Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 65

— Не пришлет, — равнодушно отозвался пожилой стражник. — Уговору не было.

Ни смены, ни подмоги амант, разумеется, не прислал. С первыми лучами зеленоватого солнышка притопали к воротам; страж, прятавшийся наверху, за массивным колоколом надвратным, придирчиво их осмотрел и только тогда дал знак, чтобы отодвигали щитовой заслон. Ворота приоткрылись на совсем узенькую щелку; Харр пропустил всех вперед, придирчиво оглядывая, нет ли урона: поцарапаны были четверо, но легко. Последним шел пожилой.

— Ты вот что, — остановил его Харр, — скажи аманту, чтоб раненых заменил, колья да остроги послал ставить засветло, а на большой дороге ловушек соорудил пару-другую, не менее. А я спать пошел.

Сказал и тут же пожалел слова были неосторожны, так ведь и сглазить недолго. Ежели подкоряжники добрались до Махидиного жилья, то надо еще будет искать нового пристанища.

Он круто развернулся и зашагал прочь, отыскивая глазами следы ночных потасовок. «Ишь, лихолетец, а распоряжается», — услышал он за спиной шепот привратного стража. Ворочаться и внушать к себе уважение наиболее доступным страже образом что-то не хотелось. Он быстро добрался до знакомого проулка, так и не увидев ни одного валявшегося тела — видно, перехвалил амант своих наемников, отсиживались они ночью, предпочтя целую шкуру каким-то обещанным ножевым. Дом Махиды был пуст и нетронут — в самом деле, не мог же Иддс отпустить девку на ночь глядя, да еще на какую ночь! Ладно, пусть утречком за счет аманта покормится, а там уж разбираться будем.

Он скинул на пол провонявшую потом одежду, повалился на трудовое девкино ложе и, едва прикрыв чресла ласковой шкуркой, захрапел на добрые десять дворов.

Пробудился он от щекочущего ноздри запаха — со двора тянуло жареным мясом, обильно приправленным незнакомыми пряностями. Первое, что бросилось ему в глаза, — ведерный кувшин, стоящий возле постели, и только потом — сама хозяйка дома, сидящая на пороге, подставив лицо солнышку. Три ряда новеньких блестящих бус отягчали ее шею.

По тому, как чутко обернулась она на слабый шорох, как кинулась к нему ластушкой, как заплескались по его телу тревожные ладони — не ласкали, а бережно выискивали следы недавнего смертоубоища, — Харр почувствовал что-то новенькое: кажись, перестала она видеть в нем гостя захожего, обнимала как мил-друга ненаглядного. Повысила в звании, одним словом. Харр запустил пальцы под туго заплетенные косички, заглянул в чуть косящие лютиковые глаза:

— Ну как, допросил тебя амантов малец?

Нижняя, и без того сочная губа выпятилась, носик, блестящий, точно обжаренный желудь, забавно сморщился:

— Так это кто кого допрашивал…

Харр только головой покачал:

— Ох, стервушка, малолетка не пожалела!

Махида так и вскинулась — взыграла профессиональная честь.

— А я что делала? Токмо и жалела. Погоди, он еще ко мне по воле вольной придет-прибежит, как подрастет чуток… — и запнулась, спохватившись.

— Да ладно, не оправдывайся, — он притянул ее к себе, и это движение тут же отозвалось в каждой пяди его тела памятью о недавних боевых тяготах; и тут же, как тень от блеска оружного, из той же самой боли-бремени поднялся неподвластный разуму черный хмель самой что ни на есть звериной похоти. И почему это каженный раз после драки вот так разбирает, ну прямо хоть к ножнам прикладывайся?

Но только ножны, слава Незакатному, не потребовались — Махидушка была уже под боком, стелилась, шелопутная, точно травушка шелковая…

Все путем. Чести не навоюешь — сласти не сподобишься.

Только вот со второй переменой на застолье любострастном заминка вышла не ко времени припорхнула Мади:

— Во всем стане кличут… Ой.

— На дворе погодь! — гаркнула на нее подруженька.

Похоже, не впервой было рокотанщиковой внученьке вот так пичугой пуганой вон вылетать. Может, и прав был ее сивый дед, что заказал ей дорогу на блудный двор?

— Ладно уж, — сказал Харр, натягивая порты. — Самой, поди, не терпится амантовыми подарениями похвастать! Эй, умница, иди, полдничать будем.

