Клетчатый тапир - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 8

— Не разучился еще шкурки по каркасу подгонять? Вот тебе аналогичная задача: найдешь голубую курточку — застежка на биоприсосках, я в ней прилетела — помнишь? Так вот, эту ушьешь точно по той. Цель ясна?

Полупегас принял одежку сразу шестью щупальцами, с молниеносной быстротой завертел, разглядывая и примериваясь — ну совсем как паук муху. Соскучившись за несколько недель вынужденной немоты, он теперь был рад любому поводу поговорить, и когда его ни о чем не спрашивали, просто бормотал себе под нос.

— Та-а-к… брюшко заужено… хвостик поперек спинки на двух чешуйках… передние лапки вшивные…

— К утру сделаешь? — с надеждой спросила девушка.

— Пара пустяков… К утру. Послезавтра.

— Я тебе покажу — послезавтра! Отключу речевую приставку и… — она с трудом удержалась от навязчивой поговорки.

Не хватало еще объясняться с Полупегасом — он-то наверняка привяжется, начнет требовать объяснений, что да как.

— Р-размонтирую! — грозно пообещала она.

— Так голубая куртка запакована… — жалобно проблеял робот.

— Р-распакуешь!

Она была полна каким-то упоительным всемогуществом, какой-то сказочной уверенностью в себе, какой-то новорожденной легкостью… Гюрг ушел — ничего, вернется; Водяной объявил войну не на шутку — ничего, обломаем рога; потеряла жемчужинки — не беда, подарят целое ожерелье; вот будет лихо вышвырнуть его в воду на глазах красы ненаглядной…

Неужели все это сделала одна легкая курточка — символ присоединения к Голубому отряду?

Она повернулась на пятках и увидела зеркало, прислоненное к стенке.

— Кто принес?

— Нея.

После разделения каждый из Полупегасов стал называть свою бывшую половину одним и тем же «Не я». Очень быстро это слилось в одно условное обозначение и стало как бы единым словом.

— Нею… то есть Нетебе было ведено все в таксидермичке демонтировать и запаковать, а не мебель перетаскивать! Тем более чужую.

— Нея сказал — твое.

— Что-то ты стал разговаривать, как папуас из записок Миклухи-Маклая.

— Могу помолчать…

Правая половинка эмоциональная, а на поверхности — самые примитивные эмоции. Из них обида — простейшая. Так сказать, троглодит эмоционального мира.

В полумраке прихожей она придирчиво оглядела свое отражение. Загорела сверх меры, голубушка, кожа да кости, вон скулы как торчат, и нос — не нос, один хрящик вздернутый. Губы, правда, что тутошняя малина — зело витаминная пища на Степухе! А в целом — ничего. Она показала себе язык, тихонечко пропела: «Калмычка ты, татарка ты, монголка, о как блестит твоя прямая челка!»

— Это еще кто? — спросил Полупегас, в последнее время ставший весьма чувствительным к поэзии.

— Кто-то из древних на букву Кы. Должно быть, Катулл. В дверь тихонечко постучались. Варвара беззвучно ахнула, догадываясь, кто это переминается с ноги на ногу, поскрипывая душистыми досочками крыльца. Строго (как могла) спросила:

— Кто там?

— Джамалунгма Фаттах, с вашего разрешения, мэм. Штанишки принес форменные, с командорского плеча. Чтоб уж если перешивать, так вместе со смокингом.

Ее почему-то насторожило это «если».

— А если передумаю?

— А таких, которые передумывают, мы в отряд не приглашаем. Категорично. Она приоткрыла дверь — ровно настолько, чтобы просунуть руку. Ткань снова поразила ее прохладной скрипучестью. Никогда такой не встречала.

— Перчатки и капюшон в кармане, полная экранизация от всех видов излучения, — словно угадав ее мысли, скороговоркой пояснил Джанг. — Так что пожалуйте за труды, мэм!

— О, разумеется!

Она сдвинула в сторонку зеркало, открыла стенной холодильник и осторожно за мохнатый хвостик вытащила самую крупную ягоду здешней малины.

— От щедрот тамерланской Флоры!

Дверь закрылась. Ну вот, шуточка насчет командорского плеча вознаграждена сторицей. А то если вся великолепная десятка начнет упражняться в своих юмористических способностях…

— Тебе работы прибавилось, — обрадовала она Полупегаса. — Впрочем… Штаны-то не командорские! Не иначе, как Джанг свои отдал, они на мне еле сойдутся. Напрасно мы с тобой доброго человека обидели!

