Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 8

— О! О! О!

Левый край подпрыгивающего диска, как раз там, где удар должен был прийтись по Юргу, свисал бессильными лохмотьями. Командор сел, озадаченно глядя на дэва — тот уж очень напоминал недотепу, ударившего по булыжнику вместо футбольного мяча.

— Подымайся, Стамен, — устало проговорил он. — Больше нас не тронут. Не знаю, каким чудом, но похоже, что маэстро фокусник саданул сам себя по… Стамен?!

Вулкан услужливо полыхнул, и в отраженном тучами блике Юрг увидел темные пятна, забрызгавшие изнутри щиток шлема.

— Флейж! Ких! Где вы, черт вас подери?

Они появились почти мгновенно — слава богу, оба целые и невредимые. Ох как кстати, что он не объяснил им про вакуумное закрепление! Лежали бы тут рядком…

Темный пузырь на губах Стамена вспух, лопнул, на щитке появилось новое пятно — значит, Стамен дышал.

— Ребята, тихонечко его подымаем, в кораблик, и — на Землю. Не ошибетесь?

Это было лишнее.

Прежде чем люк за ними закрылся, он обернулся к постанывающему дэву и голосом, не предвещавшим радужных перспектив, пообещал:

— Я вернусь.

Люк, которому мона Сэниа велела раскрыться узкой щелью высотой точно по ее росту, позволял ей стоять боком, опираясь плечами на упругую кромочку и изредка поглядывая в глубину кораблика, где возился на полу Ю-ю, перекатывая крупные (чтобы нельзя было запихнуть в рот) гладкие орехи. Это занятие пока удовлетворяло его полностью, тем не менее разговор, которым князь Лроиогирэхихауд пытался развлечь свою гостью, то и дело затухал.

— Да?.. — проговорила принцесса, отрываясь от своего бездумного ожидания. — Прости, Лронг, о чем мы говорили?

— О том, что ты всегда сможешь найти меня, где бы я ни был на своей дороге, по княжескому знамени. Оно разделено на четыре части, ибо четыре священное число на Тихри.

— А почему? — спросила она, стараясь придать своему голосу оттенок подлинной заинтересованности.

— Потому что у любого тихрианина есть четыре основных пути: на солнце, против него, левой бровью к нему и правой. В зависимости от того, какой путь он выбирает, изменяется и его судьба.

— Понятно. А цвета?

— Белый — дневной свет, черный — темнота бессолнечности, желтый — тепло, откуда бы оно ни исходило, и красный — кровь всего живого.

— Это прекрасно, что вы не отделяете человека от всех других тварей… Но знамя, даже развевающееся на ветру, трудно разглядеть сверху.

Бывший лекарь раздумывал не долее двух секунд.

— Я велю сделать его таким, чтобы каждая часть была не менее восьми раз по восемь шагов, и расстилать полотнище на земле возле каждой своей стоянки.

Мона Сэниа горестно покачала головой, глядя на сидящего на пне чернолицего великана, руки которого привычно плели травяную косицу.

— Я не перестаю удивляться проницательности этой девочки, выбравшей именно тебя…

— А я не перестаю думать о том, все ли я сделал из того, что могла бы совершить она. И прежде всего я вспомнил о Чернавке.

— Нашли ее?

— Да, и вовремя. Сейчас она в моей новой столице, под надежной охраной.

Мона Сэниа поняла, что чего-то он недоговаривает — вероятно, не хочет занимать ее мысли своими заботами.

— Если я в чем могу помочь — скажи, Лронг! И почему ей потребовалась охрана? Разве недостает твоего княжеского повеления?

Он пожевал губами и взялся за новый плетышок. Сейчас, когда гостья неведомого мира вернулась сюда, освобожденная от черной тени проклятия и исполненная величавой женской красоты, он не смел поднять на нее глаза и только дивился тому, как спокоен и бесцветен его собственный голос. Нет, не ту женщину ждал несчастный Оцмар, не ту… И если бы ему, Лронгу, был дан мучительный дар предвидения, он рисовал бы вот этот светлый лик, изображая его рядом с солнцем. Равносветящая… Сестра Негасимого Светила…

— Лро-онг! Теперь ты задумался?

