Ничья - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 15

– Внимание, – объявил человек своим сотрудникам, – при личном досмотре гражданки был обнаружен порошок белого цвета, в количестве…

– На три года тянет, – сказал кто-то сбоку.

Один из милиционеров уже составлял протокол задержания. Двух охранников определили в понятые.

– Твое, детка, – ласково сказал испитый мент, поднося пакетик поближе к глазам Елена.

Елена изо всех сил плюнула ему в лицо. Мент побагровел.

– Ax ты сучка! – заорал он. – Да мы тя ща…

Он ударил Елену два раза, как взрослого мужика, один раз в солнечное сплетение и другой – чуть ниже, и Елена согнулась от боли и почти перестала соображать, что происходит, а потом охранники что-то зашептали на ухо менту и поволокли Елену прочь. Когда она очнулась, оказалось, что она сидит на стуле в кабинете Неелова и на глазах у нее – слезы после удара, а Неелов нависает над ней и хитро щерится.

– Тебе все понятно? – спросил Неелов.

Елена молчала.

– Ты маленькая негодная шлюха, – сказал Неелов, – ты меня обманула. Ты ни хрена не сделала той работы, которую я просил, и еще осмеливаешься просить за свое безделье деньги. Я мог бы сдать тебя в ментовку и посадить за распространение наркотиков, но я добрый человек. Выбирай: или ты уйдешь отсюда, тихо, не поднимая шума, и я придержу этот протокол. Либо ты уйдешь с ментами. Все поняла?

Елена кивнула. На глазах у нее по-прежнему стояли слезы – от физической боли.

Она и не знала, что когда бьют, так хочется плакать.

– Тебе не стоит плакать, сучка, – сказал Неелов, – раньше надо было думать, когда ты пыталась меня обжулить.

Когда Елена вышла из кабинета, испитый мент и его подручные по-прежнему стояли в коридоре. Один из них бросил какую-то сальную фразу, и по этой фразе Елена поняла, что менты принимают ее за одну из здешних продажных девок, которая пыталась шантажировать хозяина.

Елена, наклонив голову, вышла в ночь. На улице творилась метель, и пока Елена обходила кругом здание, добираясь до машины, она основательно закоченела.

Вдобавок оказалось, что Елена, нервничая, забыла выключить у машины фары, и за те сорок минут, которые она была в клубе, аккумулятор сел окончательно. Елена попыталась изловить машину, но машин было мало, а те, которые проезжали мимо, не спешили останавливаться.

Она ловила машину минут двадцать, а потом поняла, что на набережной это бесполезно, и вернулась к освещенному подъезду клуба. Туда каждые пять минут подъезжали те самые иномарки, которые не останавливались на набережной, и там можно было попросить хозяина машины или, по крайней мере, его шофера, завести двигатель.

Однако на этот раз швейцар узнал ее, ощерился и сказал:

– Брысь, соска! Ща в ментовку тебя сдадим!

Елена закуталась поплотнее и отошла прочь. Мороз усилился: недавняя оттепель превратила мостовую в каток, и по этому катку ветер мел мелкую снежную крошку. Была уже поздняя ночь, холод забирался Елене под пальтишко, выдувая из души последнюю теплоту.

Елена вдруг вспомнила такой же прием несколько месяцев назад, в день открытия «Акрон-Плаза». Прием, на который она приехала вместе с Семиным, радостная и довольная, когда губернатор целовал ее в Щечку, и когда никакой Неелов даже близко не осмелился бы угрожать ей ментовкой и подсыпанным наркотиком…

На глазах Елены показались слезы, и она отвернулась, чтобы стать против ветра, а когда она повернулась опять, она увидела, что у портика «Капитолия» тормозит семинский «мере». «Мере» остался таким же белым, каким был всегда. Она вздрогнула и шагнула к «мерсу».

Из «мерса» вылез Семин, в короткой дубленке, а с заднего сиденья выпорхнула его жена, в длинной блестящей шубке. Елена. услышала заливистый женский смех, и ветер донес до нее обрывок начатой в машине фразы:

– Как можно жить в вашем Нарыме зимой? Котик, поедем на Новый год в Эмираты, а?

Елена застыла в тени колонны, и Семин прошел мимо нее в тепло отделанного ею клуба, не заметив своей бывшей любовницы, и в этот момент Елена поняла, что она больше не хочет жить, потому что ничего, что она могла бы сделать в жизни, не имеет смысла без Семина.

