Дай-сан - ван Ластбадер Эрик - Страница 44

– Туолин, я бы хотел, чтобы ты с ней поговорил…

– О чем?

– О Ронине. Ты сам мне сказал, они были близки. В последний раз его видели выходившим с восточной опушки леса, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. Уже столько месяцев… Возможно, убив Оленя, он отправился за подкреплением. Может быть, она знает…

Туолин оттолкнул брата.

– Почему бы тебе самому не спросить у нее?

Его гневный голос уплыл в туманную ночь.

Она нежно поцеловала его, и он прикрыл веки, чтобы не видеть своего отражения в ее глазах. У нее были мягкие сочные губы. Он провел руками по ее гибкому телу.

И прервал поцелуй, чтобы сказать кое-что. Очень важное.

– Как я смогу от тебя уйти? Я тебя не оставлю…

Она взяла его за руку, и они вышли на длинный балкон, с которого открывался безмятежный вид на горные склоны. Долгая ночь уже рассыпалась застывшими осколками мрака, скрывающими Фудзивару. Но они все равно ощущали, как массивный ее силуэт нависает над ними.

Пространство.

Они парили, словно два вольных могучих орла в звенящем разреженном воздухе.

Ее тонкие руки странствовали по его телу, ласкали, исследовали его. Она – как восторженный ребенок. И он, вдохновленный ею, давшей познать себя.

– Это он сделал с тобой такое? – вдруг спросил он. – Дор-Сефрит?

Ему показалось или она действительно незаметно кивнула?

– Но как? Почему?

– Ты уже знаешь почему. – Она прижалась к нему. – А как…

Она пожала плечами.

– Об этом нельзя говорить.

– Но я… он видел тебя…

Она повернулась к нему.

– Я и сейчас тебя вижу. – Она провела пальцами по его руке. – Ты хочешь, чтобы я спросила, кто ты? Она покачала головой.

– Ты больше не Ронин. Ты… ты стал совершенней, полней. Но Ронин остался, его сущность не исчезла вместе с телом. Однако сейчас он – лишь часть тебя. Так и со мной. Я тоже – лишь часть…

– Но чего?

Она прильнула к нему, снова поцеловала.

Он ощутил влагу на своих щеках.

Его сильные, странные пальцы перебирали ее длинные волосы. Он заглянул ей в глаза.

– Как я смогу от тебя уйти? – повторил он. – Я тебя не оставлю.

– Скоро, – прошептала она. – Уже очень скоро.

Это звучало почти как плач.

Он прошел примерно треть круга по крепостному валу, когда вдруг увидел ее. Кутаясь в темно-фиолетовый плащ, она стояла спиной к холодному пожару в сосновом лесу, прислонившись к стылому камню.

– Туолин сказал, что ты здесь.

Она повернула голову, но взгляд остался пустым, неподвижным, бесстрастным.

– Я всегда прихожу сюда по ночам, – тихо проговорила она.

Внизу, в предрассветном городе, еще было тихо, хотя конюхи и повара уже приступили к своим утренним обязанностям. Откуда-то издалека донеслось фырканье и топот лошадиных копыт. Эти звуки напомнили ему о ее необычном скакуне, шафрановом луме. Ему давно хотелось иметь такого же. Но он даже ни разу не ездил верхом на луме.

– Он изменился. Сильно изменился. Причем за такое короткое время.

Он присел рядом с ней так близко, что ее волосы, подхваченные сырым ветром, скользнули по его лицу.

– Я его не узнаю.

Кири невесело рассмеялась, и он невольно поежился при звуках этого смеха.

– Я сама себя не узнаю. Мы все изменились. Кай-фен…

– Мой брат всю жизнь провел на войне, Кири. Кай-фен – это та же война, пусть последняя, но все равно… Не сражения его печалят.

Он помолчал и добавил:

– Он любит тебя.

– Да, я знаю, – прошептала она так тихо, что он еле услышал.

– Ты погубишь его.

– Я не какая-нибудь злодейка. – Она произнесла это так, словно пыталась сама себя убедить.

– Дело не в тебе. Обстоятельства…

Эрант умолк, потому что сам в это не верил.

– Нет, во мне! Ты должен понять. Он должен понять. Ты должен сказать ему. От меня теперь никакой пользы, и даже хуже… потому что мне все безразлично – и Кай-фен, и мой народ, и Туолин…

Он смотрел, как по ее щекам тихо катятся слезы. Говорят, слезы красят красивую женщину. Даже теперь она была прекрасна.

