Лунный нетопырь - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 53

— Но сегодня наш разговор получился каким-то странным, ты не находишь, муж мой, любовь моя? Не следует ли из него, что Харру нужно вернуться назад, на Ала-Рани, и написать ту песню, которую требовал от него этот чей-то сын Наиверший?

— А вот такие рекомендации я бы давать поостерегся. Если бы ты знала, сколько крестов и костров породили эти предания о добром и кротком боге… А на Ала-Рани и без того, как ты слышала, и в пропасть сбрасывают, и заживо в статую каменную превращают. Так что пусть уж сами аларанцы сочиняют себе сказочку подобрее…

— Но я боюсь, что Харр уже там — десинтор и меч при нем, кус мяса он себе раздобыл. Ах, как нехорошо, что мы его одного отпустили! Как только он снова здесь появится, нужно будет под любым предлогом его задержать и взять слово, что в другой раз он полетит на Ала-Рани только с кем-нибудь из наших.

— Из наших? Тебя ли я слышу, мое твое своенравие? Ты впервые сказала «с кем-то», хотя по твоему характеру судя, я должен был бы услышать «со мной». Да и на Сваху в последнее время ты как-то не рвешься… Что с тобой, скажи на милость?

Она откинулась на подушку и натянула одеяло до самого подбородка:

— Я просто последовательна. Раз уж решили возводить замок, то надо окончательно выбрать место, прикинуть план, поглядеть, хорош ли здешний камень, или придется пересылать его с Равнины… Да и Алэла на всякий случай надо поставить в известность…

Ах, как легко в темноте лгать собственному мужу, как легко, как легко…

Только вот к следующему вечеру стало ясно, что менестрель не собирается возвращаться на Игуану. С десинтором он, как видно, и сам разобрался. Умелец, ничего не скажешь. Ну, заряды-то кончатся, так обязательно прискочит. Или за очередной оленьей ногой. А пока сыт и игрушка недобрая в черной лапище, он еще погуляет по неведомым дорогам.

Между прочим, раз день прошел и на Игуане засинел вечер, то, значит, над столпообразными скалами Невесты уже потухают звезды. Там близится утро. Пора на свободу…

— Борб, передай моему супругу, что мы с моим першероном на вечерней прогулке, пусть не волнуется!

Но над Горюновым подлесьем, куда она вчера так предусмотрительно слетала, полускрытая горами канареечная заря еще только занималась. Из-под громадной островерхой шапки поблескивающей листвы доносились приближающиеся голоса, заунывное пение. Она торопливо сошла с теплой упругой тропинки (и в самом деле — точно живой), поверхность которой чуть заметно пульсировала, словно дышала. Притаилась за грудой камней. К счастью, подлесье расположилось между двумя скальными массивами, и недостатка в укрытиях не было. Быстро светлело, и она хорошо видела, как оплетенные лыком руки приподняли край чешуйчатого лиственного полога и приладили подпорки; уж не Горона ли ждали? Нет, просто пятеро туземцев с большими корзинами торопливо выскользнули из подлиственной темноты и деловито направились в ее сторону. Не заметили, прошагали мимо — нога за ногу, понурив головы. Вот уж поистине горюновцы! Полезли вверх по осыпчатому склону, разом пропали — вероятно, нырнули в невидимую отсюда пещеру. Это хорошо, ей совсем не хотелось, чтобы кто-то подсмотрел ее встречу с Гороном или вмешался в их разговор…

А если он обманул? Послал не в ту сторону, а сам сейчас уже попивает чаи в каком-нибудь отдаленном селении… хотя — какой, к троллям свинячьим, чай при такой жаре? Да и ни одного дымка она здесь ни разу не заметила. Просто Горон сидит сейчас один на каком-нибудь перевале, обдуваемом ночными влажными ветрами со всех сторон…

Горон близко. И он не обманывает тебя — ты нужна ему не меньше, чем он — тебе.

И откуда ты это знаешь, неслышимый ты мой?

А кому знать, как не мне? Впрочем, сейчас ты убедишься.

И точно — шаги. Легкие, твердые. Другой на его месте, отмерив за ночь добрый караванный переход, как сказали бы на Тихри, сейчас плелся бы нога за ногу… Хорошо, что он решил пропустить ее вперед, а то сейчас у него самого возникли бы аналогичные подозрения относительно ее собственной необъяснимой выносливости. А так — все правдоподобно. Добралась до условленной цели, теперь сидит себе на камушке, ловит последние минуты ночной прохлады.

