Колдуны и министры - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 63

Комендант варварской слободы Тун Железяка поднял тревогу, но, взойдя на стену, увидел, что камнеметы и прочая оборонительная снасть испорчены временем и жадными людьми, и сдался, утверждая, что сам пострадал от кончины займа и испортил оборону из любви к народу. Его хотели арестовать, однако, за неимением надежной тюрьмы, повесили. После этого в слободу ворвались какие-то оборванцы и поступили с ней как нельзя хуже.

А через час после наступления эра Торжествующего Добра Шимана прошел крытой дорогой в один из флигелей в глубине своего сада. Там, в окружении нескольких девиц и кувшинов с вином сидел человек, скорее раздетый, чем одетый, с крепким и красивым, словно корень имбиря, телом, с глазами цвета кобальта и высоким лбом: это был сбежавший начальник парчовых курток, Андарз.

– Вы не слишком пьяны? – спросил Шимана.

– А что? – откликнулся Андарз.

– Собор наш, – сказал Шимана, – сочиняет всеподданнейшую петицию государю. Но как доставить ее во дворец? Почему бы вам не взять его штурмом?

– Гм, – произнес Андарз и отпихнул от себя девицу, а глаза его из тускло-кобальтовых сделались прозрачными, васильковыми, словно кто-то раздернул в них шторки.

Было утро второго дня восстания, когда дверь камеры Нана раскрылась: на пороге стоял Киссур. Он был в кафтане городской стражи, и за спиной его торчала рукоять двуручного меча. Бывший министр лежал на подстилке. Встать или приподнять голову он не счел нужным.

– Государь, – сказал Киссур, – ударил вас по лицу, и вы не осмелились даже поднять руки, когда вас били. Я решил, что вы трус. Теперь я слышу, что для того была другая причина. Так ли это?

Нан молчал.

– В городе бунт, – сказал Киссур. – Чернь требует вашей свободы. Арфарра не хочет вас казнить, но если чернь ворвется во дворец, а это весьма возможно, то я непременно повешу вас. Поскольку я слышал, что вы не трус, я надеюсь, что вам не понадобится позорная смерть.

С этими словами Киссур вынул из рукава нож, а скорее, кинжал, со вделанным в рукоять талисманом «рогатый дракон». Наклонился, положил кинжал в ногах Нана и вышел вон.

Нан смотрел на кинжал. Глаза его сделались большие и задумчивые. Киссур взял кинжал из тайника в дворцовом кабинете и отдал его Нану, полагая, что павший фаворит очень привязан именно к этому клинку, если хранил его рядом с важными бумагами, и что чужой клинок так же неудобен человеку в последний миг жизни, как чужая лошадь или чужая женщина.

Это был тот самый кинжал, которому мудрые монахи из желтого монастыря придали некоторые колдовские способности; который пропал у Нана при прогулке с государем, учинил чудо и был возвращен Нану Бьернссоном.

Нан повертел кинжал в руках. Это была слишком длинная вещь, чтобы спрятать ее в одежде узника. Нан убедился, что за ним не следят, и стал курочить рукоять. Через пять минут он добыл из нее матовый брусок в полтора пальца длиной. Нан щелкнул переключателем: брусок ожил и заморгал зеленым глазком. В коридоре загремели шаги. Нан подоткнул изувеченный кинжал под тюфяк, сунул туда же брусок, и опустился на лежанку.

Дверь заскрипела, и на пороге показался комендант. Охранник нес за ним поднос с чудным ужином: с курицей, облаченнной в дивную шкурку янтарного цвета, с мясом тонким и нежным, словно лепестки кувшинки, с вином, вобравшим в себя нежный блеск осенних дней. Нан поспешно вскочил с лежанки.

– Великий Вей! Что с вашей рукой? – вскричал в ужасе комендант.

Действительно, вскакивая, Нан ненароком распорол правую руку об острый каменный выступ. Тут же послали за лекарем. Тот, всячески кланяясь, перебинтовал руку узника. Комендант в отчаянии бил сапогом нашкодивший камень и бормотал извинения. Нан, улыбаясь, предложил коменданту разделить его скромную трапезу. Тот застеснялся и на прощание осведомился о просьбах узника.

– Я, признаться, большой любитель грецких орехов: нельзя ли десяточек?

