Прекрасная свинарка - Ларни Мартти - Страница 19

Казалось глупым и бессмысленным заниматься в это время производством клейстера, канцелярского клея и чернил. Я передала управление заводом моему юристу и заведующему конторой, отказалась от всех приемов и визитов, проводила все дни, а часто и ночи у постели больного мужа. Он не стонал, не жаловался, не предавался мрачным мыслям и не говорил о смерти. Я чувствовала, что только теперь начала по-настоящему понимать его. Это был великан с кроткой душой младенца, он ни разу не огорчил меня, безвестный поэт, по иронии судьбы ставший фабрикантом.

Я считала себя сильной, волевой женщиной, способной нести бремя жизни без колебаний. Но я ошибалась. Увидав совершенно бескровное лицо мужа и глаза его, точно провалившиеся в глубокий колодезь, я не могла сдержать душевного волнения. Я плакала навзрыд, отчаянно. Он пытался пожать мою руку и тихо проговорил:

— Мужайся, Минна! Мужество нам необходимо…

Я вспомнила изречение моей старой учительницы в американском колледже: «Мужское мужество — велосипед: если на нем не ехать, он падает».

Армас хотел, старался быть мужественным до последнего мгновения. Каждый раз, когда я уходила из больничной палаты, он ободрял меня:

— Завтра я уж наверняка буду чувствовать себя гораздо лучше…

Хельсинки не знает милой, сладостной сиесты южных стран. Хотя июльское солнце накалило улицы так, что невозможно было дышать и полдневный зной гнал с каждого прохожего ручьями пот, работа продолжалась повсюду: на заводах и в магазинах, в конторах и на улицах. И в больницах…

Небо было густо-синее, точно несколько раз покрашенное. Лишь редкие, распухшие от жары кучевые облака лениво плыли высоко в небе, куда-то в недостижимую даль. Маленькие скверики, разбросанные тут и там, ошеломляли пышной зеленью листвы, яркими цветами южных растений, высаженных из теплиц, и беспечным гомоном детских голосов. Автомобили и трамваи с грохотом и звоном вели свой бесконечный рассказ о непрерывной спешке, о гложущей серости будней, о сложности социальных отношений, о счастье и горе, о современной цивилизации. Да, о цивилизации, которая облегчала страдания ног человеческих, но увеличивала общий объем человеческого страдания и нищеты, создавала общественные удовольствия и окончательно ликвидировала спокойствие.

Мне уже некуда было спешить. Время остановилось. Жизнь заключила торговую сделку, а смерть подводила итоги… Смерть была неизбежной переменой…

Финляндия переживала жаркое лето, Хельсинки изнывал от зноя, духоты, запаха асфальта, автомобильного перегара, грохота, уличной су толоки, давки, толкотни, беспокойства и необъяснимого желания убежать куда-нибудь, все равно куда, лишь бы бежать и бежать. И когда вдруг среди этого кромешного ада замечаешь общественный садик — этакое социальное благо длительного потребления, — жестокая действительность начинает казаться поистине прекрасной мечтой.

У меня не было больше никаких грез, никаких надежд, не было ни цели, ни вчерашнего, ни завтрашнего дня. Был только мертвый неподвижный настоящий момент.

Под липами стояла пустая скамья, я присела на нее и сделала математически холодный подсчет: от этой скамьи примерно такое же расстояние до ресторана «Элит», как и до больницы Мехиляйнена. Ресторан в это время дня привлекал главным образом артистов, там можно было застать Хелину Свенссон-Тимари и, вероятно, также Лаури Хаарла. А в больнице люди умирали. Малодушные стонали, мудрые умирали спокойно.

Я смотрела на жизнь, точно со дна глубокой ямы, и все, кто был наверху, по краям этой ямы, казались мне такими низенькими… Я была одинока и жила лишь воспоминаниями, корни которых уходили глубоко в прошлое. Необходимость супруга замечаешь по-настоящему тогда, когда его потеряешь.

На противоположной стороне широкой аллеи находилась другая общественно полезная скамья, которая у меня на глазах сияла молодостью и радостью жизни: юная пара мало-помалу, как бы нечаянно распускала узел созревающих желаний. У парнишки еще ломался голос, и он ржал, как десять необузданных жеребят. Девушка была в том возрасте, когда примитивные нервные центры порождают милое ощущение удовольствия во всем организме, когда все так раздражающе интересно, когда можно «умереть от смеха» или «лопнуть от счастья» и когда «ах» и «ой» составляют прелестный и несложный реквизит эмоциональности.