— Я жду тебя, Горон.

— Вижу. И я ожидал встречи с тобой, хотя и не был уверен, что за долгую ночь ты не передумаешь и не вернешься к своим древнехранильцам.

Он подошел, присел рядом, но не слишком близко — вероятно, чтобы избежать случайного прикосновения. И — странно! — даже на расстоянии от него пахнуло жаром, точно он явился не из ночной прохлады, а из самого солнечного пекла. Торопился изо всех сил, наверное. Волосы, в предрассветной полумгле кажущиеся совсем черными, во время ходьбы отброшенные назад, теперь заструились по плечам, скрывая лицо. Словно их шевелил ветер… которого не было.

— Я умею держать слово, Горон.

— Редкость. Что ж, раз я не разуверился в тебе, то мне пора узнать твое имя.

Держится хозяином положения, но разговор какой-то… необязательный.

— А вчера это было тебе не нужно?

— Естественно. Зачем же утруждать свою память понапрасну. Сколько уж мне в спутники набивалось, и кампьерров, и даже маггиров — не счесть.

— И всем-всем ты отказывал?

— Сомневаешься? Но как видишь, я один.

— А я? Разве я не с тобой?

— Ошибаешься. Ты либо впереди, либо позади. Светлый лучик, появляющийся всего лишь на краткий миг и предвещающий дневное отдохновение. Поэтому я буду рад видеть тебя каждое утро. Но только тогда, когда мой одинокий ночной путь окончен.

Как просто он все это говорит! И простота ну поистине королевская. Ни тени неправды…

— Тогда зови меня Сэниа… Нет, просто Сэнни.

— Просто… Родившие тебя выбрали дивное имя! К сожалению, оно сейчас совсем позабыто, как и древний язык этой земли, известный только немногим маггирам. Эссени — значит «Сошедшая с вечерней звезды»…

Он невольно запрокинул голову, словно пытаясь отыскать ту звезду, откуда могла спуститься его нечаянная попутчица, и ее поразило какое-то запредельное отчаянье, исказившее и без того всегда безрадостный лик. Роскошные его волосы (между прочим, совсем не спутанные, как должно бы у бездомного бродяги) снова беспокойно заметались по плечам, точно обладали способностью самостоятельно двигаться.

Она облизнула пересохшие губы, отметая легкую тревогу:

— Я просто прибыла из дальних земель, где детям дают еще и не такие диковинные имена… — О черные небеса Вселенной, как легко обманывать мужа, и как трудно говорить первому встречному одну только правду! — Но ты устал за долгую ночь, проголодался…

Он, как и вчера, серебряной лодочкой приблизил к ее лицу свою ладонь, точно намереваясь коснуться подбородка, и снова удержал руку на расстоянии падающей ресницы. Горон Неприкасаемый…

— Лукавишь. Ты вовсе не хочешь забираться под лиственную крышу, дитя ночных дорог!

Она засмеялась, но постаралась при этом, чтобы ее смех не звучал слишком тревожно:

— Откуда ты это знаешь? Внутренний голос шепнул?

Теперь настала его очередь удивляться:

— Голос? Внутренний? Ты имеешь в виду ветер, завывающий в подгорных лазах и переходах?

Ну, слава древним богам, у него нет дара этого… яснослышанья, что ли. Проверить ее слова он не может. Но все равно она чувствовала, как что-то заставляло ее избегать любой неправды (кроме собственного происхождения, да и про это она ему рано или поздно поведает).

— Нет, Горон, не ветер. Я так называю всякие внезапные мысли, которые приходят в голову словно ниоткуда… да пожалуй, действительно, как ветер.

Он задумчиво покачал головой, пробормотал как бы про себя:

— Ниоткуда. Слово для чужака. А я исходил здесь столько дорог, что знаю, откуда, из какого ущелья прилетает каждый ветерок…

— Сколько же в тебе неутомимости! — невольно вырвалось у принцессы. — Из тебя вышел бы непобедимый воин!..

Она осеклась — а что, если здесь и вовсе нет воинов?

Но на этот раз он понял ее неверно и, кажется, горестно усмехнулся, хотя за волной волос этого было не разглядеть: