Мико - ван Ластбадер Эрик - Страница 17

К дружбе Николас всегда приходил медленно и осторожно, по той причине, что это понятие для восточного человека значило намного больше, чем для западного. Для него дружба означала обязанность, защиту чести друга, железные узы, не доступные западному пониманию. Но Лью Кроукер, сблизившись с Николасом, усвоил это и сам решил стать его другом.

Они пообещали друг другу, что после того как Кроукер вернется из Ки-Уэста и завершит дело об убийстве Анджелы Дидион, они поедут ловить голубую рыбу или акул у Монтока. Теперь это никогда не произойдет. Кроукер погиб, и Николасу так остро не хватало его, что он чувствовал почти физическую боль.

Он знал, что нужно очистить сознание, готовясь к тому, что ожидало его наверху, но не мог изгнать воспоминания о друге из своего сознания. Он вспомнил их последнее, почти японское прощание, исполненное сдержанных чувств.

Они сидели в “Митита”, японском ресторане, где прежде часто бывал Николас. Их обувь осталась за деревянным порогом комнаты, покрытой татами, — тяжелые рабочие ботинки Кроукера рядом с легкими, как перо, мокасинами Николаса. Они сидели на коленях друг против друга. Между ними стояли дымящийся чай и подогретое сакэ в маленьких глиняных чашечках. Вот-вот должны были подать суси и тонкацу.

— Во сколько ты улетаешь? — спросил Николас.

— В полночь, — усмехнулся Кроукер. — Это самый дешевый рейс.

Но оба понимали, что на самом деле Лью хочет добраться до Ки-Уэста под покровом ночи.

Из ресторана доносился гул голосов, но он не достигал их слуха. Они находились на острове тишины.

Вдруг Кроукер поднял голову.

— Ник... — В это время им принесли еду, и он подождал, пока они снова не остались одни. — Конечно, немного, но у меня есть акции, облигации и все такое в сейфе. — Он протянул маленький ключ в коричневом пластиковом футляре. — Ты позаботься обо всем, если... — Кроукер взял свои палочки и подтолкнул сырые кусочки тунца. — Ну, если там у меня что-нибудь не заладится.

Николас взял ключ, он подумал, что ему оказана честь. Друзья принялись за еду, а атмосфера вроде бы разрядилась. Когда они закончили и заказали еще сакэ, Николас попросил:

— Пообещай мне одну вещь, Лью. Я знаю, что ты думаешь о Томкине. Это слепое пятно...

— Я знаю то, что я знаю, Ник. Это чертова акула, пожирающая все на своем пути. Я собираюсь его остановить, и эта зацепка — единственный способ.

— Я хочу только одного, чтобы эта твоя... страсть... не обвела тебя вокруг пальца. Когда попадешь туда, не спеши, осмотрись, оцени обстановку.

— Ты мне будешь объяснять, как выполнять мою работу?

— Не будь таким ранимым, Лью. Я просто хочу сказать, что жизнь не состоит из черного и белого, в ней множество оттенков. Томкин — не князь тьмы, как ты его себе представляешь. Возможно, он и не убивал Анджелу Дидион.

— Ты в это веришь?

— Разве так важно, во что я верю?

Теперь Николас действительно сомневался в виновности Томкина, потому что сам оказался вовлеченным во все это полностью. Он отправился в Японию из-за внезапной смерти Кроукера в далеком Ки-Уэсте. “Гири”.

— Пока, Ник, — попрощался Кроукер на освещенной разноцветными огнями улице у выхода из ресторана. Он протянул было руку, но передумал и вместо этого поклонился. Николас ответил тем же, и они оба расхохотались в ночи, словно отгоняя от себя всевозможные страхи.

Их последние мгновения, проведенные вместе, были весьма заурядными. Они вели себя как люди, расстающиеся ненадолго. И хотя Кроукер отдал ключ Николасу, ни один из них не думал, что может произойти через несколько дней во Флориде. У них было так мало времени оценить священный дар — их дружбу.

Для скрытного, замкнутого Николаса такой случай был действительно редким. Теперь ему нравилось вспоминать время, проведенное вместе с другом, прокручивать мысленно разные эпизоды, словно кадры полюбившегося фильма.

Дойдя до верха лестницы, Николас обрел уверенность, что путь, избранный им, верен. Он не оставит смерть Кроукера неотмщенной. “Гири” связывало его: “гири” сильнее, чем сама жизнь.