– Я боюсь за него, – его голос дрогнул. – Он постоянно думает о тебе. Только о тебе. А завтра утром он должен выйти на битву с ясной головой, потому что лишь ясная голова и еще его воинское мастерство помогут ему выжить. У меня никого, кроме него, не осталось…

Слишком поздно, вдруг вспомнил он и неловко запнулся.

Она смотрела в пространство и не вытирала слезы.

– Не держи его. Отпусти.

Она прикрыла глаза; слезинки сверкали в ее длинных ресницах.

– Когда-то у меня была сила, но теперь ее нет, – прошептала Кири. – Он сделает то, что должен.

– Ты катишься в пропасть и хочешь утащить его с собой?

Она резко вскочила на ноги. Он остался сидеть. Кири тряхнула головой, и ее горячие слезы упали ему на лицо.

– Чего ты от меня хочешь?

Ему вдруг до смерти надоела ее жалость к себе. Он тоже поднялся. Он весь так и кипел энергией. Казалось, еще немного – и он взорвется. Она замерла, точно лань, завороженная ярким светом факела.

– Будь женщиной, а не пугливым ребенком!. Если хочешь умереть, возьми нож и всади его себе в живот. А если все-таки хочешь жить, тогда не губи тех, кто рядом!

– Я хочу только одного: чтобы время повернуло вспять, чтобы Мацу была со мной, чтобы Ронин…

Она отвернулась. Ее сведенные пальцы, словно когти, впились в ледяной камень парапета.

Он подошел к ней сзади и заговорил, и она содрогнулась под напором его жестких слов, как под ударом хлыста:

– Ты мне противна! Какие тебе еще надобны чудеса? Он сражается за будущее всех людей, а ты молишься своим сокровенным божкам, чтобы они вернули тебе мертвую сестру!

– Она была мне не сестрой!

Кири рывком развернулась и принялась молотить кулаками ему по груди. Она была сильной, и эта внезапная вспышка ярости испугала его. Он отступил, поскольку она тоже была воительницей, к тому же теперь превратившейся в остервенелого рассвирепевшего зверя. Она лупила его, пока он не упал, а потом насела на него, продолжая наносить удары. Ее фиолетовые глаза горели гневом, безысходностью и отчаянием.

Но он уже чувствовал, что сейчас она скажет ему такое, что стоит того, чтобы стерпеть побои.

– Ублюдок! – кричала она. – Ублюдок! Она была мной! Она была мной!

Его нос хрустнул от резкого удара. Кожа на щеке лопнула – Кири всадила кулак ему в скулу. Но риккагин почти и не защищался. Она разбила ему нижнюю губу, не переставая кричать на него, а потом вдруг вся обмякла и рухнула ему на грудь, тяжело дыша и всхлипывая. Ее волосы были мокрыми от пота.

Он ничего не говорил, а просто лежал, чувствуя, как теплая струйка крови стекает по шее, пропитывает воротник рубахи, затекает под нагрудник кирасы. Он дышал ртом. Разбитые губы уже распухли.

Она села.

– Теперь ты понимаешь? – спросил он тихо.

Она сидела очень прямо, крепко зажмурив глаза.

– Что ложь, а что правда?

– Я больше не знаю, кто я.

Он выбрался из-под нее.

Она открыла глаза и тихонько ахнула, увидев, что натворила.

– Кири, где Ронин?

Она протянула руку, загребла снег и приложила к его носу. Снег сразу сделался розовым.

– Далеко. Очень далеко. Не знаю, где именно. Но в одном я уверена. – Она приложила кусочек льда к его разбитой губе. – Он вернется.

И только теперь она вытерла слезы, уже подсыхающие на щеках.

Поначалу вокруг него вился снег, переливавшийся нежным искрящимся перламутром в розовом свете зари. Но когда он спустился чуть ниже и погрузился в рыхлые облака, все утонуло в тумане, и очертания мира расплылись.

Скоро, сказала она. Уже скоро. Что крылось в этих глазах, темных, точно маслины?

Окутанный облаками, он думал об Эгире, который когда-то помог ему. Еще там, в другой жизни, когда он был Ронином. Он узнал в нем, уже после того, как убил – первая кровь, окропившая длинный сине-зеленый клинок, на котором она выгравировала его имя Ака-и-цуши, что в переводе с древнебуджунского означало «Алые Вести», – то существо, что ворочалось в темных глубинах под его разбитой фелукой на пути в Шаангеей. То существо, что спасло Ронина от колдовских воинов Дольмена, посланных Сетсору, чтобы уничтожить его, прежде чем он доберется до Ама-но-мори. Именно он, Эгир, вздыбил тогда свое исполинское тело и породил неестественное течение, оторвавшее его судно от вражеских кораблей и донесшее его до рифов Ксич-Чи.