Мне на плечо сегодня села стрекоза - Вольф Сергей Евгеньевич - Страница 9

— Видишь ли, — услышал я ее ровный, какой-то прохладный голос. — Когда меня нашла киногруппа и стала уговаривать сниматься, я, в общем-то, сразу согласилась, но при одном условии: чтобы в титрах мои имя и фамилия были другими. Они легко согласились.

— Ты не хотела славы? Была против? — спросил я.

— Вроде этого. Конечно, слава — это очень даже приятно, но у меня характер другой. Не люблю, когда потом лезут.

— Неужели никто в классе не узнал тебя на экране?

— Кое-кто предположил. Но ведь и ты на рыбалке не догадался! Да и фамилия не та.

— Да-да. — Я понимающе кивнул. — Не догадался. В кино у тебя прическа другая, да? И грим, да?

— Прическа другая. И грим. Да, конечно, — сказала она. — Разумеется.

И кто меня за язык тянул, что это я и есть, промолчал бы — и все, писатель (писатель, смех!) не приехал бы, да и вообще бы исчез навеки.

«И все-таки, — думал я, — так правильно, честно… Да и как бы я потом показал ей рассказ (а мне хотелось), если она уже его читала? А может, мне потому так понравилась Света на льду, на рыбалке, когда она, закрыв глаза, загорала, что в ее лице было что-то общее с Юлей, что-то неуловимо общее, — думал я, — именно что неуловимо, поэтому я и не догадался сразу, а если бы не было этого неуловимого, она, Светуля, мне бы и не понравилась».

— Смешно, правда? — сказала Светуля. — Ну согласись, что смешно. Ты ехал в гости к одной девочке, суперкинозвезде, а попал совсем к другой. Ко мне-то ты ехать не захотел.

— Захотел! Я к тебе ехал! — глупо вякнул я.

— Тю-тю-тю! И ничего подобного. Не серди меня! Раз ты поехал к другой девочке, я на тебя обижусь и брошу тебя. На произвол судьбы. Ты, конечно, помчишься к своей кинозвезде, а ее и нет на свете, в природе, просто не существует.

«Ах, зачем же я все-таки ляпнул, что я и есть тот писатель?» — думал я. И тут же думал, что если бы догадался не ляпать, если бы скрыл и все было бы хорошо, то как же я бы тогда дружил со Светой, раз у меня от нее такая тайна? Так дружить нельзя!

— Как же быть теперь с моим рассказом? — глупо спросил я.

— А что с рассказом?

— Ну, я хотел тебе его показать…

— Кому — тебе? Кому именно?

— Погоди, погоди, пожалуйста! Не запутывай меня. Как ни крути — все-таки тебе. Я познакомился с одним человеком, и он сказал мне, что мне нужно писать рассказы, попробовать, но никому не показывать, и я никому не показывал, не хотелось, а тебе я захотел показать сразу, как увидел тебя в кино. Только не говори мне, что я не хотел тебе показать рассказ, когда познакомился с тобой на рыбалке, потому что…

— Потому что — что?

— Потому что мне, наверное, хотелось, только я не догадывался. Наверное, тогда, на льду, я узнал тебя, только не догадался, сам не знаю почему, что это ты и есть!

Распелся я вдруг — ужас. Вспоминая об этом потом, я несколько раз краснел вполне натурально, до того мне было стыдно.

Тут же вдруг ярко вспыхнула, цокнула и погасла лампа, вообще свет во всей квартире, одновременно в прихожей что-то загрохотало, хлопнула дверь, чертыхнулась в темноте Айседора: вернулась с рыбалки.

Потом начались во тьме, а после при фонарике ахи и охи: что замечательно, что я приехал в гости, что дед пропустил отличный клев, что нет света и почему-то горячей воды — бултыхнуться в ванну, что плотва отменная, что долго не было трамвая и что вообще все в молодости было не так…

Со Светой, само собой, я уже ни о чем поговорить не мог. Лучше это или хуже — я не разобрался и уехал домой весь какой-то в душе растрепанный и уставший.

13

Поразительно — мне удалось вытащить Гошаню на рыбалку, на лед. Как-то так получилось, что дважды мы с дедом не ездили — холод был дикий, после дед прихворнул, а у Гошани как раз отпал в воскресенье календарный матч, и он был свободен.

