Ниндзя - ван Ластбадер Эрик - Страница 17

Гости очутились в комнате, почти такой же огромной, как первая. Вдоль трех ее стен стояли великолепные складные ширмы; их темные краски казались живыми и нетронутыми временем.

Ноздри полковника наполнились запахами — свежестью древесного угля, мускусом курений, далекими ароматами растительных масел и другими, более тонкими запахами, которые он не мог распознать.

— Прошу вас — Цзя Шэн провела супругов мимо красного лакированного столика, на котором стояла ваза со свежесрезанными цветами. — Осторожно, ступеньки.

По узкой винтовой лестнице они поднялись на мансарду. Четыре деревянные стойки поддерживали по углам зеленую черепичную кровлю. С трех сторон мансарда была открыта, а четвертая примыкала к базальтовой громаде скалы.

Глаза полковника остановились на высоком человеке, который сквозь длинную подзорную трубу всматривался в приближающийся ураган. Это был Со Пэн.

— Добро пожаловать, полковник Линнер.

Казалось, вся мансарда вибрировала от звуков его зычного голоса. Со Пэн говорил на пекинском наречии с едва уловимым акцентом, произнося слова чуть-чуть отрывисто. Он не повернулся к ним и никак не отреагировал на присутствие Цзон. Миссия Цзя Шэн была, очевидно, исчерпана, и она молча удалилась по винтовой лестнице.

— Прошу вас, полковник, подойдите ко мне, — сказал Со Пэн.

На нем был старинный китайский перламутровый халат. Полковник впервые видел такую ткань: при малейшем движении старика она переливалась диковинными цветами.

— Взгляните. — Со Пэн протянул полковнику трубу. — Посмотрите на ураган, полковник, и скажите мне, что вы видите.

Полковник взял полированную медную трубу и поднес ее к глазу, прищурив второй. Теперь, с высоты мансарды, он видел первые порывы урагана; поднимался штормовой ветер.

В круге подзорной трубы он видел свечение облаков, ставших теперь лилово-черными. Изменился и цвет неба, сквозь его желтизну пробивались бледно-зеленые полосы; издалека долетал глухой рокот проносившийся над землей как невидимые волны цунами. Полковник послушно рассказал обо всем....

— И это все, что вы увидели, — произнес Со Пэн без вопросительной интонации в голосе.

“Да, — хотел было подтвердить полковник, — это все, что я увидел”.

Но в последнюю минуту он остановился, почуяв, что старик ждет от него чего-то еще.

Медленно, дюйм за дюймом, передвигал он подзорную трубу, но не замечал ничего нового. И вдруг, опустив трубу вниз, увидел женщин на рисовых полях — плоских, залитых водой клочках земли, без единого деревца или хотя бы временного навеса, чтобы укрыться под ним от дождя. Женщины работали слаженно, почти синхронно, склонившись над рисовыми побегами; их юбки были высоко подняты и завязаны узлом между ног, по щиколотки погруженных в воду, а на спинах были закреплены большие мешки из грубого холста. Не женщины, а вьючные животные.

— Они продолжают работать, — ответил полковник, — как будто не начался ураган.

— Ага! — кивнул Со Пэн. — И о чем это вам говорит? Полковник опустил подзорную трубу и посмотрел на Со Пэна, на его желтоватый лысый череп, серый пучок бороды, темные непроницаемые глаза, которые взирали холодно и отрешенно, словно из другой эпохи.

— М-м... — пробормотал Со Пэн. Ему все было ясно.

— Они знают что-то такое, чего не знаем мы, — сказал полковник.

Под словом “мы” он подразумевал европейцев. Но Со Пэн еще не решил, говорит ли гость серьезно или просто насмехается. С последним Со Пэну приходилось сталкиваться гораздо чаще, как и многим другим азиатам. И все же что-то заставило его поверить полковнику.

А тот почувствовал, что в его отношениях с Цзон наступил решающий момент. Благословение этого старика было ей необходимо. Правда, полковник не понимал, почему оно не потребовалось, когда Цзон выходила за него замуж. И все же, Со Пэн каким-то образом повлиял на ее решение уехать из Сингапура.

Полковник тем более насторожился, что этот дом, эта деревушка были совершенно неизвестны европейцам. Он с болью сознавал: многие китайцы не испытывают особой любви к людям с Запада, к “заморским варварам”. В эту минуту для него не имело значения, что их неприязнь, или даже неприкрытая враждебность, были, по существу, оправданны.

