Делла-Уэлла - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 40

— А, — только и произнес Рахихорд.

— Ну вот видите, все сходится на вашем князе, — подытожила Таира. — Может быть, в этом и заключалось мое, так сказать, тайное предназначение направить вас к главе государства… или атаману, как вам больше поправится. Мне кажется, вы оба не испытываете ни малейшей симпатии к своему повелителю.

— Смотри, светлячок, сама не загорись к нему нежной страстью, совершенно серьезно предупредил старый рыцарь.

— Ну, а если?.. — Девушка метнула на Скюза взгляд, достойный истинной дочери Евы.

— А тогда узнаешь, почему его прозвали Оцмаром Повапленным! — запальчиво выкрикнул шаман.

И прикусил язык. Но было поздно.

— А ты никак на мое место захотел, пустослов плешивый? — захихикал Рахихорд. — И то келейка у меня была сухая, раз в день объедками потчевали… Отдохнешь там годик-другой.

У шамана водянистые глазки вдруг обрели глубину и блеск кошачьих зрачков:

— Тьфу, брехун залежалый, накличешь! Привык мечом махать, а как силы не стало, языком лягаешь!

Таире вдруг показалось, что слово «год» употребляется здесь в каком-то ином значении, чем на Земле. Она, как всегда, хотела уже вмешаться в перебранку старцев, но за нее это сделал Лронг:

— Ты утомлен, отец. Позволь напоить тебя отваром подремника и отнести в летающий дом?

— Сдались мне твои поносные травки! Сейчас бы кубок доброго вина!..

— Ой, это я вам мигом! — Таира порхнула в люк, даже не спросив разрешения их семейного лекаря. В захламленном до предела корабле найти заповедный сосуд с инопланетным нектаром оказалось не так-то просто, и когда она вернулась, у корабля оставались одни старики.

— Где народ? — осведомилась она.

— Дозорные спать пошли, двое доблестных витязей на мечах состязаются, остальных озаботила закуска, — быстро доложил шаман, потирая ладони при виде вина.

Таира прислушалась — действительно, из-за бурого кустарника доносился лязг металла.

— А на вашей дороге, я гляжу, по лишнему пальцу в руке, — с завистливыми интонациями заметил старый воин. — Это и для захвата сподручно, и меч в кисти тверже…

— И еще бы водички, — перебил его шаман. — А то как бы с отвычки… Осрамится доблестный рыцарь Рахихорд.

— Что-то не видно здесь воды, — засомневалась девушка. — А уж что касается срама, то кому-то лучше помолчать.

— Мала ты старшим выговаривать, светлячок, — снова стал на защиту сотрапезника Рахихорд. — А за водой во-он туда сбегай, Анделисову Пустынь всегда на Ручье возводят, чтобы Чернавкам сподручнее было. Обеги кругом найдешь.

— Ой, и правда! — Таира схватила объемистую чашу и вприпрыжку помчалась к черному массиву плотно стоящих деревьев. Ручей она там, внутри, видела, но сейчас без талисмана, обеспечивающего скрытность, заходить на запретную территорию что-то не хотелось. С какой же стороны сподручнее обойти?

В узком — едва ногу просунешь — просвете между стволами виднелись карминно-красные заросли кустарника. Что-то заставило девушку вглядеться пристальнее, и она чуть не вскрикнула: полускрытое яркой листвой, прямо перед ней чернело бесформенное пятно маски, и до неправдоподобия светлые глаза сверкали в ее косых прорезях, приковывая к себе. Долго, очень долго эти глаза не мигая глядели на Таиру, потом приглушенный маской голос торопливо произнес:

— Он солгал.

И все исчезло — и глаза, и маска. Даже листья не шевельнулись. Девушка подождала еще немного, потом направилась вдоль живой ограды в глубокой задумчивости. Наткнулась на ручей. Вода была красноватая, железистая. Набрала. Побрела обратно, к своим старикам. Кто же из них солгал? Рихихорд? Да он ничего особенного не говорил, только колдуна вышучивал. А сам колдун? Ну, этот, похоже, врет беспрестанно, по что же такого важного было в его словоблудии, о чем стоило предупреждать?

Она обогнула девятикупольный массив корабля и незаметно приблизилась к тому месту, где на охапках сухой травы возлежали старцы. Говорил шаман:

— …с мечом в руке — да разве это страх? Ткнут тебя, и уплывешь в ночной мрак на вечное отдохновение. И в темнице тягомотно, но не боязно, смерть придет — как заснешь… Одним сибиллам ведом подлинный ужас, потому как нет у них надежды на спасение в могиле. Да и кары вам, людишкам смертным, разве придумаешь? Раздвоить — так это миг один, зажарить аль утопить — подолее, но разве сравнишь это с муками сибилло заточенного?

