Черное сердце - ван Ластбадер Эрик - Страница 45

– Я особенно озабочен ситуацией в Европе, – сказал Макоумер. Они медленно прохаживались по новой галерее. Из окон с дымчатыми стеклами были видны люди в строительных касках, усердно кромсающие асфальт.

– Меня это тоже тревожило, – кивнул сенатор, – но, по-моему, нам все же удалось приструнить Мубарака, по крайней мере, завтра к нему отправляется Роджер Де Витт – сейчас его интересует госсекретарь. Вы его знаете? Он занимает должность военного атташе, но на самом деле он – нечто большее. Он великолепно ведет переговоры, но еще лучше – собирает разведывательную информацию.

– Да я озабочен не столько самим Мубараком, – Макоумер и сенатор остановились перед великолепной картиной Кальдера. – Меня куда больше беспокоят эти тайные секты, которые проходят подготовку в финансируемых русскими лагерях для террористов. Вся ситуация чудовищно нестабильна.

Эстерхаас ухмыльнулся:

– Я вижу, вы работаете круглыми сутками. Не беспокоитесь – за дело взялся Де Витт, он все уладит. Это самый подходящий человек.

– Но, как я понимаю, вы обеспечили ему безопасность.

– Это дело государства, я за эти вопросы не отвечаю. Они перешли от Кальдера к скульптуре работы Бранкузи.

– Кроме того, у нас нет доказательств того, что русские вовлечены в эту историю до такой степени, как считаете вы.

Макоумер нахмурился:

– Может быть, мне самому следует слетать в Южный Ливан, чтобы убедиться своими глазами?

– Как интересно! – рассмеялся Эстерхаас.

Макоумер резко повернулся к нему.

– Это вполне серьезное предложение. Если вы его принимаете, я могу устроить все за пару часов.

Эстерхаас побледнел:

– Вы собираетесь пробраться в лагерь ООП? Да вас же там на месте пристрелят!

– Такая возможность всегда существует, – внезапная перемена в настроении сенатора была ему отвратительна: все они, политики, таковы – как только возникают какие-либо осложнения, они тут же ретируются. Впрочем, для его целей это даже неплохо – в такие моменты их можно брать голыми руками. Хотя я очень сомневаюсь, что такое произойдет. Я этого просто не допущу, – он сжал кулак, и Эстерхаас невольно на этот кулак уставился: странная рука, гибкая, и в то же время загрубевшая. Макоумер пожал плечами. – Я вижу ситуацию так: вы отрицаете мои аргументы с помощью донесений тех служб, для которых испокон веку государственные субсидии были гораздо важнее реальной работы. Но моя точка зрения подтверждается реальностью. Вы полагаете, что степень участия русских в международном терроризме весьма незначительна. Но если вы не хотите, чтобы я проверил это лично, вам придется положиться на мое слово. Разве это не справедливо?

Сенатор в упор разглядывал Макоумера. Потом тихо произнес:

– Похоже, вы уверены в том, что говорите.

– Я верь в факты. А вы?

Эстерхаас глянул в окно, на брызги огня, летевшие из-под сварочных аппаратов.

– До последнего момента у меня была уверенность. Но теперь... – Он повернулся к Макоумеру. – Честно говоря, вся эта история мне очень не нравится.

– Я хочу, чтобы вы запомнили эту минуту, Харлан, – Макоумер придвинулся поближе. – Чтобы запомнили навсегда. У вас была возможность узнать все самому. Вы ею пренебрегли. Теперь вы будете полагаться на информацию, которую я нам даю.

– Понятно.

Макоумеру не понравилась интонация, с которой произнес это слово Эстерхаас.

– Я чем-то оскорбил вас? Вам лучше бы сказать об этом честно и сразу же.

Эстерхаас покачал головой:

– За тридцать с лишним лет в политике я утратил способность обижаться. Понятно – занятие не для тонкокожих.

Совершенно верно, подумал Макоумер. Занятие для толстокожих трусов. Да, вот это свойство Эстерхааса компьютер вычислить не смог! Макоумеру предстояло теперь подумать о другом: что, если Эстерхаас предаст его, прогнется при определенном давлении?

Они продолжали свое путешествие по музею. Макоумер заложил руки за спину, и это совершенно изменило его облик – теперь в нем появилось нечто профессорское.

– Как ужасно то, что случилось с сенатором Берки, – сказал он вполне будничным тоном. – В его возрасте, и погибнуть так дико!