Я следила за веселым маленьким спектаклем, в котором здоровые желания искали себе удовлетворения. Я не видела в этом ничего предосудительного или неестественного. Немножко ласк и поцелуев, романтика лунного света в жаркий летний полдень, влюбленные взгляды, успешное притворство и кокетство, ничего не значащие слова и многозначительные вздохи — и только. Это было так красиво и мило, что хотелось даже записать на магнитофон, для памяти. Это было хорошо, потому что им самим нравилось. И мне это вернуло бодрость и мужество: я поверила, что закон непрерывности жизни по-прежнему остается в силе.

Я машинально взглянула на часы и встала. С минуту я смотрела в сторону зеленых стен Мехиляйнена, а потом не спеша перешла улицу и побрела по тротуару. Я победила спешку, но не могла одолеть печали. Когда я села на пыльное сиденье такси и назвала водителю адрес, мне показалось, что кто-то шепнул на ухо:

— Нам необходимо мужество. Смелее, вдова Карлссон…

Не прошло и недели со дня похорон, как родственники Армаса Карлссона начали осведомляться о содержании завещания. Я не могла даже представить себе, что у мужа было такое множество родственников и, что удивительнее всего, — столько бедных и болезненных страдальцев, которые внезапно впали в глубочайшую нищету! Я ничем не могла их утешить, ибо муж завещал все свое имущество мне.

Едва лишь избавилась я от родственников мужа, как меня стали осаждать другие соискатели. Многие именитые светские дамы справлялись о том, сколько мой муж завещал на благотворительные цели. Утратившая свою женскую привлекательность госпожа О. считала просто невероятным, чтобы Армас забыл в своем завещании о миллионах ребятишек острова Борнео, у которых «нет даже тряпки на теле». Супруга коммерции советника Б. определенно рассчитывала на солидное завещание в пользу общества «Владычицы очага», которое отстаивает права женщин. В свою очередь, супруга генерального директора Ф. ожидала щедрой милостыни для только что организованного союза «Вспомним об индейцах», благородная цель которого состояла в спасении индейских племен Северной Америки от угрозы алкоголизма и туберкулеза. Представители церкви и различных сект, правления благотворительных денежных фондов содействия культуре, приходские и миссионерские общества тоже, оказывается, терпеливо ждали смерти моего мужа, чтобы принять участие в дележе добычи. Мне, к сожалению, пришлось опрокинуть все их надежды собственными словами Армаса Карлссона:

«Я не даю денег на благотворительность, поскольку большая часть их расходуется на жалованье чиновникам или расхищается».

Естественно, у меня появилось множество врагов, которые приписывали мне порок жадности. Они заявляли, что я отнимаю хлеб у вдов и сирот. Хотя я говорила сущую правду, что муж оставил мне в наследство лишь несколько сомнительных дебиторских счетов, старую мебель и свою фамилию, все же люди называли меня циничной капиталисткой, у которой сердце твердо, как алмаз; если же я вообще молчала, они возмущались моей неслыханной дерзостью.

В ту пору мне было невыносимо тяжело сидеть в конторе и вежливо отвечать на соболезнования деловых знакомых. Многие люди еще с детства привыкают к тому, что притворство выгодно, — и как же много встретила я притворного сочувствия! Симо Сяхля прислал мне черную орхидею и предлинное письмо, в котором хитро выспрашивал относительно моих планов на будущее. Приписанный в конце письма постскриптум содержал главное зерно всего многословного послания: «Поскольку все так хорошо сложилось, мы, очевидно, сможем снова наладить деловые отношения». Горный советник Карьюла выразил свое соболезнование по меньшей мере как теплокровное животное: «Я помог тебе встать на ноги при жизни мужа, а теперь готов утешить тебя в твоем маленьком горе. Назначь сама место и время». Мой бывший ученик Харрас Кo, который преподавал математику в одном государственном училище, успокоил меня сообщением статистических данных о том, что людей рождается больше, чем погибает при автомобильных катастрофах, а поскольку подавляющую часть новорожденных составляют младенцы мужского пола, то преждевременный уход моего мужа лишь уменьшает статистическую диспропорцию.