Нелегал - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 8

— С гоблинами весьма затруднительно иметь дело, — вздохнул Моран. — Даже и с троллями. Не пробовали?

Он хохотнул. Воробьев смотрел на него печально, готовясь заплакать.

— Я бы с кем угодно поменялся, — вдруг сказал Моран, — лишь бы снова… троллей увидеть…

Тяжелый вздох вырвался из его груди, а затем Моран как будто отринул всякие сомнения. Он сел на диване, взял чай и выхлебал его — почти крутой кипяток, как знал Авденаго.

— К делу! — воскликнул Моран. — Не будь я Моран Джурич или Джурич Моран, это уж как кому нравится, а мне и то, и другое по сердцу. Вот как ты относишься к концу света?

— Что?

— Апокалипсис, по-вашему. Занятная штука. Помрешь — вот тебе и конец света, а? Я над этим долго размышлял. — Моран омрачился. — Но к позитивным выводам прийти не удалось. И в словаре мало что толкового. А ты что думаешь?

— Ну… это еще нескоро, — робко подал голос Воробьев. — Должны быть знамения. Дохлые птицы там, моря крови.

— Чушь! — отрезал Моран. — Это уже вот-вот. По крайней мере, для тебя.

— Вы хотите сказать, что мой случай… безнадежен? Что я умру? — выговорил Воробьев немеющими губами.

— Я знаю, что я хочу сказать! — рявкнул Моран. — Ты глупее среднего человека, тебе говорили? Ну так еще скажут! Я буду первым в шествии тех, кто объявит тебе это прямо в лицо… Откуда про мое агентство узнал?

— Один приятель рассказывал…

— Подробности.

— Ну, приятель по прежнему бизнесу, — сдался и обмяк Воробьев.

— Имя.

— Карпухин.

— Не помню такого.

— Ну, Карпухин. Может быть, Шнеерсоном представлялся. Он одно время в еврейской школе заправлял, вроде как завучем был, но потом его раскусили, что он не Шнеерсон, а Карпухин.

— Не помню.

— В общем, он про вас рассказал.

— Ясно, — сказал Моран Джурич. Он заглянул под стол и обнаружил там Авденаго. — Вылезай. Займешься подбором одежды.

Авденаго задрал к нему голову и на миг встретился с Мораном глазами.

— Для кого?

— Не для себя же, болванский дуболом! Для Воробьева.

— Какую подбирать?

— Да какая под руку попадется… Я не могу доверить ему лазить по моим шкафам. — Моран кивнул на «Собор Парижской Богоматери». — Сам знаешь, что у меня там хранится. Люди придают этим штукам слишком кровавое значение, а этот, — он вытянул руку, указывая пальцем в съеженного Воробьева, — на такие дела весьма слаб. Как бы не пришлось устраивать ему Апокалипсис прямо на квартире. Это было бы лишнее. — Он поразмыслил и прибавил как будто между прочим: — Апокалипсис должен быть хотя бы минимально осмысленным, иначе это — пустой расход живой материи.

Мало что поняв из этого бессвязного монолога, Авденаго поднялся на ноги, приблизился к шкафу и раскрыл скрипучие дверцы. Разумеется, Воробьев со своей банкетки отлично видел связки купюр на верхней полке шкафа. И тусклые глаза Воробьева действительно блеснули, как и предсказывал Моран Джурич.

Авденаго поскорее снял с вешалки нечто напоминающее колет для роли Гамлета в заштатном театрике, присовокупил полосатые красно-желтые штаны и скомканные сапоги из коробки.

— Давай.

Моран Джурич забрал вещи и швырнул их прямо в голову Воробьеву, а потом обтер руки и прикрикнул на деморализованного клиента:

— Одевайся!

Тот послушно переоделся.

Авденаго, забытый, стоял у шкафа и наблюдал. Моран обошел Воробьева вокруг, одернул на нем колет, пощелкал ногтем большого пальца по бритой макушке и наконец распорядился:

— Идем.

Авденаго подкрался к пыльной занавеске и осторожно заглянул в щель. Он увидел, что Моран Джурич установил новый задник — такую же примитивную декорацию, что и раньше, только на ней был нарисован горный пейзаж и какая-то зияющая пещера на заднем плане. Воробьев в дурацкой одежде, в нелепой позе застыл перед пещерой и выпучился в камеру. Моран бормотал:

— Сейчас, сейчас… — и елозил за фотоаппаратом в поисках лучшего ракурса.

