Искусница - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 12

Ну, а заплаты и прорехи располагались в весьма живописном порядке. Если смотреть издалека, то заметно было, что они складываются в красивый ромбический узор.

Остановившись у ворот замка Джурич Моран закричал:

— Эй, вы, бездельники! Пока вы пялитесь на Серую Границу и ничего не делаете, Серая Граница смотрит на вас!

Насекомые и грызуны под ногами Морана смешались и теперь колыхались общей массой, не смея отойти от своего повелителя.

— Вы что, оглохли? — надрывался Моран у ворот. — Впустите меня! Подайте мне милостыню! Выньте насекомых из моей головы, отберите мой обед у грызунов, спасите меня от голода, холода, лишений и прочих неудобств!

Скоро на стене появился Броэрек.

— Джурич Моран, — сказал он, — мой брат и господин приглашает тебя войти.

— Какой Джурич? — заголосил нищий. — Откуда еще Моран? Я, кажется, объяснят тебе, дурья башка, что ты должен делать! Вынь насекомых из моих бедных кудрей…

— Послушай-ка, Моран, — засмеялся Броэрек негромко, — но ведь в твоих волосах нет насекомых.

— Конечно, нет, — охотно признал Моран. — Они вот здесь, внизу. Дурак бы я был, если бы согласился таскать их на своей голове. Пусть бегают ножками, если им уж так охота побыть в моем обществе.

— Заставь их исчезнуть, — попросил Броэрек. — Тебя они послушают, но мой брат боится, что к прочим обитателям замка они отнесутся менее снисходительно.

— Снисходительно? — взревел Моран. — Да кто учил тебя выбирать выражения? Насекомые не смеют проявлять снисхождение, ибо это не в их природе.

— Пусть исчезнут, — твердо повторил Броэрек.

Моран прищурился.

— Это твое окончательное слово?

— Да, — сказал Броэрек.

Моран топнул ногой, и насекомые пропали. Но грызуны никуда не исчезли.

— Теперь я могу наконец войти и получить все то милосердие, которое мне причитается по праву бездомного, безродного и голодного нищего? — осведомился Моран.

— Нет, — отозвался Броэрек. — Остаются еще эти твари.

Моран посмотрел себе под ноги. Зверьки покусывали подол балахона, задевали его хвостами, пищали, толкались.

— А чем тебе не угодили бедные животные, у которых одна только утеха — отобрать у несчастного странника последнюю кроху из его обеда? — поинтересовался Моран и нахмурился пуще прежнего.

— Просто уничтожь их.

— Ну вот еще! Ты только что заставил меня избавиться от насекомых, а ведь они представляли собой важнейший атрибут моей неутешительной жизни.

— А теперь настал черед животных.

— Ни за что! — решительно возразил Моран. — Какой же теперь из меня выйдет нищий, если мерзкие твари перестанут копошиться вокруг меня и отбирать мою еду?

— Да из тебя и так никаковский нищий, — засмеялся Броэрек.

Моран хлопнул в ладоши, и зверьки исчезли.

— Ну вот, теперь ты отобрал у меня все, чем я владел до сих пор, — горестно объявил Моран. — Надеюсь, мне позволено будет оставить себе хотя бы рубище.

— Входи, Моран, — Броэрек поклонился, — мой брат и господин будет рад тебя видеть.

Джурич Моран вплыл в ворота и задержался лишь для того, чтобы наорать на стражников:

— Милостыню давай! Жадная скотина! Что там в тебя в бурдючке? Осталось пойло? Давай сюда! Все выхлебал — у, скотина!..

Швырнув пустой бурдючок в стражника, Моран направился прямиком к Геранну. Тот выслушивал доклад об очередном троллином набеге и явно был не в духе. Моран раскрыл дверь ногой и предстал перед Геранном — босой, с узловатым посохом в руке, в причудливом своем одеянии.

Геранн и еще двое — солдаты, вернувшиеся из дозора, — прервали разговор на полуслове и воззрились на неожиданного визитера. Владелец замка не привык к бесцеремонным вторжениям. У него не было обыкновения выставлять стражу у своих покоев — «не такая уж я важная птица», говорил он, — однако в тех случаях, когда Геранн был занят важным разговором, тревожить его никто не решался.

— Чем ты занят? — загремел Моран.

Геранн уже поднялся из-за стола и шел к нему.

— А ну, пошел отсюда вон, — сказал владелец замка.

Моран уперся.

— Да ты… Ты понимаешь, кто перед тобой?

— Да, — сказал Геранн. — Вон отсюда.

