Глаза Ангела - ван Ластбадер Эрик - Страница 67

В пиццерии стоял ужасный шум. Ирина раньше никогда не была в таком шумном месте, как это. От грохота музыки стакан в ее руке дрожал, и даже челюсти сводило от сильной вибрации звуковых волн. Но все равно чувствовала она себя прекрасно, великолепно, свободно, еще лучше, чем тогда, в кинотеатре, на просмотре фильма «Кто боится Виргинии Вульф?» с неподражаемой Элизабет Тейлор в главной роли. Атмосфера в пиццерии была абсолютно раскованной, доброжелательной, веселой. Каждый говорил, о чем хотел, и смеялся, когда хотел; болтали о ком угодно: о Кьеркегоре и его понимании смерти, о Вуди Аллене и его понимании жизни, о Томе Крузе и его понимании секса. И так далее. Все было забавно, интересно, словом, чудесно. Ирина не испытывала ни малейшего желания уходить с этой вечеринки. Кроме того, она увидела, что на нее обратил внимание молодой симпатичный человек с темно-каштановыми волосами, коротко остриженными у висков и на затылке и длинными на макушке, так что он все время отбрасывал волосы со лба назад. Сознание того, что за ней с интересом наблюдают, приводило Ирину в приятное волнение. Она переходила от одной группки студентов к другой, попеременно принимая участие в их разговорах или просто слушая, и совершенно случайно натолкнулась на того молодого человека, когда он танцевал с какой-то худенькой, светловолосой женщиной. В руке он держал стакан, и от столкновения содержимое стакана выплеснулось Ирине на одежду.

— О, простите меня, — стал извиняться он, — я не хотел. Ради Бога, простите.

— Ничего страшного, это же газировка, — успокоила она молодого человека и, поскольку он все еще стоял, не отводя от нее взгляда, спросила: — Вы разве не собираетесь вернуться к вашей партнерше по танцам?

Потом она встретила его на кухне пиццерии. Было уже поздно, и понемногу народ начал расходиться. Ирина проголодалась и пошла на кухню, чтобы разогреть кусок холодной пиццы в микроволновой печи. За этим занятием ее и застали.

— Вы разве не знаете, — сказал ей молодой человек, — в фольге пиццу разогревать в этой печи нельзя.

Он положил пиццу на бумажную тарелку и поставил ее в печь. Через пару минут пицца была готова, и они с аппетитом съели по большому куску. Сам собой завязался разговор.

— Вы русская, насколько я понимаю?

— Да.

— Вы прекрасно говорите по-английски. Хотелось бы мне говорить так же хорошо по-русски.

— А вы знаете русский язык? — спросила Ирина на своем родном языке.

— Не очень хорошо, так себе, — ответил он тоже по-русски.

— Вам нужно стараться больше говорить, вот и все, — сказала Ирина, снова переходя на английский. У нее самой не было никакого желания говорить на русском.

Неожиданно собеседник Ирины быстро наклонился к ней и поцеловал в губы.

— Я весь вечер мечтал о том, чтобы поцеловать вас, — торопливо объяснил он.

— Неужели вы думали, что этим меня обидите?

— Как я мог предугадать вашу реакцию? Я понятия не имел о том, как вы отреагируете на мой поцелуй.

Ирину словно током ударило: вот оно! Ну конечно же. Она тоже не имела ни малейшего понятия о том, что ей будет так хорошо в Америке! Она не испытывала ностальгии по дому, по Москве. Да и как она могла знать это, если раньше никуда не выезжала из своей страны и не подозревала о том, что существует на свете этот чудесный студенческий городок, в чем-то милый и старомодный, а в чем-то ультрасовременный.

Как же плакала Ирина в ту ночь, вернувшись после вечеринки домой! Никогда больше не сможет относиться она к своей родине так, как прежде! И как ей жить дальше, если она начала сомневаться в том, так ли уж хороша ее московская жизнь, и избавиться от этих сомнений ей вряд ли когда-нибудь удастся. Ей нравилось жить в Америке гораздо больше, чем у себя на родине!

