Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 86

Она протянула подружке зелененые обручи, и тут ее взгляд скользнул по окаменелому лицу сердечного своего друга, который лежал, стиснув голову руками.

— Да что ты с ним сотворила, злая жисть? — крикнула она, с размаху швыряя кружала об пол; раздался хруст — это одно из колец попало точно по драгоценному камню, венчавшему эфес Харрова меча, и распалось надвое.

— Ладно, хватит с меня заветов, — печально проговорила Мадинька и, не прощаясь, выскользнула вон.

— Споила-одурманила она тебя словесами мудреными, — запричитала хозяйка дома. — Ишь, глаза-то побелели…

— Уйди, а? — просительно промычал он. — Оставь меня на одну ночь, пока я с ума тут не стронулся…

— Как же!

Она плюхнулась рядом с ним на постель, положила его голову себе на колени и принялась гладить по белым его кудрям, не забывая другой рукой наливать одну чашу за другою, и так до тех пор, пока не забылся он тяжело и бездумно.

Наутро, с трудом продрав глаза, первым делом увидел посапывающую рядом Махиду, понял: в ее доме ему хозяином не быть. Значит, надо зарабатывать свой.

С луками да стрелами провозился он много долее, чем ожидал, — руки у него были хоть и искусные, да не про деревянное дело. И на двор к аманту ходить перестал, пока не сварганил три лука: для себя — здоровенный, а для амантовой ребятни — словно как игрушечные. Несколько раз ходил в рощу подалее, пристреливался тупой лучиной. Наконец выбрал три наконечника поплоше и увел на целый день наследников, к делу приспосабливать.

А вот тут он и не ожидал, что они окажутся такими прыткими — может, помогло то, что на кряжистом столетнем стволе нарисовал угольком тупое свинячье рыло, в которое целить было одно удовольствие. Дни летели быстро, как оперенные лебедиными перьями стрелы, и вот наконец Харр заявился к Иддсу с плоским коробом за плечами.

— Куда подаваться надумал? — равнодушно осведомился амант, словно виделись они не далее как вчера.

— Да на ужин к тебе. Стеновой! Позовешь ли?

— Считай, что напросился.

— А ежели я двоих своих сподручных прихвачу?

Иддс поднял бровь:

— Что-то охамел ты, как бирку я на тебя навесил. Ну и кого?

— А наследников твоих.

Вот тут уже амант удивился по-настоящему:

— Вы там что, вместо науки ратной шутки шутили в роще-то?

— Шутки кончились, воин-слав. Зови детишек.

Брат с сестрой вошли степенно, поклонились, точно званые на чужой пир. Сели. К блюдам почти не притрагивались, на Харра не косили — словом, вели себя так, что в который раз подумалось: от таких не ушел бы, ежели б свои такими удались. Наконец подали на блюде поросенка, зажаренного на вертеле; тут уж Завка не выдержала, стрельнула рысьим глазом на своего наставника. Тот нахмурился: а вот такого уговора не было. Отставить, значит. Завка, знавшая о предстоящем визите Харра и с вечера улещивавшая кухарей, чтоб побаловали свининкой, капризно надула было губки, но тут Харр поднялся, потянувшись за своим коробом:

— А что, воины мои малые, не потешить ли нам аманта-батюшку, так сказать, на сладкое?

Амант и тут бровью не повел — ждал сдержанно, несуетливо. Харр повел его на ратный двор, а стражей попросил на время убраться из дому. Иддс и тут промолчал. Завл нырнул куда-то в угол, достал припасенное на этот случай чучело. Отставил к супротивной стене. Когда гость начал вытаскивать из короба невиданные на всем Многоступенье луки, амант не выдержал — вытянул шею и подлез Харру под локоть. Тот усмехнулся:

— Ну что, с тридцати шагов сможешь положить недруга?

— Копьем.

— Сам говорил: копье мимо просвищет — и нет его, безоружен ты.

Амант не дурак был, уже понял, что к чему. Сопел на весь двор.

— Ну, теперь гляди! — сказал Харр.

И было аманту на что поглядеть. Три стрелы вошли в травяной мешок, на котором была нарисована усатая рожа; три — где положено быть сердцу, желчи и вздоху. Отступил. На место его встал отрок, старательно прицелился, и из трех стрел две-таки вмазал прямо под намалеванные усы. Уступил боевой рубеж сестренке. Она, правда, на пяток шагов подошла, но, почти не целясь, угодила в глаз — и в бою, и в поединке честном такая рана вывела бы противника из строя, а ежели стрела заговореная или ядом опоеная, то и совсем из жизни. И это ручонкой дитячьей-то!