Под портик «Капитолия» вкатилась еще одна машина, щупленькая, среднего класса «японка», и Елена чуть было не шагнула ей навстречу, а потом сообразила, что делать этого не стоит: здесь, у подъезда, и света было достаточно, и машины ехали совсем медленно, и никто бы ее, конечно, не сбил, а так – только помял бы чуть-чуть.

Елена сделала несколько шагов и оказалась на набережной, в десяти метрах от собственного безмолвного «ниссана». Метель била в лицо Елене, набережная была погружена во тьму, и редкие машины катились по ней осторожно, прощупывая тьму щупальцами противотуманных фар. Елена пропустила первую машину, щупленький «жигуленок», пробиравшийся по улице бочком и на скорости в двадцать километров в час. Вторая машина была «БМВ», но она мигала левым поворотником в знак того, что сейчас свернет к «Капитолию», и оттого двигалась довольно медленно.

Третья машина оказалась то, что надо. Она летела по набережной на немыслимой для ночного гололеда скорости в восемьдесят километров в час, и, судя по яркости габаритов, это был огромный и тяжелый джип. Елена шагнула на середину улицу. Она еще успела заметить внезапно включившийся левый поворотник (джип, оказывается, таки-тоже ехал в «Капитолий»), отчаянный визг тормозов и закрутившуюся волчком угольно-черную громаду, а потом ее крепко приложило о тонированные стекла и черный хром крыла, и Елена провалилась в глубокую воронку без дна.

Елена открыла глаза. Она лежала на широкой двуспальной постели, в светлой комнате с белыми стенами и затянутым в ковролин полом, и если это был рай, то следовало признать, что рай в последнее время стали отделывать как спальню «нового русского». Окно было забрано роскошным узором из заиндевевших снежинок и искрилось на солнце, и сквозь неровное оттаявшее пятно на окне был виден кусочек ослепительно синего неба и закатывающегося за горизонт солнца.

Надо было быть ужасно везучей, чтобы ночью на ледяной дороге броситься под джип, который прет со скоростью восемьдесят километров в час, и остаться в живых. И кроме того, у джипа должен был быть чертовски хороший водитель.

Елена лежала в постели минут пятнадцать, прислушиваясь к собственным ощущениям, а потом нашарила на тумбочке «ленивчик» и включила большой плоскоэкранный телевизор, расположившийся на полу наискосок от кровати. По телевизору показали губернатора, агитирующего депутатов за краевой бюджет, а потом – здание арбитражного суда.

Телеведущий сказал, что сегодня Нарымский краевой суд удовлетворил иск фирмы «Кром-инвест» о введении внешнего наблюдения в компании «Нарымгеологоразведка». Затем на экране показали офис нарымского предпринимателя Виктора Семина, и самого Семина, стоявшего в распахнутой дубленке на фоне ледяной царь-птицы при входе. Корреспондент спросил Семина, правда ли, что за иском «Кром-инвеста» стоит сам Семин, и Виктор ответил, что доходы от нарымской нефти должны оставаться в крае.

Елена поняла, что она не может смотреть телевизор и поскорее его выключила. Она полежала еще немного, а потом осторожно встала, прислушиваясь к собственным ощущениям. Когда она встала, у нее потемнело в глазах, но оказалось, что она вполне может ходить, держась рукой за стенку. Под кроватью отыскались пушистые тапочки, а в сверкающей ванной, соединенной со спальней ослепительно свежий халат.

Елена надела халат и вышла из спальни. Она оказалась в холле второго этажа, широком и просторном. Холл кончался балюстрадой, увитой листьями и цветами, а за балюстрадой, в сквозном эркере, пронизывавшем здание с первого этажа по третий, качались верхушки пальм. Было странно впервые в жизни видеть живую листву серого цвета.

Елена прислушалась: в доме было абсолютно тихо, и только откуда-то сверху доносился шум. Елена поднялась на третий этаж. Третий этаж был мансардой, и всю площадь его – без малого сто квадратных метров, – занимал спортивный зал. Справа от лестницы стоял низенький бильярдный стол с полосатыми шарами, а дальше начинались маты. С потолка на растяжке свисала похожая на гигантскую урючину боксерская груша.