— Крутом кипят праздники, а бедного нищего гонят взашей! Вот она, людская справедливость!.. — горестно возопил Моран.

— Джурич Моран, отряд из пяти всадников видели к востоку от моей деревни, — сказал Геранн. — Я не расположен играть в твои игры.

— Почему? — удивился Моран.

Геранн вскипел: Джурич Моран все-таки отвлек на себя его внимание и втянул в свою игру.

— Потому, — отрезал он. — Уйди. Сходи на кухню, напугай кухарку, отбери у нее ростбиф.

Моран молча посмотрел на Геранна и по его лицу понял: кухарку в этом замке не напугает и армия разъяренных троллей, а уж отобрать у нее кусок, если тебе этот кусок не полагается, — занятие еще более безнадежное, чем сватовство к эльфийской деве.

— Лицемер, — процедил наконец Моран сквозь зубы и уселся на хозяйское место. — Да я и не голоден. Давай, рассказывай, что случилось.

И Геранн, наклоняясь через Мораново плечо над разложенной на столе картой, послушно рассказал про троллиный отряд, про разоренную охотничью сторожку, про «трофеи» — прибитые к деревьям кабаньи головы, найденные неподалеку.

— Да, — сказал Моран, услышав о «трофеях», — это тролли. — Он повернулся к Геранну. — И что ты намерен предпринять?

Геранн пожал плечами.

— Вооружу крестьян, отправлю в деревню солдат.

— Ты с ума сошел! — возмутился Моран. — Раз в году бывает праздник солнцестояния, девки все будут в венках голые в воде плескаться, можно будет венки пожевать…

— Пожевать? — вырвалось у одного из солдат, присутствовавших при этой сцене.

Моран тотчас вперил в него пронзительный взор.

— Этот изверг, этот душитель свободы никогда не позволял тебе, бедненький, пожевать веночек на голове у придворной дамы? — горестно воскликнул Джурич Моран. — Куда катится мир! Выросло целое поколение солдат, которым и неведомо, сколь сладки цветы, если откусывать их с венка вместе с девичьими волосами.

На лице солдата последовательно изобразились недоумение, брезгливость, ужас.

— Джурич Моран, ты — тролль, — сказал Геранн. — Не смущай моих людей.

Моран величественно поднялся:

— Я тролль из Высших, я — Мастер, — провозгласил он. — Но — тролль, — прибавил он зловещим тоном. — Против правды не попрешь, против истины — тем более. Однако сейчас это не имеет значения. Что будем делать с троллиным набегом? Это так не вовремя!

— Вооружим крестьян, отправим солдат в деревню, — повторил Геранн.

— А когда разобьем врага, устроим на радостях оргию! — сказал Моран и задумчиво пожевал губу. — Это реально, — произнес он наконец с просветлевшим взглядом. — Геранн! Пусть твои холопы меня переоденут. Тебе не стыдно, что твой гость, как последний нищий, расхаживает по твоему замку в этих жалких отрепьях?

В тот же вечер Броэрек отправился в деревню, но не верхом, а на телеге; он вез луки, стрелы, дротики. Многие крестьянские парни промышляли еще и охотой и умели стрелять и метать копье; к тому же жизнь у границы приучила их к обращению с оружием. Но хороших стрел всегда не хватало.

Несколькими часами раньше небольшой отряд под предводительством Хамурабида выехал из замка. Хамурабид — рослый, красивый, с копной темно-рыжих волос и синими глазами, — был родом из той самой деревни. С детства он думал только об одном: стать воином, служить в замке, быть как можно ближе к Геранну. Когда Геранн, в те годы четырнадцатилетний подросток, проезжал через деревню, семилетний Хамурабид смотрел на него с обожанием и думал: вот мой будущий командир, мой господин, тот, кто сделает меня свободным от труда, холеным, всеми любимым.

В пятнадцать лет Хамурабид ушел в замок и был принят на службу, в двадцать три возглавлял десяток солдат и уже не за горами был день, когда ему доверят сотню.

Он был свободен от труда — во всяком случае, от бессмысленного крестьянского труда, в котором никогда не видел ничего хорошего. Он сделался холеным — если не считать мозолей на руках, но то были почтенные ратные мозоли. Его кожа оставалась белой, как молоко, и гладкой, потому что он всегда очень хорошо питался, а заботы не рассекали его лба морщинами. Хамурабида любили товарищи — потому что он был храбр и любил посмеяться, Хамурабида любил его господин — потому, что на него всегда можно было положиться, и женщины его тоже любили, потому что он был с ними щедр и ласков.