Французский поцелуй - ван Ластбадер Эрик - Страница 4

— Тем не менее, вы пришли сюда, — заметил о. Гуарда. — И это самый существенный знак того, что в вас что-то переменилось.

Но человек продолжал, как будто не слыша замечания священника.

— Многие месяцы меня пожирал демон стяжательства, сидящий внутри меня. Всеядный и ненасытный, он заставлял меня действовать, и я действовал. Какой еще у меня был выбор?

— Вы сделали свой выбор, — сказал о. Гуарда. — Вы пришли сюда.

— Нет! Нет! — воскликнул исповедующийся. — Мои руки уже обагрены кровью! — О. Гуарда подумал, что это, пожалуй, первая реакция на его слова. — Для меня уже все слишком поздно. Нет мне прощения!

— Такого не бывает, чтобы человеку не было...

— И именно поэтому я здесь, — поспешил прервать его исповедующийся. — Не ради себя. Я уже мертв. Да я и забыл, что такое жизнь. Давно уже я не чувствую ни радостей, ни печалей. Я все забыл, что когда-то знал. Мой демон отнял у меня все, что было когда-то моим.

Тут о. Гуарда начал всерьез опасаться, что у человека не все в порядке с психикой.

— Я здесь потому, — продолжал человек, — что мне больше некуда идти, некому довериться. Но священнику-то я могу доверять, по крайней мере? Мне с детства внушали, что для вас главное — доверие. — Речь человека опять набирала бешеную скорость. Между отдельными словами и даже между предложениями уже совсем не было пауз. — Даже здесь мне страшно. А ведь, бывало, в церкви на меня нисходил покой. Покой и мир. А теперь я уже не помню, каковы эти ощущения. Но ведь есть люди, которые помнят. И кто-то и сейчас может помочь мне.

К этому времени о. Гуарда был уже настолько обеспокоен состоянием исповедующегося, что не выдержал и прервал его стремительную речь.

— Оставайтесь на месте, — попросил он. — Я найду человека, который поможет вам.

И тотчас же о. Гуарда услышал шорох по ту сторону ширмы исповедальни, и, сообразив, что его слова могли попросту напугать человека, он оставил свое место и сунул голову в исповедальню, но человека там уже не было. Только обрывок бумаги лежал на деревянной скамье. О. Гуарда поднял его. Бумажка была смята и со следами пота, будто исповедующийся сжимал ее в руке какое-то время. На ней было написано имя и адрес.

До поздней ночи о. Гуарда думал, каким образом он мог бы помочь тому человеку. Поэтому он закончил готовиться к проповеди только сейчас, когда уже почти пришло время идти в церковь и произносить ее.

Смотря в окно на собирающуюся паству, он услышал за спиной вежливое покашливание. Это о. Доннелли, один из его помощников, пришел напомнить ему, что пора идти на мессу.

— Сейчас приду, — сказал о. Гуарда, все еще раздумывая над тайной, окружающей вчерашнюю исповедь. Он отвернулся от вековых вязов и от пионов на клумбе. За чьей помощью приходил человек в церковь Святой Троицы, если не за его собственной? Он достал из кармана обрывок бумаги, оставленной исповедующимся на скамье, и еще раз прочел имя, написанное на нем. Взяв со стола ручку, он написал наискосок бумажки «Спасен?» — и подчеркнул знак вопроса. Затем он снова сунул записку к себе в карман, чтобы она напоминала ему, что это дело не закончено. Он помнил последние слова исповедующегося, будто они были написаны в его сознании огненными буквами: Кто-то и сейчас может помочь мне.

На стоянке перед церковью уже не было людей. Теперь это была лишь асфальтовая площадка, заставленная машинами — золото обетованной земли, Нью-Ханаана.

И это все в руке Господа, думал о. Гуарда, собирая со стола листы с проповедью и направляясь к двери, через которую можно попасть прямо в церковь.

«Господи помилуй. Господи помилуй. Господи поми-и-и-луй!»

О.Гуарда пел вместе с о. Доннелли и паствой. Он закончил покаянные песнопения, начал настраиваться на проповедь, пока о. Доннелли читал из главы 16 Левита о благословении за послушание и о наказаниях непослушным.

