Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Избранная лирика

Вордсворт Уильям

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Избранная лирика - Вордсворт Уильям - Страница 91

Изменить размер шрифта:

The cock is crowing,

The stream is flowing,

The small birds twitter,

The lake doth glitter

The green field sleeps in the sun;

The oldest and youngest

Are at work with the strongest;

The cattle are grazing,

Their heads never raising;

There are forty feeding like one!

Like an army defeated

The snow hath retreated,

And now doth fare ill

On the top of the bare hill;

The plowboy is whooping — anon-anon:

There’s joy in the mountains;

There’s life in the fountains;

Small clouds are sailing,

Blue sky prevailing;

The rain is over and gone!

From Poems, in Two Volumes | 1807

Каторжник[160]

На запад стремился роскошный закат;

Я встал на холме, у вершины,

Восторг, что предшествует дрёме, стократ

Звенел сквозь леса и долины.

Должны ль мы покинуть столь благостный дом?

Сказал я, страдая душою,

И скорбно к темнице пошёл я потом,

Где каторжник был за стеною.

Ворота в тени от массивнейших стен, —

Тюрьмы ощутил я дыханье:

Сквозь прутья я вижу вблизи, как согбен

В ней страждет изгой состраданья.

Глава на плече, чёрных прядей узлы,

Глубок его вздох и взволнован,

В унынье он видит свои кандалы, —

В них будет всю жизнь он закован.

Не мог я без горя смотреть на него,

Покрытого грязью, щетиной;

Но мыслью проникнул я к сердцу его,

Создав там ужасней картины.

Ослабший костяк, соков жизни в нём нет,

О прошлом забыл он в надежде;

Но грех, что его угнетал много лет,

Чернит его взгляд, как и прежде.

Лишь с тайных советов, с кровавых полей,

Король возвратится в покои,

Лесть разума славит его поскорей,

Чтоб спал он безгрешно в покое.

Ведь если несчастья забылись навек,

И совесть живёт без мученья,

Средь грохота должен тот спать человек;

В болезни и без утешенья.

Когда его ночью оковы теснят,

Чей вес не выносится боле,

Бедняга забыться дремотою рад,

На нарах вертясь поневоле.

А взвоет мастифф на цепи у ворот, —

В холодном поту он проснётся,

И боль его тысячью игл обожжёт,

И сердце от ужаса бьётся.

Глаза он запавшие поднял чуть-чуть,

С трепещущей влагою взгляда;

Казалось, чтоб скорбную тишь всколыхнуть

Спросил он: «Тебе что здесь надо?».

«Страдалец! Стоит здесь не праздный бахвал,

Чтоб сравнивать жребии наши в гордыне,

А тот, кто добро воспринять пожелал,

Придя, чтобы скорбь разделить твою ныне.

Хоть жалость к тебе и не так велика,

Хоть портит тебя твоё грубое слово,

Была б у меня столь могуча рука,

На почве другой ты цвести смог бы снова».

The Convict

The glory of evening was spread through the west;

— On the slope of a mountain I stood,

While the joy that precedes the calm season of rest

Rang loud through the meadow and wood.

"And must we then part from a dwelling so fair?"

In the pain of my spirit I said,

And with a deep sadness I turned, to repair

To the cell where the convict is laid.

The thick-ribbed walls that o`ershadow the gate

Resound; and the dungeons unfold:

I pause; and at length, through the glimmering grate

That outcast of pity behold.

His black matted head on his shoulder is bent,

And deep is the sigh of his breath,

And with steadfast dejection his eyes are intent

On the fetters that link him to death.

Tis sorrow enough on that visage to gaze,

That body dismiss`d from his care;

Yet my fancy has pierced to his heart, and pourtrays

More terrible images there.

His bones are consumed, and his life-blood is dried,

With wishes the past to undo;

And his crime, through the pains that o`erwhelm him, descried,

Still blackens and grows on his view.

When from the dark synod, or blood-reeking field,

To his chamber the monarch is led,

All soothers of sense their soft virtue shall yield,

And quietness pillow his head.

But if grief, self-consumed, in oblivion would doze,

And conscience her tortures appease,

`Mid tumult and uproar this man must repose;

In the comfortless vault of disease.

When his fetters at night have so press`d on his limbs,

That the weight can no longer be born,

If, while a half-slumber his memory bedims,

The wretch on his pallet should turn,

While the jail-mastiff howls at the dull clanking chain,

From the roots of his hair there shall start

A thousand sharp punctures of cold-sweating pain,

And terror shall leap at his heart.

But now he half-raises his deep-sunken eye,

And the motion unsettles a tear;

The silence of sorrow it seems to supply,

And asks of me why I am here.

"Poor victim! no idle intruder has stood

"With o`erweening complacence our state to compare,

"But one, whose first wish is the wish to be good,

"Is come as a brother thy sorrows to share.

"At thy name though compassion her nature resign,

"Though in virtue`s proud mouth thy report be a stain,

"My care, if the arm of the mighty were mine,

"Would plant thee where yet thou might`st blossom again."