Мади появилась как ни в чем не бывало, даже не покрасневшая, уселась на привычном месте, глядя сладкоголосому рассказчику в рот — не за угощением пришла, за сказками.

— Ну, так что там во стане твоем сказывают? — упредил он ее — пусть сама язычок разомнет.

— Что ты, господин Гарпогар, звезду-лихолетицу пригасил, что войско несметное порубанным по воде спустил, что дары бесценные за то от всех трех амантов получил…

— Как же! — взвилась Махида, за минуту до этого готовая похвастать небывалым богатством, в котором была хоть и малая, но и ее личная и вполне заслуженная доля. — Держи карман — дары! Горстка грошиков да урыльник с вином прокисшим…

Про грошики-то он, между прочим, впервые услышал.

— И по воде, право дело, не всех-то спускать было надобно. Пару-другую и в куст можно было закинуть, до утрева. Махиду уже понесло, удержаться она не могла. — А сейчас мы бы их достали — в проулках-то, поди, ни одного поганца пришибленного не осталось!

— Уже подобрали, — вздохнув, согласилась Мади. — В одном тупичке только и нашли вроде, так там несколько старух сцепились…

— Стойте, стойте, девки. — Харр потряс головой, стараясь представить себе, о чем речь. — На хрен мне дохлые подкоряжники?

— Тебе, может, и в лишку, а я за амантовым столом не сиживаю, так что стащила бы их к свинарям, мне за то к Белопушью, может, цельная свиная нога перепала бы. А не то и поросенок.

— Не понимаю, — искренне признался Харр. — Что, свинарям мертвяки прислуживают?

Обе подружки так и прыснули.

— Во-во, прислуживают, — подтвердила Махида, утирая губы тыльной стороной ладони. — В котле поганом. Свинари их порубят и чушкам наварят. Не пропадать же добру.

Слава Незакатному, пополдничать он не успел. А то прибирать бы Махиде свою халупу…

— Это кто ж у вас моду такую завел — людей свиньям скармливать?

Мади по обыкновению округлила золотые свои безмятежные глаза:

— Но ведь это не люди, господин мой! — и это таким детским, чуточку назидательным тоном, каким она могла бы сказать: «аманту надо кланяться» или «не сопливь два пальца — для этого зеленый лист надобен».

Харр почувствовал, что звереет.

— Я, между прочим, тоже не с неба свалился, из лесу пришел, даже хуже того — из болота поганого, бескрайнего; так что, может, и меня сонного порубить да скотине стравить, чтоб жиру поболе нагуляла? А? Кто человеком родился, тот человечьим прахом стать должен, потому как одинаково солнце светит и сыну амантову, и подкидышу лесному. Равны они перед богом Незакатным. В людской судьбе своей они рознятся, это правда, и от рождения до смерти каждый волен себе дорогу выбирать, но уж если пресекся путь его, нечестивый или праведный, — верни кости земле, чтоб солнце ясное их не видело, тленьем смрадным не гнушалося; смерти ночь предоставлена…

— А как же рыба? — невинным голосом спросила Махида. — Сам же принес, сам и потребил. А в ручье-то кто не топ!

Харр прикусил язык — а ведь права была девка. И медвежатинкой он лакомился, а медведь, с тех пор как на нем ездить перестали, совсем одичал, из лесу выкатывался и не токмо скотинку да ящеру придавливал, а и человечинкой пробавлялся.

Оттого что немудреная задачка засела в мозгу, как орех ядреный, который пальцами не расколоть, Харр рассвирепел окончательно.

— Ни ручью, ни рыбине слизкой ума-разума не дадено! — рявкнул он, остервенело вбивая левую ногу в правый сапог. — А человека бог на то и тварью мыслящей сотворил, чтобы он честь и совесть имел, чтобы он видел глупость несусветную в обычаях стародавних, чтоб имел понятие о том, что такое грех непрощаемый…

Он вдруг осекся, потому что сторонней мыслью оглядел и оценил себя как бы глядючи чужими глазами. Да солнцезаконник, и только! И как слова-поучения у него складно полились, просто диво! Никогда за собою такого не числил. Сказки-байки сказывал, это был его хлеб; но вот проповеди читать, да кому девкам куцемозглым! Срам. На каждой дороге свои законы-обычаи, и не ему их перекраивать; вот и тут — наскучат ему Махидины ласки-милости, встряхнется он, как горбатый кот, ручей переплывший, и снова айда в дорогу, и на кой ляд ему заботой маяться о том, что у него за спиной остается!