Когда о. Доннелли закончил, он взошел на кафедру, открыл Библию на предварительно отмеченной странице и начал читать отрывок из Первого послания апостола Иоанна: «Дети мои! Сие пишу вам, чтобы вы не грешили; а если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая перед Отцом в лице Иисуса Христа, Праведника...»

О. Гуарда продолжал читать отрывок из Евангелия, который выбрал, как он теперь понимал, не без влияния мыслей о том человеке, который приходил к нему исповедоваться.

Когда он закончил, он отодвинул в сторону Библию, разложил перед собой свои бумаги, с удивлением осознавая, что не помнит, что читал.

— Наши мысли о состоянии, в котором нам хотелось бы пребывать, незаметно претерпевают изменения с течением нашей жизни: от десятилетия к десятилетию, — начал о. Гуарда. Он стоял, вцепившись руками в полированные края дубовой кафедры. За его спиной был образ Христа, перед ним — внимательные лица его прихожан. — Кем мы хотели быть в годы отрочества, часто совсем не похоже на то, кем мы хотим стать десять лет спустя. И, опять-таки, мысли о поприще, которые согревали нас до того, как нам исполнилось тридцать, могут показаться мелкими и незначительными десять лет спустя.

О. Гуарда оглядел лица прихожан.

— Почему это так? И справедливо ли это для всех людей — как мужчин, так и женщин? Это кажется одним из универсальных законов, что все мыслящие существа продолжают расти после того, как их тела — и даже ум — достигли возмужания.

О. Гуарда считал для себя обязательным не только знать каждого из своих прихожан в лицо, но и, при необходимости, уметь вспомнить его имя, место жительства и прочую полезную информацию.

— Возможно, это связано с постоянно изменяющимся понятием свободы. На этой земле свободных людей об этом понятии много думают, говорят, спорят. В соответствии с Декларацией Независимости, составленной отцами-основателями этой страны, свобода является нашим «неотъемлемым правом».

О. Гуарда любил смотреть на лица своих прихожан во время проповеди, и поэтому он не любил читать для них библейские тексты: тогда он не видел их лиц.

— Но можем ли мы сказать, что понимаем значение свободы и знаем ей цену?

«Возможно, это потому, — подумал он, — что необходимо знать, какой эффект производят твои собственные слова на слушателей, в то время, как эффект, производимый на них словом Бога, — это скорее их собственная забота».

— То, что нам надо знать, так это параметры свободы. В лексиконе человеческой мысли, пожалуй, не хватит слов, чтобы дать все возможные определенияслова «свобода», тем не менее они помогут нам составить этот набор параметров. Однако, надо сразу оговориться, что свобода может существовать вне всяческих параметров — и часто существует. В каком-то смысле свобода есть синоним хаоса.

О. Гуарда продолжал проповедь, и в его воображении возник образ человека в исповедальне — смутный, как таинственный туман; висящий над болотом. Лицо затенено и черты неразличимы, но тем не менее, боль и отчаяние, написанные на нем, отчетливы, как стигматы. О. Гуарде было совершенно непонятно, каким образом ему известно, что это лицо принадлежит человеку в исповедальне — он ведь не видел его — но он знал, что это лицо именно этого человека. Его так испугали эти вклинившиеся в проповедь мысли, что он даже остановился на мгновение. Страх был такой, какого он не чувствовал с самого Вьетнама. Встряхнувшись, чтобы очистить мысли, он взял себя в руки и продолжал проповедь.

— Хаос есть смерть, — сказал он, вспомнив войну. — Это смерть духа, смерть Природы, смерть естественного хода вещей. Это смерть Бога. Без свободы нет выбора. Все это так. Но когда есть только свобода, выбор становится иллюзорным. В мире безграничной свободы нет никакого пейзажа, никаких горизонтов, никаких вех, по которым можно было бы судить, идем ли мы вперед или отступаем. Фактически, здесь нет прошлого и, соответственно, — будущего. Есть только настоящее, неизменное, окостенелое.

Продолжая говорить, о. Гуарда чувствовал все возрастающий страх. Ощущение было такое, что за его спиной стоит призрак: призрак человека в исповедальне. Но это значило бы, что тот человек умер!