Все эти дни после встречи с Юлей-Светулей я жил в каком-то взвешенном состоянии: рыбалка сама по себе меня выручить не могла, я к ней попривык, да и не ездил вообще; как быть со Светланой, я не знал, и не писал, и не звонил ей; во всей прочей моей жизни ничего замечательного не было — сплошное одиночество в душе. А здесь еще добавилась эта тревога: как быть со Свету лей?

Честно говоря, рыбалке я обрадовался, потому что думал: вдруг увижу Светлану, да и вообще потому, что с Гошаней. Мама Люля сначала замахала руками: ка-ак, без деда?! Но дед ее быстро успокоил: во-первых, Гошаня — спортсмен и не даст мне утонуть, а во-вторых, скорее всего в электричке будет полно знакомого мне народу. Все было логично.

Со снастями, ледобуром и черпачком для Гошани все получалось просто — часть моего, часть дедова; валенки, шапка и рукавицы были у самого Гошани, а вместо полушубка мы взяли бывшее полупальто деда, под которое Гошаня собирался надеть кучу свитеров. Дед и ящик ему свой предложил, но Гошаня почему-то гордо и наотрез отказался и за день соорудил отличный ящичек из корпуса старого радио.

Рыбалка чуть было не сорвалась из-за моей же глупости. В школе был наш вечер, шестиклассников, и от нашего класса на концерт был заявлен Боба Рюмин, феноменальный танцор. Но Бобочка, видите ли, изволил заболеть, и каким-то чудом по инициативе Таняпки Беленькой в программу воткнули меня, с чтением стихов. Как я ни крутился — не открутился. Ну, а дальше — больше. Выступил я на вечере, к сожалению, отлично, и наша Евгения Максимовна засунула меня в школьный драмкружок.

— Ты пойми, Алеша, — ласково говорила она (а она такая ласковая, хотя и железная, что с этим бороться почти невозможно. Или потому и железная, что очень ласковая?) — Ты пойми, дорогой. Это очень-очень стыдно, что в драмкружке старшеклассников нет ни одного актера из нашего шестого «бэ».

— Но почему именно я? — спросил я.

— Вечер, где ты отменно прочел Лермонтова, доказал это с блеском. Ты — наш лучший.

Я резонно заметил, что вовсе не каждый класс с шестого по десятый должен дать школе своего актера: двадцать человек — очень даже многовато. Но она сказала ласково и твердо, что, может быть, и многовато, но это пускай другим классам будет стыдно, что у них нет для школы отличного актера, а нашему классу стыдно быть не должно.

Все почему-то стали ей аплодировать, а Таняпка Беленькая крикнула:

— Ты — наша гордость!

Ну, засунули меня в этот кружок, очередное занятие было назначено на воскресенье, и рыбалка чуть не сорвалась. Мы все же поехали, удалось: репетиция эта была внеочередной и ее отменили из-за отсутствия костюмов, а вообще-то кружок был в среду.

Не знаю почему, может быть потому, что я очень волновался перед этой рыбалкой, мы с Гошаней на нашу с дедом стандартную электричку опоздали и поехали на следующей, на пятнадцать минут позже.

Волновался я из-за Светы. Увижу я ее или нет, поедет она или не поедет — вот о чем я думал. Я очень хотел ее увидеть, но боялся.

Я, по-своему, даже обрадовался, когда мы с Гошаней опоздали на нашу электричку. На следующей рыболовы тоже были, но все незнакомые, и Айседоры со Светой среди них не было. Позже кто-то тронул меня за плечо, я испуганно обернулся и тут же обрадовался — это был Коля, осветитель из цирка. Он плюхнулся рядом с нами, и я познакомил его с Гошаней.

— Новичок, — сказал я Коле, кивая на Гошаню. — В первый раз едет.

— Завидую, — сказал Коля.

— Почему же? — спросил Гошаня.

— Это совершенно особое, давно забытое чувство, — сказал Коля. — А чего ты ко мне в цирк не являешься? — спросил он у меня.

— Да я не знаю, — сказал я. — Как-то неудобно. (Он сделал большие удивленные глаза.) Да и телефона твоего я не знаю.

— А зачем? Просто приходи. И ты приходи (это он Гошане сказал). А телефон три — семнадцать, запомни, внутренний, со служебного входа.

— Отлично, — сказал Гошаня. — Спасибо. А тигры в ближайшее время намечаются? Люблю тигров.

— Тигров сейчас нет, — сказал Коля. — Зато есть полеты под куполом и прыжок экстракласса через десять лошадей.