Искатель. 1965. Выпуск №4 - Саксонов Владимир Исаакович - Страница 11

А сам сел напротив.

— И какая же у тебя специальность?

— Радист.

— И не мечтал небось, что так повезет?

— Меня бы все равно взяли! Кто знал, что Костя ранен.

— Повезло тебе.

Я отодвинул миску.

— Доедай. — Гошин вздохнул. — Не понимает… Конечно, повезло — сразу в такое плаванье!

С минуту он следил за мной, пошевеливая густыми бровями, потом сказал вполне серьезно:

— В Америку идем. Ясно?

Я доел, облизал ложку. Посмотрел на него.

— Ладно разыгрывать…

И неожиданно икнул.

— Салага! — сказал кон.

И опять цокали по палубе мои подковки. На этот раз медленнее, не так легко и дольше — я прошел мимо люка, еще шагов семь на бак, остановился у носового орудия.

Ствол его настороженно смотрел вверх.

В небе исчезал последний свет, он скорее ощущался, чем был виден, а я такое небо помню с тех пор, как начались налеты на Москву, и оно всегда кажется мне тревожным.

Где-то неподалеку, за причалами, не спал Мурманск.

Никогда не видел его огней. Не представляю даже, какие они — до войны ведь здесь не был… Этот город сразу встал передо мной затемненным, только затемненным. Как будто война идет не два года, а много дольше.

Я потрогал замок орудия. Металл был холодный. Остыл.

Подошел вахтенный.

— Ты чего тут?

— Нельзя, что ли?

Он зевнул.

— Может, и за меня отстоишь?

Я бы согласился. Ходил бы сейчас по палубе хозяином.

— Назначат — встану.

— Ты по специальности кто?

Третий спрашивает…

— Радист, — сказал я, поеживаясь.

Но вахтенный промолчал. Потом сказал:

— Значит, по боевому расписанию тоже здесь будешь. За точной наводкой, понял? Если радист.

— Радист, — подтвердил я.

Так-то лучше, когда ясно. Одно свое место я теперь знал. Второе — радиорубка. Надо было идти в кубрик, пусть дают мне рундук и койку!

…В кубрике за столом сидел старшина, которого я еще не видел. Наклонив круглую голову, он что-то писал. Волосы у него были подстрижены коротко, на плечах желтели двумя лычками аккуратные погончики. Карандашом он водил размеренно, не торопясь и не задумываясь, вообще выглядел очень спокойным. А боцман все возился с вещами. На рундуке рядом с Костиными сапогами теперь лежали телогрейка, ватные брюки и плащ.

— Поел?

— Так точно.

— Федор, пополнение…

— Вижу, — не переставая писать, отозвался старшина.

— Видит! — фыркнул боцман. — Ты хоть посмотри, кого тебе прислали-то!

Старшина посмотрел. У него было простоватое скуластое лицо и очень внимательные глаза.

— Сними шинель, — посоветовал он. И стал водить карандашом дальше.

Я шагнул, поднял свой вещмешок. На линолеуме под ним отпечаталось маслянистое пятно…

Рядом тотчас шлепнулся кусок ветоши.

— Вытри, — сказал боцман. — В другой раз наряд вкачу. Ох, и вкачу!

— В солярке вот на палубе измазал, — пробормотал я, поглядывая снизу на его громадные сапоги.

Ладно, меня и не задело. Зато я знал теперь, где мое место по боевому расписанию. Пусть хоть сейчас тревога! Это настроение защищало от любых боцманских придирок. Больше — оно давало уверенность.

Все-таки, когда боцман выбрался на палубу, стало легче, свободнее. Я усмехнулся, слушая, как он гудит на палубе: «Вахтенный, кто на берег сошел?.. Про-во-жа-ет! Я ему покажу завтра…»

Федор сложил письмо треугольником и сказал:

— Да, проводил боцман корешка.

— Какого корешка?

— Костю.

«…покажу проводы-то! Он мне палубу вылизывать будет, скрипач!»

— Они ведь и в увольнения друг без друга не ходили, — сказал Федор.

— Понятно, — соврал я.

Утром старшина повел меня чистить аккумуляторы.

Сначала мы вошли в боевую рубку. Федор подождал, пока я закрою на задрайки бронированную дверь, и кивнул в правый задний угол рубки:

— УКВ.

Ясно: зачехленный ящик в углу — ультракоротковолновая рация. Для связи между катерами дивизиона в походе. А в передней части рубки — штурвал, компас, там, где место командира, — ручки телеграфа. Я успел рассмотреть надпись: «Полный вперед».

