Дай-сан - ван Ластбадер Эрик - Страница 11

– Вплавь – дело дохлое, – заметил Ронин. – Даже пытаться не стоит.

– Это верно, но перебираться придется.

От жары и яркого света смуглая кожа Мойши отливала полированной медью. Он огляделся по сторонам.

– Я, кажется, знаю, что делать. На этом берегу, я смотрю, много тонких деревьев. Вы когда-нибудь делали плот, капитан?

Они валили деревья почти весь день, а в перерывах собирали куски вьющихся лиан, которые, как и предсказывал Мойши, были гораздо крепче, чем это казалось с виду. Время от времени Ронин непроизвольно посматривал на многоярусные деревья на краю джунглей, но там не было никого, даже обезьяны и те не показывались. Может быть, они испытывали естественный страх перед речными хищниками. Но скорее всего их отпугивал шум, производимый на берегу Ронином и Мойши.

Набрав достаточно материала, они сначала обрубили верхушки стволов, чтобы приблизительно выровнять бревна по длине, после чего принялись связывать их лианами.

С усталым вздохом на землю спустились сумерки, но Ронин с Мойши продолжали работать, чтобы успеть приготовить все до темноты и уже на рассвете пуститься в путь. На том берегу, высоком, обрывистом и скалистом, опять начинались джунгли. После целого дня, проведенного на солнцепеке, Ронин поймал себя на мысли, что ему не терпится вернуться под влажную сень деревьев.

Они успели закончить плот до темноты. В последний раз проверив крепость узлов, они поднялись с берега и, расположившись на краю джунглей, развели костер. Поужинали они рыбой и печеными клубнями.

Перед сном они срубили пару тонких упругих ветвей и обожгли их концы на огне.

– Шесты, – пояснил Мойши, – чтобы справиться с течением.

На рассвете они отплыли, оттолкнувшись шестами от берега. Их подхватил бурный поток, мутная речная вода захлестывала бревна.

Нежась в прогретом воздухе, жужжали насекомые. По поверхности воды скользили черные танцоры – водяные пауки.

Два медлительных крокодила неуклюже сползли с раскаленного берега и, забравшись достаточно далеко в воду, бесшумно поплыли в сторону плота, возмутившего их спокойствие.

Их морды ушли под воду, и Ронин негромко окликнул Мойши, который перешел с левой стороны на кормовую часть. Вытащив шест из воды, Ронин положил его на плот и вынул из ножен меч.

Длинная чешуйчатая морда с разинутой пастью стремительно вырвалась из глубины. Ряды острых, как бритва, зубов, которые издали казались притупленными, с близкого расстояния производили действительно устрашающее впечатление.

– Вам надо остановить их бросок, – предупредил Ронина Мойши, – иначе они нас просто перевернут.

Исполинские челюсти щелкнули в нескольких сантиметрах от края плота, после чего, крокодил исчез. Какое-то время вода оставалась спокойной. Мойши, воспользовавшись передышкой, оттолкнулся шестом от дна.

Потом крокодил снова вынырнул на поверхность, загребая короткими, но сильными лапами.

Широко расставив ноги, чтобы не потерять равновесия на зыбкой поверхности плота, Ронин рубанул мечом наискось от правого плеча. Клинок вошел крокодилу в голову под левым глазом, разрубая чешую, плоть и кость в облаке желто-белых брызг. Огромное туловище, остановленное в броске, взлетело в воздух и тяжело плюхнулось в воду. Когда оно скрылось под водой, из раны хлынула кровь. Река под плотом вспенилась и забурлила.

А на скользкой поверхности плота осталась лежать отрубленная голова, ухмылявшаяся во всю пасть.

Они благополучно добрались до противоположного берега и направили плот к дереву, нависшему над водой. Ронин удерживал плот на месте, а Мойши забросил лиану, которую они припасли заранее, в густую листву.

Им еще пришлось совершать утомительный подъем по крутому каменистому склону. Ронин тащил с собой голову крокодила. Как бы ему ни было тяжело, он отказался бросить трофей.

Когда они снова вступили в нефритовый полумрак джунглей, Ронин попросил Мойши посидеть, а сам разжал крокодильи челюсти и принялся осторожно выковыривать острые зубы острием кинжала.

