Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 23

— Ушинь, вы не успеете моргнуть, как будете дома, — не могла сдержать улыбки мона Сэниа. — Честное слово, это совсем не страшно. Я сейчас.

Она вернулась в комнатку Касаулты, чтобы подвинуть к ней поближе новорожденную. Ушинь между тем вышла на солнечный луг, жмурясь от яркого света.

— Э-э, бабулька, можно тебя на минуточку? — услыхала она над самым ухом.

Это, несомненно, была незабываемая пара — крошечная розово-серебряная женщина и полуголый верзила, словно обмазанный дегтем с головы до громадных четырехпалых ступней.

— Дай-ка сюда. — Харр по-Харрада бесцеремонно вытащил у нее из корзинки опустевшую флягу; встряхнув, откупорил и с горестным подвываиием выцедил последние капли.

— Анделисова слеза… — пробормотал он сокрушенно. — Где ж это видано такой благодатью да конечности грешные обмывать! Грех. Грех, бабулька. Радость надо людям дарить, а не на землю лить.

Он с горестным вздохом возвратил королеве пустую емкость.

— Ты, как в другой раз будут кликать повитуху, меня возьми. Подмогну. Да не думай, я задаром.

— Благодарствуй, милый юноша, — совершенно серьезно ответила серебряная королева, — я справлюсь. А ты найди дорогу к моему дому, и мои дочери изукрасят твое чело, а древние боги осенят своей благодатью.

— Заметано, — сказал менестрель, хлопая Ушинь по плечу.

В этот момент мона Сэниа вышла из шатра.

— По-Харрада! — взвизгнула она. — Перед тобой королева этих островов!

Обернувшиеся на ее крик дружинники все как один преклонили колена. Юрг немного помедлил, но, вспомнив о возложенной на него дипломатической миссии, решил, что маслом каши не испортишь, и присоединился. Один Харр остался торчать, как Александрийский столп, почесывая одной босой ногой другую.

— Не гневайся, моя милая, — проговорила своим журчащим голоском Ушинь. А ты, сын черной Ночи и хмурого Вечера, и впредь не подлаживай свою речь под чужой голос. Такие, как ты, милы первозданным. Да будет благословен ваш бирюзовый дол!

— Я сразу же вернусь, — шепнула мона Сэниа и, почтительно обняв Ушинь, которая не могла удержаться от того, чтобы пугливо прикрыть глаза, исчезла вместе с нею.

Дружинники подымались, отряхивая штаны.

— Это что за слово дивное — би-рю-зовый? — старательно выговорил непочтительный певец.

— Камень такой, — пояснил Юрг. — У вас что, не встречается? Точь-в-точь как глаза у… у Касаултовой дочки. Имя-то она пусть сама придумывает.

— Ты ж вроде ее нарек, а ты — властитель, твоя и воля.

— Не городи чепухи. По нашим обычаям сыну выбирает имя отец, а дочери мать… Впрочем, иногда это обоюдно. А Фирюза — так прозывают красавиц с голубыми глазами у нас в тех странах, где это — большая редкость; там все больше черные.

— А красных не бывает?

— Бывает. У белых крыс.

Над только что получившим свое название Бирюзовым Долом, примерно на высоте птичьего полета, возникла Сэнни, высматривая себе свободное место для окончательного появления. Гуен с радостным кличем, способным довести кого угодно до заикания, ринулась ей навстречу, и принцесса позволила себе несколько секунд так любезного ее нраву свободного падения. Но стоило гигантской сове поравняться с ней, как она исчезла, чтобы в тот же миг очутиться рядом со своим супругом. Гуен затрясла головой и подняла торчком затылочный гарпиевый гребень — эта способность людей только-только начать игру, а потом пропасть неизвестно как, доводила ее до бешенства. К счастью, характер у нее был отходчивый.

— Пришлось спасаться бегством, — весело сообщила принцесса. — А то алэловы дочки из чувства симпатии чуть было меня не разрисовали. Представляете — я да с маргаритками во лбу.

— Твоему лбу пристала молния, — с неожиданной галантностью изрек менестрель.

— Да уж, — согласился Юрг. — И как там дочки?

Мона Сэниа помялась:

— Да на чей вкус… Глазастенькие, губастенькие — есть в них что-то рыбье.

