Охотники за ФАУ - Тушкан Георгий Павлович - Страница 65

Задача гарнизона и группы войск в городе: сковать и отвлечь силы Королева, для чего теперь же перейти в решительное наступление. В дальнейшем, взаимодействуя с тремя дивизиями, наступающими от «Узла», по частям уничтожить корпус Королева, очистив город и правый берег Днепра. Еще раз повторялся приказ Гитлера: отличившиеся в очищении правого берега будут награждены орденом «Железный крест» и получат шестимесячный отпуск.

Снова ночь. На нашей (западной) окраине города бодрствует только боевое охранение. Слышится шум подходящих танков. Часовые окликают солдат, идущих впереди танков. Пароль правильный. Русская речь. И вдруг «свои» начинают стрелять. Боевое охранение смято. Танки рвутся в город. Взрываются противотанковые мины под танками…

На ВПУ звонит телефон. Докладывает Филиповский:

— Противник тридцатью танками и до батальона пехоты ворвался в район табачной фабрики. Передовые танки противника прорвались до Днепра. Части ведут бои.

Вдоль Базарной улицы стоят танки противника Прорваться-то они прорвались, но… все уничтожены. Еще гремят выстрелы, еще мелькают фигуры гитлеровских десантников…

Снова звонок: все десять танков уничтожены, десант тоже. Подробности получите в боевом донесении из штаба дивизии.

— А где же остальные двадцать танков?

— Ошибочка! — говорит Филиповский.

Село «Орешек» — белоснежное пятно среди черного леса. Село спит и не спит. По селу, от переправы и к пере-праве, движутся грузовые автомашины. Изредка вспыхнет фара и погаснет. Маленький луч фонарика в руке регулировщицы на перекрестке осветит машину, прохожего, — и снова тьма. А снежок сыплется и сыплется…

В большой классной комнате, превращенной в палату, полутемно и душно. Звуки доносятся сюда приглушенными, будто кто-то за стеной бьет палкой по листу фанеры. К запаху лекарств примешан тошнотворный сладковатый запах тлена. Слышится хриплое дыхание, сонное бормотание, стоны, бредовые выкрики. В этой палате лежат не просто тяжелораненые, здесь «отяжелевшие».

Юрий Баженов не спит. Он лежит в полузабытьи. Голова уже не раскалывается от бал и, как час назад. Пульсация крови отдается лишь ударами набата, методическими, гулкими. Не так уж много дней он лежит в этой длинной комнате с обсыпавшейся штукатуркой, с окнами без стекол, забитыми досками и затянутыми плащ-палатками.

В стене напротив — дверь. С входящими входит и морозный воздух. Двадцать две койки. Пустых не бывает.

Сейчас Баженову лучше. Кровь из двух ран на затылке перестала сочиться уже на второй день. В черепной кости обнаружили только легкую трещинку. Почему-то начались припадки острых болей в печени. Будто втыкают нож.

— Вам чертовски повезло! Пуля проехалась на миллн' метр от смерти, — сказал начальник полевого госпиталя военврач Матвей Иосифович Равич.

Раненый в углу справа от двери часто кричит в бреду: Вот они! Вот они! Да стреляй же гадов? Дай я, что ж ты не стреляешь?! Дай-ка я сам.'..» Он замолкает, но через минуту снова командует: «Пулеметчик, пулеметчик, длинной очередью, огонь!»

Слева от двери лежит офицер без руки. Страдая, тоже в бреду, он спрашивает тихим голосом, полным муки: «Как же ты не накормил бойцов перед боем? Нет, ты ответь мне, как же так, ты не накормил людей горячим?.. Ну и сволочь же ты… как же ты мог их не накормить?! Ведь людям в бой идти. Нет, ты ответь мне!»

У окна, в одном ряду с ним, крайним справа лежит младший лейтенант, совсем еще мальчик. Грудь упакована в вату и бинты. Днем, хрипло дыша, он рассказывает о боях в городе, о дуэли с немецким офицером, стрелявшим в него со второго этажа, из окна. Лейтенант стрелял со двора, без укрытия. Немец стрелял разрывными и попал в него. Бой за этот многоэтажный угловой дом вели с перерывами уже два дня, но тут бойцы яростно ворвались в него и уничтожили и этого офицера, и его отряд.

Ночью, в бреду, младший лейтенант пел тихим прерывающимся голосом.

