Дольмен - Жамэ Николь - Страница 34

– Не стоит из-за меня прерывать такой интересный разговор, мама!

От безжизненного голоса дочери Жанне стало не по себе.

– Не суди по нескольким словам, смысла которых не понимаешь!

Сердце Мари разрывалось от обиды и горя, она вновь почувствовала себя отрезанной от родных, выброшенной ими за порог, теперь они и смотрели на нее по-другому: как на чужого и неприятного человека. В чем причина такой разительной перемены? Она бросила взгляд на Лойка:

– Сказав «нам всем крышка», кого ты имел в виду?

– Это вопрос полицейского, а не сестры! – грубо выкрикнул он. – Мечтаешь надеть на меня наручники и упрятать в камеру?

Глаза брата горели ненавистью. Неужели он обращался к ней? Неожиданно вмешалась Жанна:

– Если пойдешь против брата – ты мне не дочь!

Как она осмелилась произнести такие страшные слова? В голосе ни капли материнского чувства, только решимость не спасовать перед противником.

Тяжело поднявшись со стула, Лойк вышел из комнаты. Мари двинулась было за ним, но Жанна схватила ее за руку:

– Оставь, ему и без тебя тошно!

– А мне, мне не тошно?

Мать молча отвернулась. Мари выдернула руку и тоже ушла: плакать она предпочитала без свидетелей.

В трех комнатах отеля горел свет. Лойк, Ферсен и Мари не спали. Измученная Мари попыталась избавиться от тоски с помощью вина, остатки которого нашла в холодильнике. Не добившись результата, она спустилась в бар и налила себе из первой попавшейся бутылки. Не сразу вскарабкавшись на высокий табурет, Мари взялась за стакан, не замечая находившегося в холле Ферсена, который с любопытством за ней наблюдал. Видя, что она покачивается и вот-вот рухнет со своего насеста, Люка быстро приблизился и поддержал ее за спину, заставив сесть ровно. Вскрикнув от неожиданности, Мари проследила туманным взором за своим коллегой, который прошел за стойку и тоже налил себе вина.

– У вас это что, семейный порок?

Нахмурив брови, Мари не без труда сфокусировала взгляд на Ферсене. Позвякивая льдинками в стакане с шотландским писки, тот продолжил:

– Предпочитаете набираться в одиночку, как братец, или можно составить вам компанию?

– При чем тут «братец»?

Люка сказал ей, что Лойк, прежде чем закрыться у себя в комнате, захватил с собой бутылку.

– Ведь он склонен к депрессии, насколько мне известно? – Ферсену вспомнилось досье Морино, в котором отмечалось, что после смерти жены Лойк впал в состояние тяжелой апатии.

Оторвав нос от стакана, Мари пробормотала:

– Если с Никола что-нибудь случится, он не выдержит… Рука Мари потянулась к бутылке, но Люка, более проворный, ее перехватил.

– Вы тоже не выдержите, поглощая виски с такой скоростью!

Она сопротивлялась, уверяя, что наливает последнюю порцию, но Люка остался непреклонным, приказав ей идти и ложиться спать. Возмущенная Мари стала вырывать у него бутылку, и они оказались совсем близко. Ферсен почувствовал прикосновение ее груди и на этот раз не заставил Мари выпрямиться. Несмотря на опьянение, она прочла в его взгляде откровенное желание и резко отпрянула:

– Не смейте меня трогать!

– Что вы себе вообразили? – произнес Люка с вызовом. – В тот день, когда вы будете моей, все произойдет по вашей доброй воле и на трезвую голову!

От гнева, усиленного алкоголем и унижением, Мари залилась краской. Неловко соскочив с высокого табурета, она неверной походкой двинулась к ключам. Несмотря на отчаянный жест, который задумывался как твердый и точный, нужный ключ снять не удалось, и ей пришлось предпринимать усилие трижды, прежде чем его подцепить.

Ферсен с улыбкой смотрел, как Мари удалялась, потом в три прыжка догнал ее и схватил за запястье.

Она принялась вырываться:

– Отпустите меня, жалкий маньяк!

– Тогда верните ключ! Вы заграбастали ключ от моего номера!

