Полководец - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 9

— Почему? — спросил Евтихий.

— Потому что для любви — что бы там ни утверждали идеалисты, — имеет значение внешность. То, что видишь глазами. Если любишь некрасивого — значит, видишь его прекрасную душу сквозь непривлекательные для других черты. Если любишь искалеченного — значит, учишься смотреть сквозь шрамы и увечья. Любишь — целиком, и душу, и тело. И отзывается на любовь не только душа, но и тело. Без этого невозможно.

— Довольно распространенное и, в общем, не оригинальное утверждение, — пожал плечами Евтихий.

— В здешнем мире все, что относится к жизни тела, — ложь, — продолжал Фихан. — Поэтому ни у кого из нас не возникает телесного влечения. Поэтому наши души постепенно превращаются в усохшие трупики… Смерти же безразлично, как мы выглядим, истинные мы или ложные, красивы мы, или уродливы, или были красивы, но потом покалечились. Смерть — это не притяжение и не отторжение, это прекращение… А прекратить можно все, что угодно.

— Кроме любви, да? — сказал Евтихий.

— Да, но любви-то здесь и нет, — ответил Фихан.

Они опять помолчали, затем Евтихий встал и собрался уходить.

— Здорово ты все разложил по полочкам, — признался он эльфу. — Стало быть, то — так, а это — эдак… И все причины собрал и выставил… В общем, следи за проломом в стене, и если кто полезет — хватай и тащи к командиру. А он уж разберется, какую порцию и какой любви выдать.

То-то хохоту было, когда один монстр поволок другого на веревке через весь замковый двор!.. Солдаты бросали свои дела и выходили поглазеть, а увидев, что происходит, уже не могли оторваться от зрелища и смеялись так, что животы у них начинали болеть. В самом деле, картина была такой забавной, что защитники золотого замка даже позабыли о своей неприязни к Фихану. Сейчас уродец даже не казался им таким уж омерзительным.

Общее мнение выразил лучник по имени Соста:

— А что мы, в самом деле, от него нос воротили? Рожа у него, конечно, гадкая, не отнимешь, но ужимки — уморительные.

И крикнул, обращаясь к Фихану:

— Эй, ублюдок! Помни: отныне я — на твоей стороне! Если тебя кто обидит, только скажи Состе.

— Много на себя берешь, — заворчали другие, — можно подумать, мы против этого парня.

Шум и гомон голосов привлек Евтихия. В первые минуты он испугался: неужели Фихана опять хотят забить насмерть, как уже случилось однажды в замке из грязи? Евтихий знал: для того, чтобы из урода превратиться в красивое, вызывающее симпатию существо, Фихану требуется некоторое время. Раненый до крови, он не сразу возвращает себе приятное обличье. Сперва ему нужно отлежаться и прийти в себя. И только потом…

Евтихий боялся, что не успеет. Он бежал изо всех сил, заранее зная: если толпа вошла в раж, то отнимать у нее жертву и небезопасно, и, наверное, уже бесполезно. Фихан, скорее всего, мертв.

Перепрыгивая через три ступеньки, он несся к месту предполагаемой потасовки… Но увидел нечто совершенно неожиданное. Впереди, медленно переставляя ноги, тащился Фихан. Его клонило к земле. Слишком крупная голова на тонкой длинной шее бессильно свешивалась на грудь. Одна рука болталась, почти доставая до камней, которыми был вымощен замковый двор. Другая прижималась к груди.

Вокруг запястья Фихан обмотал веревку. Она впивалась ему в кожу, оставляя синеватые ссадины. Запястье распухло и причиняло Фихану немалую боль. Он затянул в пасть верхнюю «губу» — часть хоботка — и прикусил ее.

Второй конец веревки был наброшен на шею пленнику. Это было костлявое человекообразное существо с растрепанными белыми волосами. Широченные штаны удерживались на талии не поясом, а грязной полоской, оторванной от какой-то ненужной тряпки. Босые ноги кровоточили, связанные за спиной руки напоминали клешни. Существо мычало и страдальчески мотало головой. А потом оно всем телом подалось назад и резко дернуло веревку.

— Фихан! — взвыло существо.

От неожиданного толчка Фихан повалился, а существо попробовало сбежать. Высоко задирая ноги, оно поскакало назад, к пролому в стене, через который, очевидно, и пробралось в замок. Фихана потянуло вслед за существом: эльфу не удалось вовремя освободиться от веревки, впившейся ему в запястье.

— Соста! — закричал он. — Соста! Спаси меня!

