Плавучий город - ван Ластбадер Эрик - Страница 47

— Что с ним случилось? — спросил Николас инспектора.

— Проще сказать, чего не случилось, — Николас услышал в трубке шелест перебираемых бумаг: Ван Кьет перечитывал официальное донесение.

— Хирурги три часа выковыривали из него свинец, а еще три часа потратили на пулю, которая должна была разнести ему череп, но попала в позвоночник. Павлов полностью парализован и вряд ли выкарабкается. Мне кажется, вам лучше навестить его, и побыстрее. Я пошлю одного из своих людей, чтобы вас провели через охрану в палату. Держите меня в курсе.

Больница Чо Рей была известна в стране высококлассными специалистами и прекрасным медицинским обслуживанием. В ней работали врачи, говорившие по-английски. Конечно, эта больница не дотягивала до западных стандартов, но все же считалось, что пациенты, которые попадали туда, имели возможность выписаться в добром здравии.

Сержант Ван Кьета встретил Николаса и Тати на десятом этаже, где лечились иностранцы, и провел мимо недовольных сиделок, врачей и больничной охраны в палату. Попав туда, Николас решил, что они опоздали. Павлов лежал на кровати, с ног до головы замотанный в бинты, бледный как смерть; губы его запеклись и посинели, а дышал он хрипло и с перебоями. Это был крупный и очень располневший человек.

— Да, здорово они его отделали, — заметил Тати, приближаясь к раненому.

— Интересно, кто это ОНИ? — спросил Николас.

— Конечно же, не простые уличные преступники. Те бы просто ударили его по голове чем-нибудь тяжелым или всадили в спину нож.

— И все же нам необходимо с ним побеседовать.

Тати бросил взгляд на окружавшие кровать приборы и капельницы.

— Не думаю, что он в подходящем для этого состоянии.

— Ничего, как-нибудь, — Николас наклонился над раненым и как бы раздвоился: часть его все еще реагировала на присутствие Тати, другая погружалась в тау-тау, концентрируясь на Павлове.

В тот момент, когда его энергия начала передаваться раненому, Николаса чуть не отбросило назад — настолько невыносимой была боль, терзавшая русского. Со скрупулезной методичностью микрохирурга Линнер прошелся по перегруженным болью рецепторам Павлова, возвращая им способность передавать мозгу неискаженную информацию. Только таким образом организм мог начать формирование нуклеопептидов, способных ограничить боль до терпимых пределов. И тут усилия Николаса натолкнулись на препятствие. Он повернулся к Тати:

— У него в организме какой-то сильный наркотик. Похоже на морфий.

— Я так и думал, — кивнул Сидаре. — Значит, нам здесь нечего делать.

— Попробую справиться, — Николас удвоил усилия. Погруженный в тау-тау, он начал работать уже на клеточном уровне. И так силен был поток его мысленной энергии, что кровь русского начала менять свой химический состав — количество морфия в его организме понемногу уменьшалось. Это был небезопасный процесс — ускорь Николас химический распад морфия еще немного, лимфатическая система и почки больного получили бы большую нагрузку и это могло вызвать шок.

Павлов застонал, мотая головой из стороны в сторону, потом открыл глаза. Вероятно, когда он был здоров, глаза его были ярко-голубого цвета, сейчас же налились кровью, а белки приобрели бледно-желтый оттенок.

Раненый произнес что-то нечленораздельное. Николас дал ему воды. Утолив жажду, Павлов спросил по-вьетнамски:

— Вы врачи?

— Я ваш лечащий хирург, — ответил Николас, — а это — доктор Ван Кьет, директор больницы. Вы можете рассказать нам, что случилось?

Павлов закрыл глаза, и Николасу показалось, что он умирает. Пульс его участился, кровяное давление подскочило. Линнер мысленно окутал его успокаивающим теплом и сказал:

— Вам сейчас будет лучше.

Дыхание Павлова замедлилось. Он вновь открыл глаза и испуганно посмотрел на пришедших. Николас сразу же догадался, о чем тот думал.

— То, что с вами произошло, разумеется, интересует полицию. Там, за дверью, дежурят офицеры, и они очень хотели бы побеседовать с вами.

На побелевших щеках Павлова выступил пот, но никто не сделал попытки стереть его.