Сэнсэй этого додзё сидел на камидза — возвышении, сделанном из нескольких соломенных татами, — для занятий айкидо. Это был человек неопределенных лет, с жестким лицом без малейших следов растительности и кошачьими глазами, мощными плечами и узкими бедрами.

Его звали Кэндзо. Кое-какую информацию о нем — вместе с рекомендательным письмом — дал Николасу Фукасиги — его сэнсэй в Нью-Йорке. “Он тяжелый человек, — сказал Фукасиги, — но я больше не знаю никого, кто подошел бы тебе для... э-э, необычного будзюцу”. Он знал также, что Николас ниндзя и что мог бы быть его сэнсэем, — “Кэндзо не узнает, кто ты, Николас, но оценит полноту твоих знаний и будет работать с тобой”.

За спиной Кэндзо Николас увидел возвышение, за которым перекрещивались два дай-катана семнадцатого века — самых длинных и смертоносных из мечей самураев; там же висел церемониальный барабан, а между ними — свиток из рисовой бумаги, на котором было начертано: “Все сущее появляется на свет, но мы не можем увидеть ворот, из которых оно пришло. Все люди думают, что они знают, но на самом деле они ничего не знают. Лишь те, кто склоняется перед лицом непознаваемого, по-настоящему знают”. Николас узнал слова Лао Цзы.

Разувшись, он ступил на татами, склонился перед сэнсэем в приветственном поклоне. Затем протянул письмо Фукасиги.

Кэндзо читал долго. Не взглянув на Николаса, он аккуратно сложил листы и положил их в конверт. Опустил руки на татами, изогнувшись в сидячем поклоне. Подобрав под себя ноги, Николас ответил таким же приветствием.

Но едва он наклонился, что-то мелькнуло перед глазами, и на него обрушилась короткая палка. Если бы он потерял бдительность хоть на мгновение, то наверняка удар пришелся бы в голову. Николас инстинктивно поднял правую руку, переместив одновременно корпус вправо, в направлении надвигающегося удара.

Палка задела его предплечье и, перевернувшись в воздухе, отлетела в сторону. Но Кэндзо ринулся на него, предвидя, что Николас перевернется влево, и использовал “сёмэн ути”, прямой удар в голову, пытаясь повалить его на мат. Для этого Кэндзо схватил себя за правое запястье, но Николас применил “ёнкё” — прием, парализующий врага, согнув запястье своей руки так, что ему теперь удалось завладеть левым предплечьем сэнсэя. Он глубоко вдавил большой палец руки в нервный центр на внутренней стороне руки Кэндзо. Но вместо того, чтобы откинуться назад под давлением, что позволило бы Николасу освободить распростертую руку, Кэндзо извернулся, жертвуя своей рукой, чтобы не проиграть сражение.

В другой руке появилась еще одна палка, и он с силой обрушил ее на плечо Николаса. Николас отказался от “ёнкё”, но не применил снова иммобилизацию, как того ожидал Кэндзо, а взял на вооружение “атеми”, прием из айкидо, использованный ранее сэнсэем.

Крепко сжатые кончики его пальцев впились в место под ключицей Кэндзо, нащупывая находящееся там нервное сплетение. Голова сэнсэя спастически дернулась вверх и в сторону, и Николас надавил сильнее.

Но теперь между их напряженными телами, где-то напротив грудной клетки Николаса, находилась палка, и Николас придвинулся еще ближе, опасаясь, как бы Кэндзо не согнул ее в дугу и не надавил на сердечную мышцу. Этого он не должен был допустить.

Он применил два быстрых спинных удара “воздушный змей”, прежде чем снова приступить к иммобилизации. Но ничего не вышло, и деревянная палка начала медленно сгибаться все ближе и ближе к левой стороне его груди. Силы покидали, и его центризм казался ему уже каким-то далеким и почти бесполезным.

Он проклинал себя, зная, что проиграл. Нехватка сна, разнобой во времени — все это не давало ему возможности сконцентрироваться. Оставшиеся в нем резервы быстро истощались под непрекращающимися атаками. Кровь шумела в его голове, и это было признаком уже наступающей дезориентации. Николас знал, что затем последует нарушение физической координации, если только он не сможет его предотвратить.