На этом берегу было тише, и они сразу же почувствовали, что им не хватает дружелюбного лопотанья обезьян и пронзительных птичьих криков. Здесь тоже слышался монотонный гул насекомых и хлопанье крыльев над головой, но эти редкие звуки только подчеркивали изменившийся характер джунглей. Они снова почувствовали себя одинокими и заброшенными, словно вышли к последнему рубежу, установленному человеку, и теперь, миновав этот запретный барьер, вышли в другой, незнакомый мир.

Ронин извлек наконец все зубы.

Бросив голову крокодила, они отправились дальше на запад, углубляясь в затерянные дебри острова.

Пошел дождь, и джунгли вокруг зашелестели от падающих капель. Потом дождь перестал ненадолго, и над деревьями снова разлился нефритовый свет, теплый и вязкий, как мед. На белом раскаленном небе, невидимом за кронами деревьев, припекало солнце.

Вскоре опять пошел дождь.

А через какое-то время Ронин услышал тихий возглас Мойши и его шепот:

– Вон там.

Перед ними, чуть в стороне от намеченного пути, стоял обелиск из резного камня высотой чуть выше человеческого роста. Он был слегка заострен и покрыт с четырех сторон странными письменами и изображениями людей в головных уборах из перьев, с лицами, повернутыми в профиль. У всех людей на рисунках были длинные крючковатые носы и высокие, чуть выступавшие лбы. Обелиск увенчивала искусная резьба, повторявшаяся со всех четырех сторон: ухмыляющийся череп.

К вечеру все сомнения рассеялись.

Ронин с Мойши уже много дней провели в джунглях, к тому же оба были искусными воинами, обученными, среди прочих премудростей, и остроте восприятия, так что, даже не будучи жителями этих мест, они научились неплохо ориентироваться в нефритовом море.

Им больше не попадались предметы, изготовленные человеческими руками, но к концу дня они все-таки были вполне уверены, что по джунглям они идут не в одиночестве. Они никого не заметили, но весь день их не покидало чувство, что в густой листве скрываются невидимые существа, которые наблюдают за ними.

Они продолжали идти вперед, сквозь нескончаемый изумрудный сон, горячий и липкий, где клейкая, насыщенная влагой жара была почти осязаемой.

Даже ночь не принесла прохлады. Спали они беспокойно, то погружаясь урывками в дрему, то неожиданно просыпаясь и прислушиваясь под учащенные удары сердца к крадущимся шагам во тьме за пределами круга света от неяркого желтоватого пламени костра.

Пару раз Ронин вставал, зажигал пучок тростника, который, как они выяснили, горел достаточно ярко, несмотря на избыточную влажность, пропитавшую этот девственный лес, и отходил метров за сто от костра. В первый раз он не заметил ничего подозрительного, но зато во второй, когда уже возвращался к Мойши, он уловил краем глаза мимолетный отблеск света, отраженного от его факела, и, стремительно развернувшись, заметил красные глаза, горевшие в ночи раскаленными угольками. Но видение это было таким скоротечным, что Ронин не смог даже определить, каково было происхождение этих вспыхнувших вдруг в темноте огоньков.

Назавтра дождь лил целый день, закрашивая окружающий мир неприглядным и бледным серо-зеленоватым оттенком. Ронин и Мойши взобрались по густо заросшему откосу в форме двойного изгиба и тут же наткнулись на четыре каменные стелы, раза в три превосходившие высотой давешний обелиск. Они тоже были покрыты резьбой сверху донизу со всех четырех сторон. Письмена были точно такие же, как на обелиске.

Они напоминали ворота, но без верхней перемычки.

Под печальный плач джунглей они прошли между стелами.

Сейчас они не слышали ничего, кроме шума дождя, волнами перекатывающегося по джунглям. Здесь, на открытом месте, где не было листьев и переплетенных лиан, чтобы задержать воду, дождь вовсю поливал рыхлую почву. Видимость сделалась очень плохой, и Ронину с Мойши приходилось двигаться с осторожностью.

Где-то через полкилометра от каменных стел джунгли закончились, причем так неожиданно, что они поняли это, лишь выйдя на край расчищенной земли.