После возвращения в Москву пребывание в Бостоне стало казаться Ирине не более чем сном: и прекрасные наряды, которые она примеряла в магазине, и Марта в исполнении Элизабет Тейлор, и бесконечные пиццы и кока-кола, и очаровательные студенты, и молодой человек на вечеринке, и его поцелуй, и сама вечеринка, — все стало таким далеким-далеким, и каждый день жизни в Москве, наполненный привычными делами и заботами, делал воспоминания все более яркими. Постепенно Ирина вспоминала Америку все реже и реже, но когда видела Бостон во сне, то просыпалась в слезах, как будто ей привиделся город, давно исчезнувший с лица Земли, словно Бостон был загадочным, нереальным, волшебным Авалоном. В конце концов тоска по Америке заглушила в Ирине другие чувства, отошли на второй план отношения с Марсом и Валерием, и единственным местом, где она находила хоть какое-то утешение, стала церковь Архангела Гавриила. Ирина часто приходила туда и, стоя на коленях, молила Бога о том, чтобы он указал ей путь, направил ее, дал хоть немного покоя.

И однажды случилось чудо. Был вечер, моросил противный мелкий дождик. Ирина и Наташа шли по мокрым московским улицам, А потом, скрываясь от дождя, зашли в ресторан «Прага».

Неожиданно Наташа сказала:

— Ты знаешь, самый яркий момент своей театральной биографии я пережила не в Москве, не в России, а в Соединенных Штатах. Я поехала туда по приглашению Центра имени Линкольна, что в Нью-Йорке.

— Я никогда не была в Нью-Йорке, — вздохнула Ирина. Сердце ее колотилось так яростно, что готово было выскочить из груди. Ей захотелось рассказать Наташе о своей жизни в Бостоне, но почему-то она не смогла заставить себя это сделать.

В «Прагу» заходило много иностранных туристов, и поэтому еда и сервис были там неплохими. Кроме того, в ресторане Наташу знали и обслужили быстро. Им отвели столик у окна, и, пока они сидели в ожидании заказа, Ирина смотрела на улицу, на мокрый тротуар, на людей, торопящихся куда-то по своим делам. Она чувствовала себя абсолютно чужой этим людям, мокрым и замерзшим, как будто не крыша и не оконное стекло отделяло ее от них, а целая вселенная. Но если люди, которых она видела, находились в Москве, тогда где же находилась она, Ирина? Может быть, в чистилище или в заключении, в тюрьме, из которой нет выхода?

— Катя, что с тобой? — Наташа дотронулась до руки подруги. — Тебе плохо?

Ирина так глубоко задумалась, что долго не могла сообразить, кто такая Катя, и с удивлением смотрела в лицо Наташи, не зная, что ответить.

— Катя!

— Ничего, все в порядке, — Ирина несколько раз глубоко вздохнула, — все прошло. Я не знаю... что-то на меня нашло. Голова сильно закружилась...

— Значит, так, — строгим голосом сказала Наташа, — заказ уже на столе, и ты немедленно выпьешь «Старки» и что-нибудь съешь. Ради Бога, я прошу тебя, поешь.

Позднее, когда убрали грязные тарелки и подали хорошо заваренный, крепкий чай, Наташа вернулась к разговору об Америке.

— Это такая необыкновенная страна — Америка! Как бы мне хотелось, чтобы ты хоть раз побывала там! В Америке все замечательно: природа, здания, люди, еда, запахи! И народ там веселый. В тот вечер, когда я познакомилась с одним банкиром из Техаса, я была одета в довольно вызывающее французское платье, я... — Наташа резко замолчала, взмахнула красивой, изящной рукой. — Пожалуй, хватит. Многовато для одного вечера. Я уже тебя шокировала, по всей видимости.

— Меня трудно чем-нибудь поразить.

— Как раз наоборот, очень легко! — Наташа рассмеялась. — Ты такая наивная, Катя. Сейчас образование в нашей стране находится на очень низком уровне! И вообще мы ужасно отсталые, ничуть не лучше так называемых стран третьего мира. Вечно мы им помогали. Зачем только? Сами хуже всех живем... Единственная страна, которая нуждается в помощи, — это наша несчастная родина.

Наташа сделала паузу, отпила чая из стакана.

— Я тебе вот что скажу, дорогая моя. В Нью-Йорке я встретила, — ты не поверишь, — Эдварда Олби! Он пришел на мой спектакль, чтобы посмотреть, как я играю. И я сделала замечательную вещь, — чего ради я должна была упускать такой уникальный шанс, как общение с одним из величайших театральных умов мира? Я плюнула на надоедливых нянек из КГБ и удрала с Олби. Нам удалось, как это называется, «уйти от преследования». То, что я узнала из разговора с Олби, я никогда не узнала бы от наших преподавателей. Его голос музыкой звучал в моих ушах, и я всеми фибрами души поглощала эту волшебную музыку. Я будто начала жить заново, он объяснил мне, как следует играть, как говорить, чтобы зрителям были понятны не только слова, но и мысли!