От яркого света лампы Воробьев начал потеть, лицо и лысина его блестели, равно и черные завитки волос на тыльной стороне ладони. Наверное, Авденаго должен был бы испытать приступ брезгливости при подобном зрелище, но вместо этого парень вдруг ощутил жалость. Бедный-бедный косноязычный, коротконогий Воробьев, на которого безжалостная бывшая супруга, — воображение почему-то рисовало мускулистую блондинку в купальнике стального цвета, — натравила полчища гоблинов… Это же до какой степени отчаяния нужно дойти, чтобы искать защиты у Джурича Морана и терпеливо сносить все его издевательства!

Моран наконец щелкнул вспышкой. Лампа тотчас погасла. В полумраке виден был Воробьев, по-прежнему боящийся пошевелиться. Затем фигура клиента начала бледнеть и растворяться в воздухе. Моран удовлетворенно хмыкнул и, не дожидаясъ, пока процесс растворения завершится полностью, выскочил из-за шторы с квадратиком полароидной фотографии в руке. Он столкнулся с Авденаго, который не успел отскочить, так стремительно двигался его босс, но даже не обратил на это внимания.

Вместо того, чтобы отругать своего раба за неуместное любопытство, Моран сунул ему карточку.

— Повесь на стену, — распорядился он. — Ты кнопки-то купил, голова деревянная? Смотри, будешь вести себя, как полено, — настругаю из тебя буратинок.

Авденаго аж опустил руки с карточкой и тихо произнес:

— Да что с вами, босс! Вроде, телевизор не смотрите, по тусовкам не шляетесь — откуда вы таких выражений набрались?

— Из художественной литературы, — сказал Моран. — Ты Достоевского читал? «Рояль ногом играль». А? Вот это классик был! Уважаю!

Глава третья

Постепенно Авденаго привыкал к тишине вокруг себя, и его собственный «внутренний человек», с которым он впервые за семнадцать с половиной лет столкнулся лицом к лицу, перестал его беспокоить. Великое дело — привычка.

Впрочем, и «внутреннему человеку» Михи Балашова, он же Авденаго, следовало отдать должное: он не был слишком назойлив и, стоило появиться какому-нибудь новому внешнему впечатлению, пусть даже и самому ничтожному, как этот персонаж охотно отступал в сторону.

На следующий день после отбытия в неизвестном направлении бедняги Воробьева, сбитого с толку и со всех возможных путей, Авденаго осторожно, очень осторожно, приступил к расспросам. Подавая хозяину обед, он для начала произвел разведку: заглянул Морану в лицо.

Моран заметил это и сказал:

— Чего тебе?

Авденаго уже имел случай убедиться в том, что во время приема пищи и особенно — перед этой процедурой Моран бывает крайне раздражителен, поэтому ответил на вопрос быстро и откровенно:

— Пытаюсь определить степень вашего отвращения к человечеству.

— Как всегда, высокая! — рявкнул Моран. — Убирайся.

— Да я так… — протянул Авденаго. — На всякий случай.

— Восстание поднять задумал, гаденыш? — осведомился Моран, придвигая к себе тарелку супа и зачерпывая первую ложку.

Авденаго услужливо подал ему салфетку, которую Моран, впрочем, проигнорировал. Тогда Авденаго сам расстелил салфетку на хозяйских коленях, и очень вовремя, потому что аккурат в этот самый миг Моран облился горячим супом. Авденаго, следует отдать ему должное, даже не вскрикнул, когда раскаленная капустина приклеилась к его запястью.

— Помилуйте, — проговорил Авденаго, — да разве так мятежи начинаются?

— Не учи меня, гнусный и ничтожный раб, как начинать мятежи! — рявкнул Моран. Некоторое время он был занят жеванием, а потом с набитым ртом промычал: — Меня, величайшего мятежника всех времен и народов!

— Угу, — поддакнул Авденаго.

Моран покосился на него с подозрением. В глубине блестящих черных глаз тролля вспыхнуло зеленое пламя.

— Перечить вздумал?

— Никогда в жизни.

— Спартаком себя воображаешь? Учти, я книгу читал и помню, чем там все закончилось.

— А что, про Спартака есть книга? — изумился Авденаго. — Я думал, только кино.

— Ты сперва с литературой ознакомься, а потом уж приставай ко мне с восстаниями, — объявил Моран и похлопал пальцами по столу.