Белый ниндзя - ван Ластбадер Эрик - Страница 6

В какой-то мере это была истинно японская идея, потому что такой шаг давал каждому концерну ощущение причастности к их общему делу. Уже в ближайшие три месяца после внедрения этой идеи Нанги с удовлетворением констатировал двадцатипятипроцентный рост производительности труда. Он был чрезвычайно доволен и в знак особого расположения пригласил Николаса разделить его радость.

Они пошли в любимый ресторан Нанги, ресторан настолько дорогой, что не всякий министр мог позволить себе сходить туда, хотя в Японии и сильна власть бюрократии. Это место можно было назвать своего рода частным клубом для высших эшелонов промышленного сектора. И не ради изысканной пищи капитаны японской индустрии сюда приходили. Главной приманкой была сама атмосфера ресторана — доверительная, исключительная, раскованная. Идеально подходящая для долгого пьяного застолья.

Когда японец приглашает иностранца на выпивку, это обычно знак чрезвычайно высокого доверия. Для людей, чья жизнь столь жестко регламентирована нормами поведения в обществе, единственным способом расслабиться является выпивка. Во хмелю японец может вам наговорить бог знает что, будет выражать чувства, обычно находящиеся под запретом, проявлять слезливую сентиментальность. Даже по-настоящему заплакать может — хмель спишет все, в том числе и любой ляпсус.

Уже порядочно надравшись, Нанги начал понимать, за что представители старшего поколения так уважали полковника Денниса Линнера, отца Николаса. Они всегда выделяли его из числа иностранцев, занимавших высокие посты в американских оккупационных силах. Они никогда не употребляли по отношению к нему пренебрежительное словцо «итеки», что означает «варвар». Полковник Линнер пользовался особым расположением у правителей Японии тех лет, и его умение настроить себя на волну японской души присуще и Николасу. Тем более что он наполовину англичанин, наполовину азиат.

Тандзан Нанги, герой войны, долгое время бессменный заместитель министра внешней торговли и промышленности (он ушел из этого ведомства только десять лет назад), основатель и председатель правления банка промышленного развития «Даймио», ставшего в конце концов владельцем «Сато», и в настоящее время занимающий пост президента компании «Сато Интернэшнл», никогда и предположить не мог, что полюбит иностранца, человека западной культуры. Но именно так и случилось: как-то незаметно и неожиданно для него самого в нем развилось чувство, которое обычно человек должен испытывать только к собственному сыну.

Нанги, один из наиболее могущественных людей в Японии, не стыдился этой любви. Николас обладал удивительной притягательной силой, которую в Японии называют «хара» и очень ценят. Кроме того, Николас был человеком чести, что он доказал и тем, как он три года назад делал все возможное, чтобы спасти Сейчи Сато, старого друга Нанги, и тем, как мужественно отказался выдать русским секреты даже под страхом пыток. Тандзан Нанги знал, что Николас — человек с чистым сердцем, а это величайший комплимент, которым японец может удостоить другого человека.

Когда Николасу пришлось лечь в больницу, Нанги старался не показывать внешне своей тревоги за него. Но ему было очень трудно без него обходиться. Жюстина, конечно, осуждала про себя поведение Нанги. Она ведь по себе судила, полагая, что и Нанги должен забросить все свои дела, чтобы находиться подле Николаса, как это делала она. Это полное непонимание души японца чревато тем, что их отношения, и без того прохладные, во время болезни Николаса подверглись еще большему испытанию. Как жаль, что она не понимала, что доказать свое дружеское расположение к Николасу и поддержать его в трудную минуту он мог, только с еще большим рвением, чем прежде, работая на «Сато Интернэшнл». Поскольку Николас вышел из строя, прямой долг Нанги состоял в том, чтобы взвалить себе на плечи, вдобавок к своей, и работу друга, чтобы дела концерна шли, как и раньше, гладко.

Нанги переживал, что Николас женился на такой женщине, как Жюстина, по-видимому, неспособной понять тонкости японской жизни. Однако взять на себя долю ответственности за воспитание Жюстины ему в голову не приходило.

И вот теперь, глядя в окно своего просторного кабинета, в котором совещание шло своим чередом, он чувствовал где-то в глубине души неприятное предчувствие, как будто вторжение вируса в компьютеры компании было зловещим предзнаменованием того, что погода в их делах меняется к худшему. Он чувствовал, что тайфун уже приближается, темный и ненасытный в своей жажде разрушения.

Теперь это предчувствие материализовалось, и метафизический тайфун стал вполне реальным. У тайфуна было имя: Кузунда Икуза.

Этот телефонный звонок раздался где-то за час до начала совещания. Один час и вся жизнь, думал Нанги. Теперь все изменилось. Из-за Кузунды Икузы.

— Г-н Нанги? Это Кузунда Икуза, — послышался в трубке его голос, пустой и подчеркнуто официальный. — Я хочу передать Вам привет от нашего нового императора.

Нанги крепче сжал трубку.

— Надеюсь, его императорское величество здоров.

— Вполне, большое спасибо. — Затем последовала небольшая пауза, долженствующая дать знать, что обмен любезностями закончен. — Тут есть одно дело, которое мы хотели бы обсудить с вами.

Интересно, подумал Нанги, употребляя местоимение «мы», имеет ли он в виду себя и императора или же себя и могущественную клику, известную как «Волна» (по-японски «Нами»). Но, с другой стороны, это почти одно и то же: «Нами» выполняла волю императора. Старому императору она служила верно, являясь воистину «сердцем Японии», как иногда выражались. Уж эти люди точно знают волю японского народа куда лучше, чем какой-нибудь прощелыга премьер-министр или эти бюрократы — члены кабинета. «Нами» олицетворяла в Японии власть, но это не значит, что Нанги принимал идеалы этой группы.

«Нами» состояла из семи человек, связанных узами родства с теми семьями, что обладали наибольшим влиянием в период, предшествующий началу войны в Тихоокеанском регионе, — и во время самой войны тоже. Они не принадлежали ни к миру бизнеса, ни к миру политики. Вернее, они считали себя выше этих меркантильных интересов. Только одно было для них действительно важным — блюсти нравственную чистоту сердца Японии. Но сам приход этой группы к власти является примером того, что само слово «чистота» может быть скомпрометированным. В начале восьмидесятых годов экономическое могущество Японии зиждилось на экспорте автомобилей, высокотехнологического оборудования и его программного обеспечения. Года четыре назад положение японской иены укрепилось до такой степени, что «Нами» забеспокоилась. Они увидели — и были в этом совершенно правы — что чем сильнее иена, тем дороже предметы экспорта — и, соответственно, ориентированная на экспорт японская экономика должна пойти на спад.

Для того, чтобы предотвратить неминуемое падение экономики, «Нами» рекомендовала организовать искусственный земельный бум в самой Японии. Они рассуждали так: переключение экономики страны с внешних источников богатства на внутренние поможет Японии смягчить шок от падения доходов с экспорта.

И хотя они были, по-видимому, правы с точки зрения ближайших перспектив развития, но земельный бум не мог пройти бесследно для будущего. Нанги всегда не доверял искусственным мерам, какой бы цели они ни служили. То, что экономика приобретала в одночасье, она неминуемо теряла с такой же скоростью. В результате Япония оказалась сидящей на том, что можно назвать экономическим эквивалентом лезвия меча.

Своим взлетом на почти недосягаемую высоту «Нами» была обязана беспрецедентному успеху земельного бума. Позднее ее влияние упрочилось, особенно за тот год, что прошел со дня смерти старого императора. Многие сомневались, что его преемник сможет сохранить образ императора как живого воплощения сына Неба.

Но прямым вмешательством «Нами» в дела страны не было числа. По мнению Нанги, под этой вывеской действовали нахрапистые, жадные до власти люди, чья деятельность скомпрометировала их лозунг, провозглашавший «чистоту Целей» — «макото». Прикрываясь этим лозунгом, члены «Нами» превратились в высокомерных, глухих к истинным нуждам нации людей, живущих в мире собственных иллюзий. Вообще-то эти черты скорее свойственны американцам, думал Нанги и сокрушался по поводу того, что высокомерие и самообман проросли в самом сердце Японии.