— Да уж кто обиды считает! — горестно вздохнул робот. — Помню, раньше-то мы с Пегги по вечерам…

Недаром говорят, что правая половина мозга устремлена в прошлое.

— Послушай, я тебе не Пегги, у меня и так голова звенит от этих стратегов. Мелькают, командуют, прыгают, галдят, ну прямо птичий базар. Тяжко мне будет при моей любви к одиночеству! Так что ни о чем я сейчас не мечтаю, как поспать в тишине…

Она забралась в комнату и, не зажигая света, рухнула на кровать. Блаженно зажмурилась.

Из прихожей донеслось приглушенное бормотание: «Катулл, Гай Валерий. Зря удивляешься, Руф… Не то. Я прошу, моя радость, Ипсифила… Не то. Самый Ромула внук…»

— В ти-ши-не!!! — крикнула Варвара, догадываясь, что Полупегас подключился к тамерланскому информаторию, и надолго.

Наступила наконец тишина, и сразу же пришел сон. Чуткий. Поэтому, когда в дверь снова застучали, она одним прыжком перелетела комнатку и, перепрыгнув через робота, расположившегося со своим шитьем посреди прихожей, распахнула дверь в ночную темноту.

— Что? Что еще?

— Тоги помирает…

По голосу она узнала Ригведаса. Нетрудно было догадаться, что Тоги — это козел,

— А к биологам стучались?

— Евгений Иланович… как бы сказать… послал подальше.

— Да ну? Ведь добрый человек!

— Ему завтра вставать рано, он уезжает. Велел не валять дурака и поставить козлу клизму.

— Юморист! Ну пошли, коли так. Кирюше только стукнем. Кирюшу Оленицына подняли по дороге, он вылез в окно. Световой кружочек от фонаря метался под ногами, словно напуганный необычной темнотой, — звезды, такие крупные здесь, на Степухе, нынче попрятались до единой. Темнота была ломкой и прозрачной, как чернота мориона; нигде не таилось ни клочка тумана, но сверху что-то давило невообразимой громадой, так что хотелось втянуть голову в плечи или еще лучше — убрать ее под крыло. Было тихо. Варвара уже давно заметила, какая большая разница в безмолвии южной и северной ночи. На севере все кругом засыпает, и ожидание звука в такой тишине не заставляет внутренне напрягаться, потому что прежде звука что-то мягко, лениво всколыхнется, а потом поползет и сам звук, вяло, словно отогреваясь на ходу, и к нему уже будешь готов; тишина же южной ночи наступает только перед бедой, и эта беда непредсказуема и всегда неожиданна, как зарница, и успеваешь только вздрогнуть и обернуться к ней лицом, а она уже пронеслась, опалив щеки, и канула в безвестность, чтобы породить другую беду. Здесь, на Степухе, тишина была южной.

Они добежали до ворот Пресептории и, миновав их, свернули влево, и навстречу им под едва угадываемой сенью шалаша двумя затухающими золотыми угольками затеплились, чуть помаргивая, страдальческие глаза козла.

Тогенбург лежал на боку, и туго натянутый живот ритмично подергивался дрожью, как у сытого мурлыкающего кота.

— Сусанин прав насчет клизмы, — тяжело вздохнув, констатировала Варвара. — Печенье, сухарики, галеты. Полными карманами. Кроме вас и еще сердобольные души нашлись — сама вчера сушками потчевала. И кроме меня…

— Что делать-то? — простонал Ригведас.

— Начнем с массажа. Кирюша, держите его за рога, а вы, Петере, раздобудьте побольше теплой воды… и яблок, желательно с гнильцой!

А далее последовало то, что в летописях Земли Тамерлана Степанищева значилось как «лечебная физкультура для обожравшегося козла в темную сентябрьскую ночь». Только часа через два вконец обессиленные Петере, Кирюша и Варвара повалились на траву, изукрашенные синяками от рогов и копыт неблагодарного пациента, а сам рыцарь Тогенбург, трепеща вздернутым хвостиком в диапазоне ультразвуковых частот, ринулся прочь от пригревшей его твердыни цивилизации, усыпая свой путь мелким горошком.

— Уф-ф, — едва ворочая языком, проговорила Варвара, — и кто мог догадаться, что единственное средство от синдрома Лероя — это уровень современной медицины!