Дело о лазоревом письме - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 48

– Немедленно выкини эту гадость!

Шаваш поднял голову: над ним стоял секретарь Иммани, в кружевном кафтане и с растрепанным лицом.

– Это вы сделали? – сказал Шаваш.

Иммани отвесил мальчишке затрещину.

– А ну быстрей!

Шаваш утащил из кухни немного хвороста, разложил на каменном берегу пруда костерок и сжег на нем мертвого хомяка. Костер горел довольно долго.

Шаваш сидел не шевелясь. Солнце закатилось под землю, сквозь рваные облака замелькали звезды. Когда костер догорел и пепел остыл, Шаваш ссыпал пепел в мешочек и подвесил мешочек к локтю. Ему давно говорили, что такой мешочек будет хорошим талисманом.

На следующий день Шаваш застал государева наставника в Белой Беседке: тот сидел у окна и играл мелодию, от которой плачут боги и птицы.

– А, это ты, – сказал Андарз. И вдруг вспомнил: – А где твой хомячок?

– Его раздавили, – сказал Шаваш.

Шавашу показалось, что Андарз не слышал ответа. Вдруг, минут через пять, чиновник промолвил:

– Разве меня или тебя труднее раздавить, чем хомячка?

В тот же день Андарз собрался и уехал на покаяние в храм Идинны.

Он взял с собой только Шаваша.

Вечером, в трактире, старый Мень сказал:

– Зря господин взял с собой этого щенка! Помнится, все несчастья начались с того самого дня, как он появился в доме.

– Точно, – согласился его племянник, служивший в дворовой кухне, – как это можно: ехать в монастырь и брать с собой мальчика для блуда!

И опрокинул в рот кружку доброго пива.

– О ком это вы говорите? – поинтересовался человек, угощавший их пивом.

Те рассказали, и человек, угощавший их пивом, остался очень доволен: это был шпион советника Нарая.

Надо сказать, что Андарз не доехал до храма, а застрял на полпути в кабаке. Там его, изрядно пьяного, и нашел Нан: несмотря на свое путешествие в мешке, молодой чиновник как-то втерся обратно в дом. Нан сел рядом с Андарзом и полюбопытствовал о причине паломничества. Андарз сказал:

– Мне приснился сон – меня позвали играть в Сто Полей с Парчовым Старцем Бужвой.

– А на что же играли? – спросил Нан.

– На мою голову. Объяснили: если я проиграю, мне рубят голову, как проигравшему. А если выиграю, мне рубят голову как святотатцу, – обыграл, мол, самого бога.

– Да, – отозвался Нан, – но я вам советую выиграть. Все же это приятно – обыграть бога.

Через неделю Шаваш опять спал на лежанке в спальне молодого господина Астака. Тот беспокойно ворочался из стороны в сторону. За окном звезды были посажены на верхушки деревьев, словно на кол.

– Что ты думаешь о рогатых ласах? – спросил Астак.

– Не знаю, – сказал Шаваш, – на рынке говорят, что у них рога вместо ушей, и свиные морды, и они питаются коноплей и пленными.

– Завтра делегация их приезжает в столицу, и Андарз посылает меня для встречи, – сказал Астак, – как ты думаешь, они не съедят меня?

– Вряд ли они станут есть людей под столицей, – возразил Шаваш, – особенно если государь пошлет им много другой еды.

Юноша помолчал и сказал:

– Все равно Андарза скоро казнят.

– За что?

– Государь не казнит без дела.

– Нехорошо так говорить о своем отце.

– Он мне не отец, – сказал юноша.

– А кто же?

– Мою мать любили двое, господин Андарз и господин Идайя. Она вышла замуж за Идайю, и господин Идайя стал наместником Чахара. Вскоре после этого случился бунт Харсомы и Баршарга, и Андарз интригами объявил отца мятежником. Он подошел с войском к Чахару, и моего отца приволокли к нему со связанными руками и поставили на колени перед палачом. Андарз казнил моего отца и взял себе мою мать, – а через пять месяцев родился я. Тогда, однако, вышел указ уничтожать потомство мятежников, включая младенцев во чреве их жен, и Андарз, видя отчаяние женщины, подкупил цензоров, обманул государыню и зачислил младенца своим.

В комнате, где лежали мальчики, было так темно, что даже Шаваш не видел лица своего собеседника, а слышал только его учащенное дыхание.

– А на самом деле, – спросил Шаваш, – этот Идайя не был изменником?

– Ну конечно он не был изменником, – разозлился юноша, – не могу же я быть сыном изменника!

Помолчал и сказал:

– Как ты думаешь, советник Нарай знает об этом?

Шаваш распластался на своей лежанке, едва дыша.

– Когда-нибудь, – сказал юноша, – он узнает об этом и расскажет государю. И тогда государь казнит убийцу моего отца, как он казнил его брата, а мне возвратит имя и честь.

Эту ночь Шаваш долго ворочался на лежанке, не мог заснуть. Ему было страшно. За свои двенадцать лет он вынес немало бед и мог бы вынести еще больше, – а то и вовсе давно расти где-нибудь подорожником, – если бы не его проворство да еще, верно, особливая любовь богов: он им аккуратно откладывал двадцатую часть ворованного. Ну, может, не двадцатую, а двадцать пятую… А что? Вот поймают, изувечат руку, – будешь знать, как жадничать.

Но хотя его личная жизнь протекала среди всяких опасностей и стоила, по правде говоря, меньше, чем жизнь какой-нибудь дворовой псицы, – ему всегда казалось, что она протекает на фоне неизменной и вечной в своем постоянстве империи и мудрости императора, по чьей воле весной распускаются почки и птицы начинают нести яйца.

Теперь, после месяца пребывания в доме господина Андарза, этому ощущению был нанесен страшный удар. Империя не была безгранична, – какие-то варвары и купцы ошивались вокруг ее окраин, лазали по рекам до столицы. Империя не была вечна, – эти варвары и купцы разевали на нее рот и только что не могли согласиться, с какого края начать есть пирог. А люди, люди, близкие императору, держащие, можно сказать, подол неба рукой… черт знает что это были за люди! Чем они руководствовались? Рыночные воры тем не руководствовались, чем они руководствовались! Разве рыночный вор станет тащить в столицу варваров, чтобы отомстить своему врагу?

Или – карта империи в кабинете Андарза, священная карта, которой могли владеть только высшие сановники и изображения на которой превращались в действительность? Город Осуя был обозначен на этой карте частью империи, – город Осуя от этого даже не чихнул…

А император?

Хамавн, брат господина Андарза, крикнул: «паршивый щенок, которого не додушили по приказу матери». Андарз, правда, замахал рукавами, – но Шаваш сразу же понял, что Хамавн сказал правду, и эта правда ставила все в новом мире на свои места. И было в этом новом мире пусто и страшно.

Варварский поезд въехал во двор ровно в полдень, – в час Императора. К изумлению Шаваша, у варваров оказались не собачьи головы, а человечьи. Зато лошади их, словно женщины, были одеты в длинные, до земли, юбки. Впереди всей свиты, на лошади с белой шеей и в красной юбке ехал главный король по имени Аннар Рогач. Это был человек лет сорока, весом с молодого бычка, с квадратным подбородком, светло-рыжими космами, голубыми глазами и изрядным шрамом на большом белом лбе.

На нем был боевой кафтан, крытый красным шелком с изображением извивающихся змей и пастей, и красная же шапка, украшенная тремя рядами жемчуга. В ухе на золотой цепочке висел человеческий зуб. Зуб принадлежал тому самому человеку, который украсил лоб Аннара шрамом, а все остальное было награблено в кладовых Хабарты. По правый бок короля ехал молодой господин Астак, а по левый бок – Четвертый судья Нан.

Спешиваясь, Нан подманил Шаваша пальцем и шепнул:

– Мы сейчас взойдем наверх. Заслужи внимание варваров, потешая их фокусами, и послушай, о чем они говорят.

Императорский наставник Андарз вышел встречать варваров к самым воротам. На нем был белый парчовый кафтан, затканный облаками и травами, и белые сапожки с черным узором, а на поясе его висел старинный двуручный меч прежнего короля ласов, который Андарз добыл в честном поединке. Волосы Андарза были коротко острижены в знак траура. На лице его цвета слоновой кости ничего нельзя было прочесть.