Федор тем временем откинул крышку люка внизу. Я спустился вслед за старшиной в крохотный коридорчик — мы вдвоем еле поместились в нем. Неяркий плафон освещал три двери — в каждой стороне коридорчика. Только одна переборка, та, что к корме, была глухая.

— Тут акустик сидит, — сказал Федор, тронув первую дверь, — тут радиорубка, а напротив — каюта командира.

Он открыл дверь радиорубки, протиснулся туда, включил свет.

— Иди садись.

Я сел рядом с ним на рундук, за стол, покрытый линолеумом. Почти все место на столе занимала аппаратура: выкрашенные в шаровый цвет приемник, передатчик РСБ с разноцветной шкалой настройки, умформеры, радиоключ. Вкусно пахло аппаратурой. Это аромат, а не запах: тонкий аромат канифоли, разогретых и остывших проводов и серебристой пыльцы на радиолампах.

А в иллюминаторе над головой Федора тускнело рассветное небо.

— Хорошо, — сказал я. — Здорово.

Федор усмехнулся, помолчал, глядя на медный штырь — вывод антенны.

— Тут, под столом, — аккумуляторы. Отсоединены. Вытащи их на рундук. Только ветошь подстели, вот эту. И почисти.

— Ясно.

— Не вылезай, пока не закончишь, а то боцман найдет работу сразу. Понял?

— Понял.

Я остался один, сел за стол в радиорубке, прикрыл за собой дверь. Осмотрелся еще раз. Постучал на ключе: «Ливерпуль, Ливерпуль… боцман… кокосы, дай-ка закурить…»

Ничего ключ — мягкий.

Нагнулся, заглянул под стол. Там стояли ящики с аккумуляторами. На ощупь сосчитал их — четыре ящика. Подтянул один к себе. Он оказался тяжелым. Ничего, справлюсь… Поднапрягся, коленом помог — поставил его на рундук.

В ящике было восемь батарей, восемь банок, соединенных между собой последовательно. Они здорово обросли солью. Я нашел в столе сломанный карандаш и стал выковыривать им соль из углов на крышке первой банки. Постепенно обнажилась черная поверхность крышки, и тогда я вспомнил о пробке. С нее и надо было начинать. Поздно я это понял: соль с пробки осыпалась и опять забила только что вычищенные углы.

Ничего. Работа нудная, зато самостоятельная.

Минут через десять мне удалось покончить с первой банкой: я выскреб всю соль из нее и насухо протер крышку ветошью, чтобы потом аккуратно смазать ее тавотом. Сидел потный, хотя шинель снял давно, как ушел Федя. Одна только банка, а всего ящиков четыре, и в каждом — по восемь таких…

Наверху лязгнули задрайки люка.

Я толкнул дверь и увидел на трапе громадные сапоги… Боцман. Он спустился, молча стал смотреть, как чищу. Стоял в двери и смотрел — затылком чувствовал.

А что ему тут смотреть — в радиорубке?

— Чистишь?

— Глажу.

— А молоко любишь? — сочувственно спросил боцман.

Я быстро взглянул на него и снова принялся ковырять обломком карандаша в аккумуляторной банке. Потом сказал:

— Кто же его не любит.

Боцман молча выбрался наверх.

Я задумался. Чего он так смотрел на меня? Жалеючи. Боцман не может так смотреть!

Опять наверху лязгнули задрайки люка.

— Юнга!

Ну вот… Поднял голову.

— Есть.

— Давай наверх.

— Так я же чищу…

— Поговорили!

Когда я выбрался на палубу, он стоял около боевой рубки и, щуря свои белесые ресницы, смотрел на меня выжидательно.

— Доложить положено.

— А я вашего звания не знаю — вы же в телогрейке…

— Старшина второй статьи.

— Товарищ старшина второй статьи, юнга Савенков по вашему приказанию прибыл.

— Идем, — боцман повернулся к носовому орудию. — Кравченко, вот тебе… пополнение. Объясни, что и как.

Матросы, стоявшие у орудия, оглянулись.

— А мы знакомы, — кивнул Кравченко.

Я узнал вчерашнего вахтенного.

Потом стоял на площадке зенитного полуавтомата тридцать седьмого калибра и совмещал риски на двух крутящихся лимбах — устанавливал их по командам Кравченко на нужные цифры. Дело было несложное, но сначала у меня все-таки немного дрожали руки, и я не поспевал за негромким твердым голосом командира расчета.