Евтихий накинулся на беглеца, ухватил костлявые плечи своими ручищами и, приблизив к его лицу клыкастую морду, прорычал:

— Стоять! Тварь!

Существо метнулось в сторону, белая прядь волос на миг залепила Евтихию глаза. Резкий запах, исходивший от этих волос, мгновенно пробудил в Евтихии воспоминания. Запах прогорклого жира, коптящего костра, немытого тела, болота. Запах старого — заскорузлого — страдания.

— Геврон, — произнес он, выпуская пленника. Точнее, пленницу. — Ты.

Она попробовала было пробежать еще несколько шагов, и тут Соста поднял лук и выстрелил.

Стрела вошла в ладонь Геврон. Девушка хрипло закричала и повалилась на землю. Держа раненую руку на отлете, она принялась мотать головой из стороны в сторону и лупить по камням ногами, словно в отчаянном намерении переломать себе кости. Евтихий наступил ей на волосы, чтобы она лежала тихо.

Затем, убедившись в том, что Геврон больше не бьется, Евтихий отошел от нее, приблизился к Фихану и избавил его от веревочной петли. Глаза-плошки жалобно моргали.

— Я не могу так больше, — прошептал Фихан.

Не отвечая, Евтихий полоснул его ножом по запястью, повыше шрама от веревки. Потом отхватил лоскут от пестрого знамени Броэрека, которое теперь постоянно носил за пазухой, и перетянул рану.

— Терпи, — сказал Евтихий шепотом. — Скоро все закончится.

— Она лазутчица, — сказал Фихан.

— Это Геврон.

— Да. Это Геврон. И скоро все увидят, что она… Геврон. Ее сильно ранили?

— Тебя это не должно заботить, но — нет, не особенно. Поболит и перестанет.

— У меня тоже.

Командир гарнизона, Арванд, величественно спускался с башни по наружной лестнице. Он остановился возле Фихана, мельком глянул вниз, на простертого на камнях эльфа.

— Я слышал, ты задержал лазутчика. Молодец.

— Я отрабатываю свою тухлую кашу, — ответил Фихан.

— Молодец, — повторил Арванд и направился к пленнице.

Ее подняли, и теперь Геврон висела на руках удерживающих ее солдат. Один из них потянул ее за спутанные волосы и заставил поднять лицо.

— Женщина, — произнес Арванд, рассматривая пленницу. — И довольно хорошенькая… Как тебя зовут, милая?

— Он назвал ее Геврон, — вмешался Соста, подходя с луком.

Арванд резко обернулся к нему:

— Кто ее назвал «Геврон»?

— Евтихий. А потом и Фихан. Они оба узнали ее. Они знали ее раньше, — сказал Соста.

Арванд встретился глазами с Евтихием и сделал ему знак приблизиться. Евтихий подчинился.

— Да, я встречался с ней в другом тоннеле, — предупреждая вопрос, заявил Евтихий. — Возле замка из грязи. В болотах.

— Подробнее, — потребовал Арванд.

— Там везде одно и то же, — сказал Евтихий безнадежным тоном. — Я оказался здесь, «внизу», в том тоннеле. Это был мой первый тоннель и мой первый замок. Жидкая грязь повсюду. И эта девушка. Она со мной разговаривала. Она и Моревиль.

— Моревиль мертв, — хрипло проговорила Геврон. Она улыбнулась. Женщины иногда улыбаются так — отвратительной, истеричной улыбкой, выставляя зубы и десны, словно примеряя на себя смертельный оскал. — Моревиля убили. Гезира стал командовать.

Евтихию не понравилась ее улыбка. Он растопырил пальцы, схватил Геврон за лицо и заставил ее стянуть губы.

— Не делай так больше, — попросил он. И добавил, обращаясь к Арванду: — Моревиль был самый старший из нас. Он прожил «внизу» дольше остальных. Он очень много знал.

— Ничего он не знал! — закричала Геврон с рыданием. — Ничего! Он только одно и знал, как ползать на брюхе по этому проклятому гнилому болоту! Как выживать! — Это слово она произнесла с явным отвращением. — Для чего выживать? Почему бы просто не жить? Невозможно, невозможно… — Она плюнула себе под ноги. — Теперь его убили. Он не выжил. Он учил нас, как разводить костер под непрерывным дождем, он учил нас, какие травы и коренья съедобные, он показывал нам, как подходить к замку и бить в ворота. Он даже объяснял нам, кто обречен, а кому удастся выжить. — Она скрипнула зубами. — Это он обрек на смерть зеленоволосого, а зеленоволосый стал командовать гарнизоном!