Глаза Ангела - ван Ластбадер Эрик - Страница 32

— Нет, нет, все не так, как вы говорите, — запротестовала Хонно.

— А как? Объясните же мне.

— Вы ловко манипулируете словами, мне трудно с вами тягаться, — разъярилась Хонно, — переворачиваете все с ног на голову.

— Вы читали «Хагакуре»? Да? Тогда вы должны помнить одну важную фразу из этого произведения, которую произносит умный самурай. Набравшись достаточно жизненного опыта он, к своему удивлению, обнаруживает, что все те сложные правила и ограничения, требуемые обществом, которые он скрупулезно соблюдал, оказались ничем иным, как бессмысленной иллюзией, обманом. И автор книги советует опытному самураю, познавшему истину, держать язык за зубами и не распространяться о своем открытии, чтобы молодые и неоперившиеся самураи ни в коем случае не узнали правды.

Хонно вся горела от негодования. Как она презирала сейчас Большого Эзу! Какой ужасный человек! Настоящее чудовище! Наконец она собралась с мыслями и спросила:

— Откуда вы знаете, в какой храм ходил Саката-сан?

Большой Эзу в раздумье смотрел на нее какое-то время, потом ответил:

— Хочу дать вам один совет, госпожа Кансей. Вам следует облегчить срою душу — она несет тяжкий груз, и может статься, со временем груз этот станет для вас непосильной ношей.

Большой Эзу зашел в крохотный храм, Хонно, как тень, последовала за ним.

— А ответ на ваш вопрос очень и очень простой. У меня много друзей, еще больше связей. Естественно, среди моих знакомых есть и самураи. Они не раз видели Сакату здесь.

— Все-то вы знаете.

— Не все. — Большой Эзу вынул из кармана ключ. — Я не знаю, что спрятал Саката, но знаю где.

Он направился к месту, где хранился священный предмет; наклонившись, поднял ткань, которой был задрапирован постамент, и вставил ключ в замок на маленькой двери, помещавшейся в деревянном постаменте. Открыв дверь, он обнаружил за ней две толстые тетради, похожие на гроссбухи, достал их и передал Хонно. Та открыла одну из них, полистала, пытаясь разобрать каракули, написанные убористым почерком, но безуспешно. Вторая тетрадь, так же как и первая, был испещрена непонятными письменами.

— Что это такое? — спросила Хонно. Большой Эзу заглянул в книгу через плечо Хонно и ответил:

— Я, конечно, не могу сказать наверняка, но, по-моему, это какой-то шифр.

— Прекрасно. И что мне теперь делать с этими записями? Я даже не представляю, о чем они.

И в эту минуту она вспомнила о Гиине.

С Гиином Хонно познакомилась лет десять назад, задолго до своего замужества. Гиин тогда занимал какую-то высокую должность в каком-то министерстве. Собственно говоря, он был нареченным женихом Хонно, и она конечно вышла бы за него замуж, если бы он, так же как и ее отец, не был заядлым, неисправимым игроком.

К отцу Хонно всегда испытывала противоречивые чувства, но его смерть год назад все изменила. Память о Нобору Ямато была светлой и чистой. Недостатки отца как-то сами собой забылись, забылось плохое, грязное, обидное, и осталось только хорошее. В конце концов отец есть отец и как же его не пожалеть?

Другое дело Гиин. Хонно ни за что не хотела связывать свою судьбу с человеком, самозабвенно любящим азартные игры и более, чем кто-либо другой, напоминавшим ей отца. Хотя, конечно, Гиин отличался незаурядным умом, но был упрям и деспотичен. Лидер по натуре, он считал себя правым во всем. Даже постоянные проигрыши не убавляли в нем самоуверенности, совсем наоборот. Он не относился к ним серьезно, не верил в них, не желал видеть опасности, грозящей любому неудачливому, но упрямому игроку. Надо всеми его чувствами довлела одна страсть — желание выиграть, победить. И уверенность, что рано или поздно, но он все равно отыграет проигранные деньги. Ее отцу, Нобору Ямато отыграться не удалось, и он заплатил за проигрыш своей жизнью, так и не пересилив гибельную любовь к игре. Гиину вроде бы, как слышала Хонно, удалось завязать с азартными играми. Однако он вынужден был — или его вынудили — уйти из министерства и какое-то время искал работу в частном секторе, пока не нашел подходящее место. Сейчас он занимал должность профессора философии в Токийском университете, и такой выбор показался Хонно более чем странным, — она с трудом могла представить, что такой человек, как Гиин, может преподавать философию — предмет в высшей степени сложный, не поддающийся строгому анализу, требующий полета мысли и фантазии, умения импровизировать. Поэтому она сильно сомневалась, что ее бывший жених надолго задержится в университете.

Хонно решила пойти к Гиину одна, хотя Большой Эзу изъявил настойчивое желание сопровождать ее. По правде говоря, ей вовсе не хотелось, чтобы при свидании с человеком, которого она не видела уже десять лет и с которым ее связывали особые отношения, присутствовали посторонние, а уж тем более глава преступного клана.

Хонно пришла к нему в офис во второй половине дня, когда все лекции в университете закончились. Пока она стояла в приемной, а секретарша Гиина в соседнем кабинете сообщала шефу о посетительнице, Хонно внезапно почувствовала сильную слабость в ногах и волнение, словно через секунду она должна была предстать перед строгим судьей, который может спросить ее: «Что ж, дорогая, расскажи, чего ты добилась в своей жизни за эти десять лет, с тех пор, как бросила меня?» В действительности все произошло иначе.

Хонно вошла в малюсенький квадратный кабинетик, доверху заполненный книгами, стопками бумаг, связками гранок, толстыми рефератами, где не было окон и нечем было дышать. Гиин сидел за огромным письменным столом, сортируя контрольные работы студентов, одетый в какой-то безликий темный костюм. На поседевшей голове выделялся аккуратный пробор, а глаза были скрыты за поблескивающими в тусклом электрическом свете стеклами круглых очков. Он даже не поднял головы, когда появилась Хонно, и ей это не понравилось. Она была задета подобным обращением. Однако, поразмыслив немного, она пришла к выводу, что эта встреча, возможно, причиняет ему боль. Она вспомнила, как бросила его, резко, без единого слова объяснения, без последнего «прости», хотя обещала выйти за него замуж. Он познакомил ее со своими родителями, со своими друзьями, а она... Хуже всего было то, что Хонно не пожелала даже ничего ему объяснить. Как она могла сказать ему, что не собирается становиться женой игрока? Она бы и его обидела, и себя.

Хонно внимательно рассматривала Гиина, раскладывающего по порядку работы студентов, вряд ли способных оценить его гениальность, и щеки ее горели. Тихонечко она села на стул и ждала, пока профессор философии закончит возиться с бумагами. Наконец, выждав довольно долгое время, Гиин обратился к гостье:

— Я слышал, ты вышла замуж. Ты счастлива?

— Да, очень, — с воодушевлением ответила Хонно, но вовремя себя одернула, — то есть, я хочу сказать, что Эйкиси Кансей неплохой муж.

Гиин поднял голову и посмотрел на нее таким пронизывающим насквозь взглядом, что Хонно поежилась. На какое-то мгновение она пожалела, что не взяла с собой Большого Эзу. Но потом она отбросила в сторону и гнев и стыд, и сделала бесстрастное, ничего не выражающее лицо, — подобно всем японцам, она чуть ли не с момента рождения научилась прятать свои переживания за маской спокойствия и равнодушия.

— Я рада видеть тебя, Гиин.

— Давно мы не виделись, много воды утекло с тех пор.

— А как у тебя дела, как жизнь?

Гиин обвел рукой вокруг себя, показывая на стены кабинетика.

— Как видишь. Здесь проходит моя жизнь.

— Ты женился?

— После твоего внезапного бегства у меня пропало желание это делать.

— Я... — Хонно не представляла, о чем ей говорить. Она знала теперь наверняка, что причиненная ею обида у него еще не прошла. Гиин имел полное право сердиться.

— Я рад за тебя, рад, что ты определилась, — произнес Гиин более веселым тоном. — Я помню тебя такой потерянной, такой застенчивой, несчастной. Мне так хотелось помочь тебе, но, к сожалению, мне не удалось подобрать ключик к твоей душе.