– Не надо играть со мной в такие игры! – Эстерхаас разозлился. – Роланд звонил мне за день до смерти. Рассказал о принятом им решении. Совершенно очевидно, что его убил не какой-то налетчик, хотя полиции Чикаго и удалось себя в этом убедить.

– Но ведь вполне может быть, что полиция права!

Сенатор резко остановился:

– Слушайте, со мной подобная тактика не проходит! Если вы полагаете, что можете запугать меня напоминанием о том, что случилось с Берки, вы глубоко заблуждаетесь. Он сглупил – вместо того чтобы обдумывать свое решение то так, то эдак, он должен был сразу же начать действовать. Тогда он был бы жив и по сей день.

– Ну, если вам нравится так думать, ваше право. И, конечно же, я и не пытался запугивать вас, Харлан. Что вы! Я ни на секунду не стал бы вас недооценивать: вы можете быть столь же опасны, как и могущественны. Именно поэтому я к вам и обратился, – теперь Макоумер был само очарование. – Я слишком глубоко вас уважаю, сенатор.

Эстерхаас кивнул.

– Вы же понимаете, я прагматик. И всегда успеваю разглядеть начертанные на стенах письмена. На мой взгляд, у вас также верный подход в действительности. Наша страна вот уже десять лет беспомощно барахтается в море международной политики. Черт побери, я хорошо знаю об этом и сражаюсь с этим изо всех сил. Но пока что битву мы проигрываем, поскольку на ключевых постах слишком мало людей, разделяющих наши взгляды. И все же теперь у нас появился шанс. Этот шанс дали нашей стране вы, и я восхищен вами, – он потер подбородок. – И все же я прошу вас не идти мне наперекор. Если лошадь, которую вы мне предоставили, начнет брыкаться, я просто сменю лошадь. Такова уж моя манера вести дела.

– Именно это я в вас и ценю, Харлан. И понимаю, почему вы сделали сейчас такое заявление.

Они прошли мимо картины Лихтенштейна, которого Макоумер всегда терпеть не мог.

– А как семья, Харлан?

– Все отлично, – Эстерхаас расслабился: последний этап сделки был завершен. – Барбара вернулась в университет, чтобы получить свою ученую степень, – он хихикнул. – Представляете? В ее-то возрасте!

– Учиться никогда не поздно, – назидательным тоном произнес Макоумер. – А ваша красавица-дочь Эми?

– Свет моих очей? – Эстерхаас расцвел в улыбке. – Она – лучшая в своем классе в Стэмфорде. Единственное, о чем я жалею, так это что мы с Барбарой теперь редко ее видим.

Макоумер остановился перед очередной скульптурой своего любимого Бранкузи. Сколько же в его линиях было чувственности и страсти!

– Харлан, вы не находите, что Бранкузи – настоящий гений? – И, не меняя тона, добавил: – У меня есть пленки, на которых снята Эми.

– Что? – Эстерхаасу показалось сначала, что он что-то не расслышал. – Вы сказали – пленки?

– Да, – теперь Макоумер говорил медленно и внятно. – Пленки, на которых заснята ваша дочь. У нее есть любовница. Женщина. Они считают подобные сексуальные отношения жестом «презрения к капиталистической действительности», эдаким революционным актом.

– Что?! – заорал сенатор, лицо его сделалось пунцовым. Макоумер схватил его за руку, чтобы утихомирить. – Я в это не верю!

Макоумер достал цветной снимок:

– Вот, пожалуйста, один из кадров. – Их множество.

Рука Эстерхааса дрожала. Он держал фотографию за краешек, будто боялся заразиться.

– О, Боже, – простонал он, глядя на свой позор и ужас. – Барбара не перенесет этого, – он говорил как бы про себя.

– Я вас понимаю, – Макоумер взял у него из рук фотографию, отошел в угол, склонился над урной и поджег, чиркнув золотой зажигалкой. Подождал, пока снимок превратится в пепел, потом вернулся к застывшему в той же позе Эстерхаасу.

– Но Барбара не узнает об этом. И никто не узнает. По крайней мере, от меня, Харлан. Я хочу, чтобы вы это поняли. Не от меня.

– Я думаю, что... – Сенатор медленно возвращался к действительности, – ...что я понял. – Лицо его исказила гримаса гнева. – Какая же вы сволочь!