Мари ошеломленно уставилась на свою ладонь и поняла, что он прав. Люка подлил масла в огонь:

– Вышла ошибка, или я могу все-таки рассчитывать?… – Мари, испепеляя его взглядом, бросила ключ, который Ферсен подхватил на лету. – Возможно, скоро я тоже начну верить в предзнаменования…

Но Мари уже рядом не было. Наполовину протрезвев, она сняла с табло нужный ключ и подошла к лифту. Люка, не замечая, что с лица у него не сходит блаженная улыбка, провожал ее глазами, пока за ней не сомкнулись дверцы лифта. Когда Мари благополучно поднялась наверх, Ферсен позволил себе последний глоток виски и чуть не поперхнулся от смеха, услышав, что она растянулась в коридоре.

Лойк, тоже не удовлетворенный выпитым, с пустой бутылкой в руке вышел из спальни. Тревогу о сыне алкоголем залить не удалось. Он прошел в свой рабочий кабинет и остановился как вкопанный. При слабом свете настольной лампы на письменном столе виднелось белое пятно. На лице Лойка появилось выражение ужаса.

Письмо.

Он взял его дрожащими пальцами, вынул листок и, затаив дыхание, стал читать. На выпавшем из рук конверте оказалась сургучная печать со знаком в виде овала, нижняя часть которого упиралась в небольшую черточку. Такой же символ был вырезан на одном из менгиров Ти Керна.

13

Вспарывая темную водную гладь и оставляя за собой серебристую борозду, ясным утром следующего дня в порт вошел паром. На набережной собралось почти все население острова. Семья Кермер, за исключением Лойка, в скорбном молчании, нарушаемом лишь криками чаек, смотрела на спускавшихся по сходням четверых мужчин, которые несли на плечах гроб с телом Жильдаса. Обведя глазами толпу, Мари наклонилась к отцу и с беспокойством спросила:

– Где же Лойк?

Милик не знал. Взяв дочь под руку, он возглавил длинную процессию, потянувшуюся к кладбищу.

Всего в нескольких метрах Ферсен и Морино наблюдали за разгрузкой поддона с ящиками. Внезапно трос подъемного крана со скрежетом лопнул, поддон качнулся, ящики, подняв фонтан брызг, попадали в воду и мгновенно затонули. Люка, не сдержавшись, выругался. Морино заметил с досадой:

– Такая аппаратура накрылась! Немыслимо! У вас что, дурной глаз?

– Заткнитесь, черт бы вас побрал! Пусть поднимут все, что можно! Живей!

– Не имеет смысла: для электроники морская вода – смерть!

Сопротивляясь безумному желанию утопить самого Стефана тут же, в порту, Ферсен быстро зашагал к кладбищу.

Траурная церемония началась. Люка отошел в сторону, собираясь пройти по кладбищу и осмотреть другие могилы. Его внимание привлекло помпезное сооружение в неоготическом стиле – семейный склеп Керсенов, который, судя по всему, не раз перестраивался. Ферсен не без иронии отметил, что с этим горделивым мемориалом тщетно пытался соперничать склеп Ле Бианов – из дорогого мрамора, весь усыпанный искусственными цветами и безделушками. Прочитав на стеле выведенную золотом надпись, он узнал, что, помимо прочих, с 1960 года там покоился прах двух близнецов, всего нескольких дней от роду. Год, отсутствовавший в записях старика Перека! Он обернулся и издалека посмотрел на Мари. В черном она показалась ему особенно беззащитной и трогательной.

Стоя между родителями у гроба Жильдаса, Мари не переставала волноваться из-за отсутствия второго брата. И она не была единственной: Гвен то и дело бросала на нее тревожные взгляды.

Догадавшись о чувствах дочери, Милик шепотом напомнил, что со времени смерти жены Лойк больше не мог выносить похорон. Наверное, сейчас он предавался горю в одиночестве. Жанна неодобрительно посмотрела на них, призывая к молчанию. От ее холодного взгляда Мари стало еще тяжелее, и она покачнулась. Тогда Жанна взяла дочь под руку и слегка погладила ее ладонь. Глубоко тронутая нежностью этого жеста, чего она уж никак не могла ожидать от матери, Мари не сумела сдержать слез, потоками хлынувших по ее щекам. Поддавшись порыву, она обняла мать, прижала к себе, уткнувшись лицом в ее шею, как это часто бывало в детстве па зависть братьям, которые этой привилегией не пользовались.

Во время соболезнований Армель де Керсен, как всегда, оказалась на высоте, приняв скорбно-торжественный вид, тогда как ее супруг едва скрывал на лице выражение смертельной скуки. И только Жюльетта, украдкой обменивавшаяся взглядами с юным Ронаном Ле Бианом, выглядела искренне опечаленной.