— Не пускайте их сюда! — прохрипел он.

— Не беспокойтесь, — Николас успокаивающе похлопал раненого по руке. — Я не позволю, чтобы с вами что-то случилось. Я слишком много потратил сил, чтобы спасти вашу жизнь.

— Боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу, — обратился к Павлову Тати. — На меня сильно давит старший инспектор сайгонской полиции...

— Что же мне делать? — прошептал Павлов. — Я не могу говорить с полицией. Не могу!

Тати склонился над кроватью:

— Но другого выхода нет!

— Погодите! — поднял руку Линнер. — Есть выход. Пусть Павлов расскажет все нам... В конце концов, он все еще в критическом состоянии...

Тати мотнул головой.

— Ну, не знаю. Штатским...

— Вам я все скажу! — торопливо зашептал умирающий. — Если только вы уладите все с полицией!

— Можете нам доверять, — улыбнулся Николас. — Мы действуем исключительно в ваших интересах.

— Хорошо, хорошо, — Павлов снова вспотел, его сердце то бешено билось, то замирало. Николас не знал, сколько времени он протянет, и еще раз напряг свою волю, чтобы приободрить русского.

Павлов облизнул запекшиеся губы.

— Я ни за что не приехал бы сюда, если бы мой институт не нуждался в деньгах, Я — директор всемирно известного института атомной энергии имени Курчатова. Раньше государство полностью субсидировало наши научные разработки. Не только институт, но и я лично ни в чем не нуждались. Но все рухнуло с распадом Советского Союза. Теперь я ничуть не лучше обычного попрошайки, мотаюсь за тысячи миль, чтобы выбить денег для института.

— Вы приехали в Сайгон в поисках средств? — удивился Тати.

Павлов сделал попытку улыбнуться, но на лице его появилась лишь болезненная гримаса. Он по-прежнему тяжело дышал. Николас дал ему еще немного воды.

— Сайгон — это место, где скрывается Абраманов, мой, так сказать, благодетель, — русский закашлялся и захрипел. — Когда-то он работал в моем институте. Очень талантливый ученый, но ярый антисоветчик, Ему все было дано: лучшие лаборатории, оборудование, помощники, но этому еврею все было мало. Вы не знаете, что это за нация, а мы знаем...

Русский закрыл глаза и замолк.

— Скажите, на чем специализировался Абраманов? — спросил его Тати.

— Ускоренные потоки нейтронов, — еле слышно произнес раненый. Потом в нем словно проснулись силы, и он проговорил с гневом: — У него были все условия для работы, повторяю — все! Правда, в последние годы я потерял Абраманова из виду, так как его перевели в засекреченный город — Арзамас-16, но знаю, что там он тоже имел все, и уверен, что добился хороших результатов.

— А над чем он работал в этом секретном городе? — с чуть заметным волнением спросил Николас.

— Абраманов был помешан на получении устойчивых трансурановых элементов. Надеялся открыть вещество, способное служить идеальным — дешевым и практически неисчерпаемым — ядерным топливом. Уверен, уверен, он что-то открыл и сбежал со своим открытием из страны. — Павлов замолчал, видимо, потеряв последние силы. Его душила злоба. Но потом, немного оправившись, продолжил: — В России стало плохо, вот он и сбежал: зачем ему, гению, оставаться в нищей стране? Но все же он не мог обойтись без нас. Вот я и прибыл сюда, чтобы продать кое-что, отчаянно ему нужное. Он предложил мне за это бешеные деньги. Двадцать пять миллионов долларов. — По щекам Павлова потекли слезы. — Не могу простить себе, что был так наивен и поверил этому негодяю. Теперь того, что я хотел продать, у меня нет. Все пропало.

Отрывистый стук в дверь прервал допрос. Сержант Ван Кьета попросил Тати выйти на минутку. Николас предпочел бы дождаться его возвращения, но времени было в обрез.

— Это «что-то» украли? — спросил он раненого.

— Да, украли. Но клянусь вам, во всем виноват этот еврей. Ведь кто бы ни стрелял в меня, лишь Абраманов знал цену пропаже. Он и назначил встречу. Но вместо чего пришел убийца... Никто, кроме нас, не знал, где мы должны были встретиться...