— Ну это не по мне! — не смог, как всегда, удержаться по-Харрада. — Это еще какая рыбка — если взять, например, барракуду… — Флейж да еще Эрромиорг, как старший, только и были способны как-то умерять варварскую непосредственность тихрианина.

А непосредственность фонтанировала вовсю:

— Пир, пир, пир, мой кастрюли до дыр, мясо жарь на вертелах, будет пышно на столах.

Юрг поморщился — поэтические экспромты менестреля находились тоже на пещерном уровне.

— Делу — время, а потехе — час, — проговорил он с удивившей его самого назидательностью.

— Да, — подхватила его мысль жена, — я сверху присмотрела прелестнейшее плато на северном склоне хребта, трава свежая, не выжженная — будем ставить там загон для коз и конюшни. От центральной просеки туда пойдет плавный спуск, так что давайте подсчитаем наших сервов, их-то в первую очередь придется выдворить за пределы Бирюзового Дола, вот вам еще пристройка к стене…

— Дорогая, не все сразу. Ты не забыла, что мне нужно на минуточку слетать на Землю? Я же Стамену обещал.

— Ладно, а как только вернешься, я на минуточку загляну на Тихри — ты не забыл, что я должна посоветоваться с Лронгом?

— Мне б так жить… — с захлебом вздохнул Харр по-Харрада.

Юрг неторопливо шагал по свежерасчищенной просеке, и исполинские хвойные, так похожие на корабельные шишкинские сосны, чуть наклоняясь друг к другу, смыкались у него над головой. Старая просека не была прямой, следуя неровностям рельефа, но и теперь угадывалась безошибочно. Судя по аккуратно увязанным охапкам сучьев и плоским брикетам спрессованной хвои, она была затянута порослью цепкого безъягодного можжевельника, необычайно пахучего, с длинными мягкими иглами. Под ногами хрустели крошечные, как горошины, шишечки, под ними должен был залегать ровный камень. Юрг поковырял сапогом почву, но до твердого слоя не добрался. Видно, дорогу мостили в незапамятные времена, и делали это умело; вот только петляла она как-то непредсказуемо и нелогично. Покрытые мелкой плотной чешуей стволы уходили вверх метров на тридцать, заканчиваясь компактной сизой кроной; рассматривая остров с изрядной высоты зависшего кораблика, он не мог определить точно, как широка эта лесная полоса, пролегшая вдоль хребтины протяженного острова, но самую пышную ее часть, прилегающую к Бирюзовому Долу, он еще тогда про себя окрестил Воротником Игуаны.

Где-то вдалеке, за очередным поворотом слышался треск, истеричные взвизги пилы и мягкое буханье — сервы тут же прессовали хвою. Бережливые ребята. Как только Юрг узнал у караульного Дуза, что мона Сэниа на просеке, он рванулся туда чуть ли не рысью, успев лишь поцеловать спящего Ю-ю, но, очутившись в тени сизо-зеленой чешуйчатой колоннады, он разом припомнил все колдовство папоротниковой ночи, и ему вдруг до чертиков не захотелось вливаться в общую суетливую толпу славных братьев по оружию и их жукообразных механических слуг. Ведь была же мысль — шугануть их отсюда и хоть несколько дней провести с женой в отнюдь не целомудренном уединении. Ах да, теперь ведь еще и Касаулта — ну нянька не в счет. И надо ж было затеять его дражайшей половине всю эту сутолоку! Конечно, понять ее можно — улетел на минутку, а проторчал на Земле около суток. Разумеется, он передал через Киха, что непредвиденная задержка — Стамена перевели в Балтимор, а там уже весь медперсонал принял стойку и языки от предвкушения его, торговой, кровушки повысовывал дорвались до волшебства. Пришлось огорчить эскулапов, категорически заявив, что он — не ходячая селезенка, чтобы что-то там им на потеху да диссертаций вырабатывать, эдак ведь они и до головного мозга доберутся, только позволь; вот помрет — пожалуйста, можете развлекаться на вскрытии. Юмор был еще тот, но это от удручающего контакта со Стаменом: тот уже сегодня мог бы подняться на ноги, если бы не полнейшая, непобедимая депрессия. «Понимаешь, — тусклым, шелестящим голосом поведал он другу, — не могу спать: как только закрываю глаза — барахтаюсь в липком тумане, как муха в патоке, и каким-то не моим, посторонним умом понимаю, что никогда и ничего не смогу сделать для моей девочки…»