Когда посетители ушли, Нан размотал бинт, пристроил в ладонь лазерный пистолет и замотал бинт снова. Опять загремели шаги: это стражник, пыхтя, принес едва ли не мешок орехов. Нан уселся на солому, поставил мешок с орехами меж ног и так сидел часа два, время от времени употребляя свой роскошный кинжал для лущения орехов. Через три часа в дверь просунулся стражник. Нан спрятал кинжал. Стражник с вожделением оглядел нетронутый ужин, изрядный слой скорлупок на полу и спросил:

– Это что у вас, господин министр, диета такая?

– Ага. Диета. – сказал Нан.

– А от чего она помогает? – заинтересовался стражник, видно, любитель посудачить о болезнях.

– От цианистого калия, – ответил министр, и стражник обиженно сгинул.

Через два часа запоры заскрипели вновь, вошли трое стражников, два офицера и комендант. Комендант досадливо крякнул, увидев нетронутый ужин. Офицер из городской стражи глянул на Нана, как на свежего покойника.

– Поднимайтесь!

Нан положил перед собой забинтованную руку.

– Кто приказал меня казнить – Киссур или Арфарра?

– Бунтовщики слишком наглы, – ответил командир. – Они захватили внешнюю стену. Слышите? Господин Арфарра, заботясь о вашей безопасности, велел перевести вас в другое место.

Действительно, из-за открытых дверей, был слышен какой-то неясный ропот. Нан улыбнулся, нащупывая курок.

– Давай сюда веревку, – сказал офицер стражнику.

Нан вскинул руку.

В этот миг в коридоре послышался топот, и между отцовских ног просунулась детская мордочка.

– Батюшка, – сказало дите коменданту, – матушка спрашивает, кому доверить корзину с серебром?

Нан опустил руку. Через мгновение стражники вытряхнули его из тюфяка, скрутили руки ремнем за спиной и повели. Задержавшийся на мгновение офицер поворошил солому и, изумившись, вытащил оттуда развороченный кинжал. «Какой трус, – подумал варвар, – этому человеку принесли такой хорошенький кинжал, а он цепляется за жизнь, как репей». И сунул кинжал себе в рукав.

Выскочив на улицу, стражники поняли, что дело плохо: на дальних дорожках уже выла толпа, в воздухе пахло бунтом и смертью. Офицеры заметались, выскочили через сад к малому книгохранилищу и потащили Нана по лесенке в подвал. Один из офицеров вынул из-за пазухи бумаги и стал растерянно оглядываться.

– Вот этот, – с усмешкой сказал Нан, кивнув на один из шкафов. В одно мгновение шкаф своротили с места, и за ним открылась дверь в подземный ход, – вещь столь же необходимая в государевом дворце, как пожарная лестница в доходном доме, но малоупотребительная в мирные времена.

Офицер завозился у каменной двери. Та не поддавалась. Нан подошел к решетчатому подвальному окошку: крики толпы раздавались совсем близко, небо стало розовым, как голая задница павиана.

Веревка на шее его дернулась. Нан обернулся: рыжеволосый стражник с медным кольцом в правом ухе щурился на бывшего министра с корточек и поматывал веревкой с тем удовольствием, с каким шестилетний мальчишка тащит, впервые в своей жизни, за узду ишака.

– Слушай, – сказал Нан, – у меня затекли руки. Развяжи их, я ведь не убегу.

Стражник показал министру язык.

Офицер по-прежнему возился у двери, скреб ногтями о камень и отчаянно ругался. Крики толпы были все громче.

– Вы взяли не тот ключ, – насмешливо сказал Нан. Прислонившись к стене, он отчаянно пытался хоть как-то ослабить ремень и дотянуться до курка.

Офицер стал глядеть на ключ.

– Клянусь божьим зобом! И верно, не тот! Что ж делать?

– Наверху, на третьем этаже, – сказал его товарищ, – у смотрителя есть все ключи.

– Так тащите его сюда, – приказал офицер.

Стражник бросился наверх, скача через три ступеньки.

Люди в подвале замолчали, дожидаясь его возвращения: крики толпы стали еще громче.

– Накося выкуси, – сказал стражник, – говорят, когда рыли эти ходы, всех строителей закопали в землю, чтоб те не распускали языки; а зачем рыть, если, когда придет надобность, так такой бардак, что даже ключей не перепутать не могут?