«Темная ночь… только пули свистят по степи…»

Приходя в сознание, он протягивает руку и просит сестру подложить подушки под спину, через несколько минут — убрать их, потом просит повернуть его на бок…

Рядом с Баженовым лежит капитан, помощник майора Северцева. Его принесли три дня назад. Крошечный, как горошина, осколок авиабомбы пробил оконное стекло и глубоко врезался ему в живот. На ранке маленький кусочек марли, приклеенный по краям коллодиумом. В первый же день капитан объявил, что он здоров, и захотел уйти на работу. Его не отпустили. По утрам он требовал холодной воды для обтирания. Его красивое, сильное мускулистое тело обтирали одеколоном. Он кряхтел от удовольствия. А сейчас он в беспамятстве выкрикивает: «Смерть Гитлеру! Наше дело правое! Враг будет разбит!»

Затем лежит он, Баженов, а слева, весь в бинтах, — танкист. Только один глаз не забинтован. И этот глаз все время смотрит. Еще дальше лежит артиллерист. Он самый шумный. Он командует в бреду: «Орудия, к бою! По наступающим — осколочными! Огонь! Прямой! Горит, гад… Огонь!»

Час назад, когда сестра напоила танкиста и ушла, раненый в дальнем углу громко зашептал на всю палату:

— У сестры под халатом… передатчик… Видал, как мигает?.. Радирует фашистам… Шпионка… Все они, тва-ри… Сейчас войдет — задержать… Слушай мою команду! — истошно закричал он.

И было столько власти в его голосе, и такова была сила Дисциплины, что на койках начали подниматься тяжелораненые.

— Отставить! Слушай мою команду! — что было сил крикнул Баженов. — Приказываю всем лежать! Ложись! Это же бред! Товарищ бредит!

— Слушай мою команду, — не унимался гот. Держи Шпионку! Вон у нее передатчик… Хватай его! Встать

Баженову, врачу и сестрам с трудом удалось успокоить раненых. Но и ему потребовалось впрыскивание пантопона.

Сейчас он испытывает приятное полузабытье, но одна и та же мысль мучит его: «Уйти отсюда куда угодно. Уйти!»

Перед утром Баженов заснул, а проснулся почти здоровым. В голове стучали дятлы. И лишь когда он потянулся к градуснику, лежавшему на подоконнике, дятлов сменил набат. Температура была почти нормальной. Баженов попросил сестру вызвать начальника госпиталя.

— Чего мы хотим? — спросил военврач Равич еще от дверей. С ним Баженов познакомился когда-то в приемной члена Военного совета.

— Чего хочу?.. Чего? О, так желаний много! Так к выходу их силе нужен путь, что кажется порой, их внутренней тревогой сожжется мозг и разорвется грудь…

— Бред, а глаза осмысленные, — удивленно покачал головой военврач и коснулся пальцами его запястья. — Пульс нормальный…

— Это не бред. Это монолог Огарева, или доказательство, что я в здравом уме и светлой памяти. Вы правы, пульс нормальный, я совершенно здоров. Поэтому пусть мне вернут обмундирование, и я покину ваш гостеприимный кров.

— У меня работы по горло, а вы разыгрывать меня вздумали.

— Но я вполне здоров.

— Послушайте, если вы в здравом уме. У вас же в затылочной кости — трещина. Я бы на вашем месте остерегался даже громко декламировать. Единственное, что я могу сделать, это перевести в другую палату, там будет не так… — он не договорил.

Прибежала сестра, что-то взволнованно шепнула ему, и оба быстро покинули палату.

Баженов завтракал, когда дверь отворилась и в сопровождении начальника госпиталя и еще двух военных вошел член Военного совета генерал Соболев.

— Здравствуй, Баженов. Сиди, сиди! А вы, товарищ Равич, говорили: «Палата отяжелевших». Да он молодцом! Как себя чувствуешь?

— Хуже нельзя!

— Что так? Плохо лечат?

— Уже вылечили. Но какой смысл держать меня здесь, здорового?

Соболев вопросительно глянул на Равича.

— Старая песня всех раненых, — кивнул тот и стал объяснять генералу вполголоса, что старшему лейтенанту надо еще лечиться: сотрясение мозга, контузия с осложнением на печень и еще что-то по-латыни — Для убедительности, вероятно. — Так что лучше бы старшему лейтенанту пока не капризничать, — это уже прямо Баженову.