Черное сердце - ван Ластбадер Эрик - Страница 21

– Но она сама пришла ко мне, – темнокожий нервно переминался с ноги на ногу. – Ты знаешь, как оно бывает. У них никого нет, им некуда податься. Они хотят есть. Вот и приходят ко мне. Слушай, не забирай ее. Она мне стоит тысячу в неделю, чистыми.

Туэйт направился к выходу, крепко обхватив девушку.

– Радуйся, что я и тебя не забираю, Ленни, – он распахнул свободной рукой дверь. – А не беру я тебя потому, что ты – дешевка, из таких, как ты, даже кучу дерьма не сложишь. – Туэйт взвалил девушку на плечо и напоследок сказал: – Ты родился под счастливой звездой, голубчик. Это мое тебе первое и последнее предупреждение.

Девушка была легкой, как перышко. Сейчас он доставит ее в участок, зарегистрирует и подождет, пока ее заберет надзирательница из отделения для несовершеннолетних.

Он вглядывался в худенькое, бледное личико. И видел в нем красоту, которая еще не погибла. То, что она пыталась наброситься на него, ничего не значило. Улица сделала ее такой, грязная, мерзкая улица. Но он знал, что этот слой грязи еще можно смыть, оттереть.

Девочка, тощенькое перепуганное существо без дома, без семьи, без корней. Она, конечно, не назовет своего настоящего имени, а Красавчик Леонард сказал, что ее зовут Нина. Что ж, пусть будет Нина.

И все же в участке он пропустил это имя и ее описание через компьютер. В «Находящихся в розыске» и"Пропавших без вести" она не значилась, но разве в этом дело?

Где-то в Огайо или Мичигане у Нины, возможно, был дом.

Может, и родные. Ну и что с того? Она оставила их ради шприца, наполненного снами и смертью. Да зверям в зоопарке живется лучше!

Пришла надзирательница. Он пересказал ей все, что знал о Нине. Девушка – к этому времени она уже пришла в, себя – упрямо смотрела в пол. Грязные светлые волосы свесились на худенькое личико. Туэйт попрощался с ней, но она либо не слышала, либо не хотела отвечать.

Теперь он почувствовал, как устал. Сначала этот слишком уж самоуверенный Трейси Ричтер, потом бедная девочка... Нет, говорить с Ричтером – все равно, что сражаться один на один с целым батальоном.

Он вел «шевроле» по туннелю между Бруклином и Бэттери я перебирал в памяти детали разговора с Трейси. И удивлялся самому себе. Он нисколько не блефовал. Он действительно был готов рискнуть своей работой! Потрясающе! Чем же его так зацепило это дело? Почему бы ему действительно просто не выкинуть из головы всю историю? И продолжить жить, как жил. Трясти сутенеров, букмекеров, вылавливать наркоманов – разве не это его жизнь? Кто он такой? Всего лишь жалкий коп, один из тысяч подобных, тех, кого служба в полиции неминуемо превращает в ничто, перемалывает в котлету. Так какого черта ему совать нос, куда не следует?

Но он сунет нос, сказал он себе. Он жил в грязном мире лжи и лишь раз попытался поднять голову над океаном дерьма. А разве не стоит хоть раз в жизни попытаться очистить маленький кусочек загаженной земли?

Каждый день, каждый день он хватал за шкирку гадов, наркоманов, которые убивали людей. И что же? По большей части совершенно очевидные дела рассыпались в прах – то гадов отпускали под залог, то какой-нибудь «прогрессивный» судья, понятия не имеющий, что на самом деле творится на улицах, гневно указывал полицейским на превышение полномочий.

Будь его воля, он бы всех судей заставлял поездить в патрульных машинах месячишко-другой. Куда бы тогда вся их «прогрессивность» подевалась!

Из туннеля Туэйт свернул на дорогу Бруклин-Куинс, к югу. Огни Манхэттена мерцали в сгущавшихся сумерках.

Он держал направление на юго-запад. Блеснули воды залива – благодатная тьма уже прикрыла грязные пятна нефти, и вода казалась мягкой, чистой и приветливой. Он, отчаянно фальшивя, начал напевать «Мужчина, которого я люблю» – скоро Шестьдесят девятая улица и дом.

Дом его, обшитый беленой дранкой, стоял в середине квартала и ничем не отличался от других домов на этой улице. Перед ним доживал свой век высокий клен.

Он сидел в машине. Идти домой пока не хотелось – он вид ел свет в окнах, голубоватое свечение телеэкрана. Сейчас как раз шли новости. И, конечно же, плохие.

Туэйт заглушил мотор «шевроле», вылез, запер дверь. Жаркий влажный воздух ударил в лицо – какая душная ночь, даже здесь, за рекой.

Он пешком пошел в сторону парка Оулз Хэд, на краю помедлил – заходить в парк или нет? Сегодня была среда, день, когда он собирал дань со своих «подопечных» – он привык думать об этом дне, как об обычном, рутинном. Однако сейчас он почему-то чувствовал себя не в своей тарелке. Может, это странное ощущение объяснялось делом Холмгрена и тем, что сулило ему раскрытие дела; может, он просто сам менялся.

Он уже повернулся и собрался уходить, как заметил в глубине парка какое-то движение. Что за черт, почему бы ему не срубить дополнительные денежки? Он медленно пошел по дорожке, прекрасно сознавая, что, наверное, собирается «срубить денежки» в последний раз. Да, он действительно менялся, он сбрасывал старую, грязную кожу.

С реки слышался противный скрип уключин. Туэйт свернул с дорожки и подошел к низкой чугунной ограде. В тени большого дуба он разглядел знакомый силуэт Антонио – широкополая шляпа, пышные рукава рубашки в мексиканском стиле. Паршивый пижон, подумал Туэйт, и почувствовал острый приступ отвращения – к самому себе. Тем не менее он не остановился и не свернул.

Теперь он видел и двух девушек – латиноамериканок, пышногрудых и широкобедрых, полных той животной чувственности, которую он считал типичной для девиц этого рода.

– Эй, Туэйт, – поприветствовал его сутенер. – Что-то ты сегодня припозднился. Дела задержали?

– Как всегда, Токио. У меня есть дела поважнее, чем ты.

Антонио ухмыльнулся.

– Ну, Туэйт, я б на твоем месте был повежливее. Я же тебе плачу, – и он протянул пачку денег.

Туэйт, пересчитывая, сказал:

– Вряд ли на такие деньги проживешь.

Сутенер развел руками:

– Ну, Туэйт, дела идут не так, чтоб уж хорошо.

Туэйт взглянул на него:

– Ты же не собираешься обманывать меня, Тонио? Ты ведь не такой дурак, правда?

В этот момент раздался окрик:

– Стой! Ни с места!

Туэйт обернулся: одна из девиц, широко расставив ноги в туфлях на высоких каблуках, наставила ему в живот пистолет 32 калибра.

Антонио широко улыбался, цокал языком от восторга:

– Эй, Туэйт, теперь ты видишь, кто здесь босс? – Он враскачку двигался на Туэйта, загребая землю острыми носами сапог. – Теперь твоя очередь платить. Слишком долго ты вертел мною, и мне от этого было так грустно! – Он протянул руку. – Будь хорошим мальчиком, давай-ка все, что у тебя есть.

– Ты что, спятил? – осведомился Туэйт. – Да от тебя же только мокрое место останется, если я на тебя донесу.

– Это мы еще посмотрим, старичок, кто на кого донесет. В полицейском управлении очень не любят жрать дерьмо, понял? Ты что, думаешь, я совсем тупой? Я тоже телек смотрю. В управлении не любят, когда в новостях передают о копах, которые берут взятки. Стоит мне только пикнуть, и это от тебя останется мокрое место, братец, – он махнул рукой. – Ну, давай денежки. Шевелись.

Туэйт протянул руку и разжал пальцы – банкноты посыпались на землю.

Антонио был гибок и быстр. Его правая нога взметнулась в воздух, острый нос сапога вонзился Туэйту в пах.

– Пуэрко! – выкрикнул Антонио. Туэйт задохнулся, обхватил руками низ живота. Перед глазами у него заплясали яркие огни.

– Ты что, думаешь, можешь поставить меня на колени? Только не ты, братец, и не меня. Теперь ты знаешь, кто здесь босс! А ну, живо, подбери деньги! – в голосе Антонио слышалась угроза.

– Сейчас! – Туэйт, распрямляясь, выхватил дубинку, блеснула полированная поверхность, и дубинка обрушилась на ребра Антонио.

Сутенер застонал и рухнул, на лице его застыло недоуменное выражение. Туэйт в дополнение двинул его коленом по физиономии и, почувствовав какое-то движение справа, схватился за ослабевшее тело сутенера, намереваясь использовать его как прикрытие.