой силы, что он промял крыло машины и своротил с места двигатель. Увидев, что сделали с его машиной, Шапи бросился к багажнику, открыл его и достал оттуда ружье. Так получилось, что с первым выстрелом Шапи промахнулся, а второй он сделать не успел, потому что Джаватхан отобрал у него ружье и этим ружьем размозжил ему голову.

Этот случай дошел до властей, и через неделю Джаватхана арестовали. Его привезли в Торби-калу и посадили в общую камеру на сорок человек.

Вечером Джаватхана привели к начальнику тюрьмы. Рядом с начальником сидел невысокий человек с хитрой лисьей мордочкой.

– Это правда, – сказал начальник тюрьмы, – что ты ударом ноги своротил двигатель машины?

– Правда, – сказал Джаватхан.

– Езжай с этим человеком, – велел начальник тюрьмы.

Два месяца Джаватхан сидел в тюрьме, и каждую неделю его по ночам возили из тюрьмы драться в боях без правил, которые проводил у себя в клубе Гамзат Асланов. Джаватхан никогда не учился драке, но он был так силен, что выигрывал большинство схваток. Через два месяца Джаватхана привезли на суд, и там суд дал ему десять лет за убийство главы администрации села. В тот же вечер Джаватхана привезли к Гамзату, и тот сказал: