Сократ в Хельсинки - Ларни Мартти - Страница 2

— Не понимаю.

— Тогда, значит, проповедовал свободную любовь или торговал из-под полы порнографией?

— Снова не понимаю, хотя сейчас ты сказал что-то по-гречески.

— Какого лешего? Я же финн.

— Удивительно, что многие твои слова напоминают греческие. «Порнография» на моем родном языке значит изображение непристойностей.

— То же самое это значит и по-фински. Вот не подумал бы, что тебя могли судить за подобные вещи. Наверно, ты был отчаянным донжуаном в молодости?

— Я не знаю человека с таким именем, — кротко ответил Сократ.

— Скажи откровенно, что дурного ты сделал на земле?

— Дурного? Я не делал ничего дурного. Иначе я не был бы здесь.

— А где же ты был бы тогда?

— Трудно сказать. Может быть — в Афинах. Продолжал бы размышлять и беседовать с друзьями о вечных загадках жизни.

Ангел Виртанен усмехнулся.

— Эх, бедный старик! Ты здесь и не замечаешь, как идет время.

— А что есть время? Можешь ты объяснить мне?

— Время? Это то, что показывают часы.

— Какие часы?

— Ох, да не нервируй ты меня глупыми вопросами. Знаешь ведь, что они тут у всех прибывающих первым делом отбирают часы. И у меня отобрали. Время, время... Да, в самом деле. Я ведь тоже не знаю, что такое время...

— Ну вот видишь. Сам же признаешь, что тебе это неведомо. Это доказывает, что в тебе есть зернышко мудрости. Зачем ты хочешь вернуться на землю? Ведь там нет здешней гармонии.

— Гармонии! Эта гармония мне уже — во, как надоела! Хоть бы какое-нибудь разнообразие! А то ведь толкут все ту же воду в ступе. Полечу, может, хоть знакомых повстречаю.

Виртанен расправил было крылья, но Сократ остановил его.

— К чему спешить, если в нашем распоряжении вечность, — сказал Сократ. — Может, я сумею помочь тебе. Я познакомился тут со служащим бюро путешествий. У них хорошие связи с землей. По правде говоря, я и сам хотел бы слетать туда. Слышал я, учение мое там исказили. Ученики мои создали новые школы и стали развивать новые направления мысли. Появились, говорят, эпикурейцы, циники и стоики.

— Таких уже давно нет, — перебил Виртанен. — По крайней мере не было перед моим уходом. Но какое это имеет значение? Только бы пустили. Ох, земля! Как бы я хотел вернуться туда. Слишком рано я сюда попал.

Времени в раю не существовало. Поэтому трудно сказать, когда они пришли в бюро путешествий и стали наводить справки о возможностях поездки. Чиновники не спеша исследовали их документы, безвременное время советовались между собой и требовали дополнительных объяснений. Цель поездки? Знание языка? Ближайшие родственники на небе? Продолжительность отпуска — по земному исчислению: час, сутки, неделя? Родственники или знакомые, у которых вы намерены остановиться?

На все вопросы наши путешественники отвечали спокойно, как и подобает ангелам, утратившим признаки пола и привычку спешить. Три раза их заявления отклоняли. Основание отказа: на земле никто не заинтересован в приезде учителя по имени Сократ, даже в порядке визита. А на могиле Виртанена и подобных ему уже поставлен памятник Неизвестному солдату. Но ангелы не падали духом. Они обратились с ходатайством к президенту Петру и в конце концов получили разрешение на поездку. Правда, с известными ограничениями. Они должны были вместе выехать и вместе вернуться и пребывать им разрешалось только в Хельсинки. По политическим соображениям Сократу не дали визы в Грецию, хотя он и обещал оставить в покое молодежь и официально признанных богов у него на родине. Маленький, сморщенный Сократ опечалился, но не опустил крыльев. Посоветовавшись со своим внутренним голосом, он решил сопровождать ангела Виртанена в Финляндию, втайне надеясь, что ученые там говорят по-гречески, а простой народ хотя бы понимает небесный язык.

В один удивительно ясный и теплый день в конце декабря 1966 года, около полудня, хельсинкские зеваки толпились у памятника Алексиса Киви на вокзальной площади. Их, разумеется, интересовал не национальный писатель Финляндии, который к тому же сидел спиной к храму Талии. Взоры их привлекли два странника, приютившиеся у подножия памятника. Один из спутников, старый и довольно дряхлый, кутался в широкий, грязный плащ. На ногах у него были стоптанные сандалии, в руке — сучковатая дорожная палка; другой был в солдатской форме, с каской, его старая заношенная шинель была перепачкана грязью и кровью. Почесывая щетинистый подбородок, он кивнул в сторону башни с часами и сказал:

— Пора двигаться.

— Обратно? — спросил старик в сандалиях.

— Нет, черт побери, ко мне! Только какой же нынче день? Праздник или будни?

— Что это за чудища? — испуганно воскликнул старик.

— Это автомобили!

— Авто?.. Тоже слово из моего языка... Что они — животные?

— Автомобили? Нет, конечно. Это машины. Ма-ши-ны!

— Махина — тоже из моего языка...

— Если нынче воскресенье, жена с ребятами скорее всего дома. Но если будни, тогда жена на работе, а малыши в садике... Я не видел их уже... наверно, месяц... Но ведь у нас война... Тревога! Воздушная тревога! Ложи-и-ись!..

Небо содрогалось от рокота моторов самолета, который, казалось, стремительно приближался. Солдат схватил своего спутника за руку и повалил наземь, к подножию памятника, а сам распластался рядом.

— Что здесь за шум? Расходитесь, расходитесь! — раздался окрик полицейского.

Одна пожилая женщина с пробивающимися усиками поспешила на помощь представителю власти:

— Здесь какие-то двое пьяных нарушают общественное спокойствие. Конечно, на водку денег у них достаточно, а на то, чтобы одеться, — нет. Таких надо просто немедленно забирать и отправлять в лагеря принудительных работ!

— Наверно, они как раз оттуда и сбежали, — заметил солидный господин.

— Разойдись! — закричал полицейский и пронзительным свистком стал звать подмогу.

— Вы кто такой? — рявкнул полицейский на человека в военной форме и рывком заставил его подняться.

— Рядовой Вихтори Виртанен, третьего пехотного полка.

— Вы пьяны. Что это вы валяетесь? Ноги не держат?

— Я не валялся. Услыхал, что самолет летит, и бросился на землю. Но, кажется, самолет был наш.

— Кто вам выдал эту форму?

— Завскладом. А какого черта вы меня допрашиваете? Я обязан давать отчет военному начальству, не полиции.

— Вы обязаны давать отчет всему обществу. Не стоит лезть на рожон. А это что за идиотик? Вот тот, что трясется там, прижавшись к пьедесталу? Что он бормочет? Тарабарщина какая-то.

— Это мой учитель.

— Вставай, вставай, старик, ну! Как твоя фамилия?

— Он не понимает по-фински, — вступился Вихтори.

— На каком же языке он говорит?

— На небесном... И на греческом... Его имя Сократ.

Толпа обрадовалась. Столь оригинальное представление редко увидишь бесплатно в Хельсинки, где каждая шутка на вес золота. Сократ схватил Виртанена за руку и, с ужасом глядя вокруг, пролепетал чуть слышно:

— В Афинах никогда бы не случилось ничего подобного...

— Нынче и там то же самое, — ответил Виртанен.

Откуда-то вынырнула полицейская машина. Сократа трясло, как в лихорадке, и он все туже завертывался в плащ. Вокруг него толпились, рыча и отравляя смрадным дыханием воздух, все мифические звери, все невероятные чудища гомеровской старины. Он заслонил глаза ладонями, чьи-то руки схватили его и впихнули вместе с Виртаненом в полицейскую машину.

— Неужто это Аргус? — шепотом спросил он Виртанена, когда машина тронулась.

— Что?

— Это чудище, в чреве которого мы находимся?

— Это микроавтобус.

— Ты уверен, что не Аргус? У него и спереди и сзади такие огромные глаза. Я видел.

— Вздор. Это фонари.

— Прекратите шушуканье! — крикнул на них полицейский. — Что еще за воровской жаргон! Кстати, Виртанен, откуда у вас кровь на шинели?

— Я уже точно не помню. Получил ранение.

— Где?

— На фронте.