Но полковник по-настоящему любил этих людей, их образ жизни, их историю, религию и обычаи, и именно поэтому он сказал:

— Несомненно, сэр, нам здесь многому надо учиться, но я думаю, самый лучший путь — это взаимный обмен знаниями. А еще важнее — взаимное доверие.

Со Пэн скрестил на узкой груди руки, спрятанные в рукава халата.

— Доверие, — произнес он задумчиво, будто пробуя на вкус нечто не вполне знакомое. — Что ж, полковник, у этого слова может быть много значений. И мне кажется, мой мальчик, я понимаю, что вы хотите сказать. Доверять — значит делиться друг с другом своими тайнами.

— Это очень близко к тому, что я имел в виду, сэр.

— Но чем вы могли бы заслужить такое доверие?

Полковник не отводил взгляда от обжигающих глаз Со Пэна, пока лицо старика не расплылось... Остались лишь эти два огня — глаза.

— Прежде всего, уважением, сэр. Затем, знанием — знанием, к которому стремятся и которое обретают. И, наконец, любовью.

Полковник расслабился, сознавая, что сумел высказаться, показав себя достойным своей жены. Он сделал все, что должен был сделать.

Когда Со Пэн заговорил, то обратился не к полковнику, а к его жене.

— Цзон, я думаю, тебя зовет Цзя Шэн. Кажется, я слышу ее голос.

Цзон поклонилась и исчезла.

Полковник молча стоял на месте. Вокруг их хрупкого укрытия бушевал ураган.

— Цзон сообщила, что вы скоро уезжаете в Японию. Гость кивнул.

— Да. Завтра. Меня пригласили работать у генерала Макар-тура — строить новую Японию.

— Это весьма почетно. Историческая миссия, не правда ли?

— Честно говоря, я об этом не думал.

— А вам не кажется, полковник, что “строить новую Японию” — дело самих японцев?

— Конечно, это было бы идеально. Но, к несчастью, некоторые силы в японском обществе на протяжении двух десятилетий вели страну по гибельному пути. — Старик молчал, и полковник продолжил: — Не сомневаюсь, что вам известно о событиях в Маньчжурии.

— Маньчжурия! — презрительно фыркнул Со Пэн. — Какое дело мне и моему народу до Маньчжурии? Для нас это глухая провинция, край земли. По мне, пусть бы японцы дрались за нее с большевиками — невелика потеря для Китая.

— Но Японцы готовили в Маньчжурии плацдарм для вторжения в Китай. Они собирались построить там свои военные базы.

— Да, — вздохнул Со Пэн. — Их империалистические идеи меня глубоко огорчают — по крайней мере огорчали, когда я был моложе. Да, это никогда не давало мне покоя, потому что путь Японии — путь войны. Так было всегда, и по-другому быть не могло. Это кровь, которая зовет из глубины веков, и ее призыв не могут заглушить ни разглагольствования политиков, ни коллективная потеря памяти. Вы понимаете меня, полковник? Сейчас немцы отрекаются от своего расизма. Но это же бессмысленно. Легче отречься от воздуха, которым они дышат.

— Сегодня Япония не представляет для Китая никакой опасности, можете мне поверить. Угроза теперь исходит от большевиков, и они даже страшнее, чем были японцы.

— Бусидо, полковник. Вы знаете, что это такое? Полковник кивнул.

— Думаю, что да.

— Прекрасно. Значит, вы понимаете, что я хочу сказать. — Со Пэн посмотрел на небо, серое и изменчивое, словно сказочный великан колыхал над ними огромное полотнище. — Бусидо — это кодекс дружбы. Я говорю о настоящей дружбе — не о приятельских отношениях между деловыми партнерами иди соседями. В такой дружбе, которая в наши дни встречается реже, чем можно предположить, исчезают все барьеры общения. Вы согласны?

— Да, сэр, безоговорочно.

— М-м. Почему-то я вам верю. — Со Пэн рассмеялся, тихо и беззлобно. — Был точно такой же день, когда Цзон пришла ко мне в первый раз. Ей тогда не исполнилось и трех лет, совсем маленькая девочка. Когда-то у нее была большая семья. Не знаю, что с ними стадо; похоже? этого не знает никто, потому что я пытался разыскать ее родственников много раз, и все бесполезно.