— Прости, — пробормотал он, теряясь, как мальчик. — Это было не по-рыцарски — забыть о своей даме…

Забыть! И она поверила…

— Но ты же думал о Чернавке — это естественно. Так почему ее нужно охранять? От кого?

— От моих солнцезаконников. Они требуют ее казни, — он отвечал только потому, что не в силах был ни солгать, ни промолчать, когда та, что с первого взгляда стала повелительницей его дум и сердца, требовала ответа.

— Но ведь это ты приказал спасти ее!

— Да. И на то была моя княжеская власть и воля. Но она была Чернавкой, принявшей пожизненный обет, и ее долг — умереть, но не позволить увезти себя из Анделисовой пустыни.

— Это кто так сказал?

— Закон, моя госпожа, который выше княжеской воли.

— Ну так стань князем, который выше закона, разгони своих дармоедов, издай указ, чтобы последний караван забирал каждую Чернавку, отслужившую свой срок…

— Но кто тогда будет блюсти законы, разрешать тяжбы, отпускать содержание стражникам и воинам, возжигать Невозможные Огни? Кто будет разводить и обучать молвь-стрелы… Прости, о увенчанная короной морозного утра, но меня, по-видимому, ожидает неотложное дело.

Принцесса вытянула шею и скосила глаза вправо, следуя за досадливым взглядом Лронга, — там, преклонив колени на красную подушку, терпеливо замер обладатель алого балахона. Что-то уж очень бесшумно он подобрался всего на каких-нибудь пятнадцать шагов. Если у него тонкий слух, то сколько из того, что было сказано совсем не для посторонних ушей, вынесет он из подслушанной беседы?

Как не кстати оказалось решение оставить Гуен на Джаспере! Но в поспешных сборах было решено, что и белой стражнице, и верному Кукушонку, и натерпевшемуся всяких бед крошечному Шоео нечего делать в ледяном Аду. Да и задерживаться здесь надолго они никак не собирались. Юрг обещал, что все возможные осложнения растянут экспедицию от силы на два-три дня — ведь на Тихри так легко одерживать победы! Но сейчас с каждой минутой тревога моны Сэниа росла, и даже появление смиренно потупившегося солнцезаконника, всем своим видом говорившего, что он готов простоять в привычной, по-видимому, позе хоть до самого Невозможного Огня, вызывало у нее недобрые предчувствия.

Лронг размашистым шагом подошел к солнечному жрецу и молча протянул руку — это был царственный жест, и мона Сэниа подивилась, как немного времени нужно, чтобы вот такие повелительные движения стали естественными. Замелькало красное — оказывается, балахон был многослойным, как кочешок капусты; наконец появилось искомое: плетеная клетка-корзинка. Так же, не проронив ни слова, Лронг взмахом руки отослал гонца прочь, и принцесса вдруг подумала, что на его месте она постаралась бы ограничить контакты этого красноризца — где-то неподалеку, говорят, имеются вполне комфортабельные подземные отели с номерами на одного, правда, лишенные естественного освещения и туалетов.

Лронг подошел, прижимая корзиночку к груди — в его громадных лапах она была почти не видна.

— Прости меня, госпожа моя, но я полон смутных предощущений — мне чудится, что весть, принесенная княжеской молвью, касается тебя, а не меня. Открывать ли?..

— Если это действительно касается меня — открывай, добрый Лронг. Ты ведь рядом.

Он покачал головой, польщенный, но не успокоенный ее словами. Неуклюжие на вид пальцы нажали какой-то неприметный замочек, и крышка корзинки поднялась, позванивая бубенчиком, прикрепленным к ней изнутри. Цыплячьего цвета птичка с розовым воротничком, который она тут же кокетливо нахохлила, вскочила на краешек корзины и, наклонив головку, подождала, пока утихнет серебряный перезвон. Затем она прощебетала, почти не отделяя одно слово от другого:

— Один амулет — беда одна, два амулета — две тысячи бед; на Тихри задача тебе задана, но в мире каком ты найдешь ответ?

Мона Сэниа подняла изумленные глаза на Лронга:

— Ты что-нибудь понял, благородный рыцарь?

— Пока только то, что эта весть предназначена не для моих ушей. Она обращена к тому, кто способен смотреть на Тихри как на один из многих других миров.