Харр, усмехаясь, глянул в лицо аманту — слюнки-то не потекли? Пока нет, но были готовы.

— Так, — сказал амант. — Оружье тут оставьте и подите пока прочь.

Наследники, поклонившись, вышли.

— Похвалил бы…

— Успею. Сколь многие знают про это?

Харр молча поднял руку, показав четыре пальца.

— А девка твоя?

— Виноват. Как ладил — видала, а вот для чего, вряд ли догадалась.

— Да коваль, что наконечники мастерил… Понятно теперь, почто они за тобой охотились. Поняли, что дело это оружное, новое. Все тонкости хотели из тебя вытянуть. Вместе с жилами, разумеется.

Рыцарь поежился, вспомнив несчастную мудродейку. От того, что в Серостанье тамошний зверь не синье производил, а серь-серебрень, ему было бы не легче…

Иддс принялся чесать грудь, на которой от носимой почти постоянно дырчатой кольчужки отпечаталась красная сетка.

— Выберешь десяток воинов, у кого рука потверже, а язык покороче, заключил он. — Натаскивать будешь тут же, а за стенами моими — ни-ни. Мастерить будешь так, чтоб я видел, горницу тебе отведут.

— Кстати, о покоях, — обрадовался по-Харрада. — Несподручно мне будет за каждой шалостью из околья сюда бегать.

— Присмотри дом, что без хозяина, — по всему стану с десяток таких.

— А платить кому следует?

— Все хоромы, что промеж стен, — мой доход. Так что, считай, мы в расчете. Казначея только с собой прихвати.

Харр взялся за свой лук, намереваясь спрятать его в плоский короб, но Иддс и тут остановил его:

— Себе другой смастеришь.

Харр понял, что воин-слав при нем не хотел позориться, неумехой себя выставлять. Ну да дело его, воин он бывалый, быстро освоится. Харр поклонился и вышел, кликнув казначейного телеса. Хотя было ему чуточку обидно — ни тебе спасибо, ни какого другого слова приветного.

Но зато — дом.

И тогда он впервые за все эти дни позволил себе вспомнить о том, о чем запретил даже думать…

На самом верхнем уровне благоприобретенной башенной хоромины, в просторной и совершенно пустой светлице он шумно вздохнул, даже не веря, что все так просто обошлось, и ринулся к окну.

Зелогривье, если не считать амантовых домов, все лежало под ним, подставляя его жадному взгляду свои крыши, огражденные кадками с зеленью, уставленные лежанками да скамеечками, устланные коврами и полосатыми циновками, — все напоказ солнышку, равнодушному и не то чтоб слишком ясному. Диковинное Харрово жилище, нависающее над окрестными домами и улочками, точно шляпка исполинской поганки, могло бы служить отменным сторожевым постом, но в этой земле, как видно, за своими не следили — впрочем, за чужаками тоже, полагаясь на зоркость разноцветных пирлей. Так же мало волновала эта чужая, отворенная прямо в зеленоватое небо несуетливая жизнь и амантова лучника, для которого совсем нечувствительно и уж тем более против его воли весь белый свет сошелся клином на одном-единственном доме — вот этом, что ближе остальных, с круглой, не зелененой крышей, посредине которой высилась закрытая беседка. Крыша была пуста, и только ветер лениво шевелил какой-то золотисто-желтый лоскут, упавший, как видно, из-за узкой резной створки, заслоняющей окошечко беседки. Ох и горазд же был рокотанщик хорониться от чужого взгляда!

Харр презрительно хмыкнул и, отступив от окна, решил завтра же взять казначея за бока, чтобы дом по-людски всякой утварью снабдил-обрядил, тогда и заночевать можно будет.

Так что хоронись — не хоронись, а никуда ты от меня не денешься, скромница ты моя, капризница!

В отменном расположении он, насвистывая, спустился по крутой лесенке, вьющейся вдоль холодной каменной стены. Время от времени высвечивалось узкое окно, и тогда ступенька расширялась, превращаясь в небольшую площадочку можно было даже поставить уютную лежанку для отдыха, ежели удастся сюда Мадиньку заманить. А что это получится, он и не сомневался. А в недобрый час здесь можно было и с луком приладиться, жаль только, улочки больно кривы, далеко не пристреляешься. Нет, со всех сторон дом был хорош, а в особенности тем, что дверь в него была по другую сторону от рокотановой хоромины и напротив нее высилась глухая стена купецкого амбара. Так что входить и выходить он мог никем не замеченный.