— Врешь, не заточали тебя.

— А то знаешь? Прапрадедов твоих тогда под солнцем еще не грелось, когда меня Кана-Костоправка заточила. Наследника ей, вишь, захотелось, кабанихе старой, всем двором утрюханной! Ни одно заклинание ее не пробрало.

«Если врет, то до чего убедительно!» — подумала Таира.

— Ну, бросили меня в придорожный колодец каменный; пока караваны шли, меня еще потчевали — кто подаянным куском, а кто и калом рогатовым. А как прихолодилось, кормиться стало нечем. Тогда я принялось ступени в каменной стенке выгрызать, да только зуб поломало. Он и сейчас там лежит, как ночь опускается — чую, ноет он от холода… Ты не думай, что у меня только тело мое бессмертно, — каждая частичка моя, хоть зуб, хоть волос, нетленны, и ежели я хоть ресницу на дороге уроню — потом век свой буду глазом дергать, когда на нее наступят. Вот так.

«А ведь со своими он не придуривает, мол „сибилло уронило…“ По-человечески говорит, без этого третьего лица. Значит, это он только перед нами выпендривался, — отметила девушка. — Насчет бессмертия он, конечно, заливает, как всегда, но даже мудрый Рахихорд, похоже, клюнул. Хотя — а вдруг правда?..»

А «бессмертный» продолжал:

— Только ты мою тайну храни, Рахихордушка, тебе еще долго жить да править, сам меня не обидь и никому воли не давай. Потому как нет на всех дорогах под солнцем существа жальче, чем сибилло, — денно и нощно боится оно раздвоения и усечения. Ибо каждая часть его будет болью томиться, пока кто-нибудь воедино все косточки не соберет.

— А кому это надобно — кости сибилловы подбирать? Их гуки-куки обгложут, и поминай как звали! — недоверчиво предположил Рахихорд.

— Что от губ моих уцелеет, то и гуков заклянет, чтоб кости собрали, логично заключил шаман.

Таира подумала, что пора ей уже и появляться, но старый рыцарь, стосковавшийся по общению, не унимался:

— Так тебя что, и из колодца гуки-куки вызволили?

— Ну а кто же? Как весна пришла, унюхал я стаю, выбрал четверых поздоровее и принялся им хвосты растить. Когда хвосты вытянулись непомерно, приманил я гуков к колодцу, задами посадил и хвосты сплел. А вот вылезти еле сил достало, феи подсобили. Потому как за всю зиму-ночь треклятую крошки во рту не было, от холода лютого сон-угомон не шел, от голода лед грыз… Что там говорят: кожа да кости. Кости стужей истончились, кожи не стало — одна прозрачная пленочка… Ой, люто мне было так, что заточения я страшусь, аки казни.

— То-то на колдовство ты стал скуп — для себя силы припасаешь? поинтересовался Рахихорд.

— Да много ли я умею! Когда я родился, заклинаний было ведомо — на руках пальцев хватит, чтобы перечесть. А когда колдовство да ведовство в силу пошло, у меня уже память отшибло. Так что нонешние сибиллы передо мной, почитай, что князи перед смердами. Это я тебе тоже по секрету великому говорю. Вот так. Да где ж пичуга наша с водичкой? Не иначе, орехи в траве подбирает…

— А вот и я! — поспешила явиться девушка, чтобы не дать старикам предположить наиболее вероятное. — Разбавлять будете один к трем, как древние греки?

— Сибилло разберется. — Шаман тут же вернулся к своим излюбленным оборотам. — Оно на своем веку чего не пивало…

— Может, вам ягод каких-нибудь поискать, мяса-то вчерашнего не осталось.

— Не знаю, как на твоей дороге, а на нашей после первой не закусывают, наставительно заметил шаман.

— Не порти ребенка, — оборвал его старый рыцарь. — Наливай лучше. А на закуску птичку в поднебесье заговори.

Но не успел незадачливый заклинатель и рта раскрыть, как на земле возле него появилась громадная корзина, наполненная дымящимися пирогами. Еще миг и сетка величиной с добрый гамак, набитая полосатыми и крапчатыми плодами. Хлюпнул содержимым запечатанный бурдюк. Кильватерным строем пошли оловянные блюда с жареным мясом.