Делла-Уэлла - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 31

— Продолжай, Таира.

— А нечего продолжать. Это все. — Губы капризно дрогнули. Могли хотя бы доброе слово сказать…

— Боюсь, что это не все, — прошептал Травяной рыцарь. — На тебе теперь проклятие анделисов. Так что береги себя, дитя.

— Наш старец тут тоже пророчит, — раздался голос Киха. — Пересказать?

— Не стоит, — весело крикнула Таира. — Спокойной ночи, дедуля, ты ведь еще не отдыхал. Не очень трясет тебя на твоем «коси-сене»?

— Он говорит, — продолжал младший дружинник, понижая голос, словно досадуя на то, что они не могут поговорить с глазу на глаз, — что ты не должна разлучаться с тем, кто тебя любит. Иначе — беда.

— Это во все времена было бедой, — вздохнула девушка. — Шекспира читать надо.

Она поднялась со своего места и демонстративно уселась у ног принцессы. Семь пар влюбленных глаз глядели на нее безнадежно и одинаково.

Впрочем, нет. Не одинаково.

— Вот что, — сказала мона Сэниа. — Считайте, что на дворе ночь. Эрм на вахте, остальным — отдыхать. Ких, разбудишь нас, когда будешь подъезжать к этому Устричнику.

— Да, принцесса. А мой уже спит, укачало. Он тоже велел будить, когда проедем Синюю Каланчу.

— А ничего похожего не заметно?

— Болота…

Между тем из незаметно сгустившихся облаков начал накрапывать дождь. Мимо бесшумными прыжками пронеслись гуки-куки в поисках укрытия.

— Последуй за нами, рыцарь Лронг, — сказала принцесса. — Я не сомневаюсь в твоей походной выносливости, но если нам придется по тревоге подымать корабль, то хорошо, если все будут на борту.

Очутившись в командорской каюте, великан не проявил ни малейшего любопытства, а просто присел на пол, заботясь только о том, чтобы занять как можно меньше места. Он безоговорочно верил хозяевам этого диковинного дома и, не сомневаясь в скорой встрече с отцом, спокойно ждал. Вот чего он не мог, так это спать.

Впрочем, ему и не дали бы.

Едва наступила тишина, как из-за штабеля упаковок послышался шепот:

— Слушай, Зеленый рыцарь, ты не спишь?

— Что тебе, дитя?

— Во-первых, я тебе не дитя. А что это была за яма там, в Пустыни?

— Это последний приют Вечной Чернавки. Когда уйдет хвостовой обоз и вместо дождя с неба слетит цепенящий пух, она еще некоторое время продержится со своими припасами и под накопленными шкурами. Но холод станет нестерпимым, и рано или поздно ей придется запять свое место рядом с теми, кто блюл это пристанище духов до нее.

Из-за коробок показались покрасневший нос и расширившиеся от ужаса глаза:

— Так она что, сама в эту могилу спрыгнет? И так, стоймя, будет долго-долго умирать? А как же твои добрейшие анделисы?

— Их уже не будет здесь к тому времени. И Чернавки знают об этом, выбирая себе судьбу. Всю жизнь они проводят в довольстве, не плетясь за телегой, по в конце — острый камень, который они ставят на край ямы и обвязывают ремешком, прежде чем спрыгнуть вниз…

— А твои хваленые духи? — не унималась девушка.

— Ты считаешь, что милосердно было бы ее спасти, чтобы она замерзала еще раз? Она же не способна себя прокормить, и в чужой караван ее никто не возьмет. Для того чтобы анделисы творили добро, нужны непреложные законы, которые их охраняли бы. Это — один из законов: анделису — анделисово.

— Не-е-ет, у вас даже не средневековье, у вас пещерный век. Осудить женщину…

— Ты невнимательна, дитя. Я говорил, что стать Чернавкой можно только добровольно. Когда с приходом тепла город наполняется жителями, устраивается Великий Утренний Выбор.

— Ага, у нас в сказках тоже выбирают красавицу на завтрак какому-нибудь дракону.

— А у нас из всех желающих выбирают самую безобразную.

— Вот это номер! А почему?

— Так надежнее. Только последняя уродина, которой и надеяться-то не на что, будет хранить верность своему завету всю жизнь. А теперь спи.

— Ну, спасибо, ты меня убаюкал. Хорошо еще, что я сказала напоследок этой Чернавке, что если она хочет, то может идти на все четыре стороны, я в таком случае лишаю ее высокого звания. Ее ж никто не знает в лицо, и притом не такая уж она и безобразная, на мой взгляд.

На этот раз безмерное удивление, как эстафета, перешло к Травяному рыцарю:

— Я и не предполагал, что твое маленькое сердечко может быть… — он поискал нужное слово в своем не слишком-то богатом лексиконе; подходящего не нашлось, поэтому он закончил смущенно: — может быть таким большим.

— Какое есть, — сухо проговорила Таира. — Я действительно дура набитая. Надо было взять ее с собой, а потом — к нам, на Землю. Прокормили бы. Ну, это мы со временем поправим. Отыщем Ю-ю и вернемся за этой Чернавкой.

— Спи, доброе дитя. Конечно, вернемся. И еще я хотел тебе все время сказать, да мешали: утречком сбегай к источнику и помой голову.

— Что-о-о?..

— Смой золотую пыль с волос, говорю. За это у нас тоже…

— А у нас рыжий цвет — самый модный!

— У нас он тоже чуть было не стал самым модным, да вот наш Полуденный Князь запретил красить волосы в огненный цвет. За это бреют и лупят. Одним и тем же мечом.

— Его что, рыжая собачка укусила?

Травяной рыцарь почесал правую бровь:

— Сибилло, конечно, лучше меня знает все эти предсказания, но я припоминаю, что давным-давно какая-то выжившая из ума хрычовка напророчила, что придет на эту дорогу несравненной красы женщина с солнечными волосами… И будет это во времена самого мудрого и прекрасного власти-геля. Не знаю уж, как там было с предыдущими князьями, но дед и отец нашего с лица были того… сказать непристойно. А вот теперешний, Оцмар Великодивный, как-то посмотрелся в зеркало и вдруг решил, что это — про него. Все дамы, естественно, в тот же день покрасились соком лисьей смоковницы. Так что если бы и объявилась на нашей дороге предвещанная красавица, ее было бы не отличить среди тьмы поддельных.

— Слушай, Зеленый рыцарь, а вдруг это я?

— Спи, дитя. Там говорилось о женщине, а ты — еще ребенок.

В командорском шатре возникла какая-то многозначительная и, возможно, зловещая пауза. Лронг почесал другую бровь — а надо ли говорить? Потом еще тише произнес:

— Не след тебе встречаться с Полуденным Князем. У него побывало просто сонмище разных девушек — от побирушек до стоялых караванниц. А где они сейчас?

— Ну, и где?

— Кто в реке, кто в пропасти, кто на суку смоковном…

— Тоже мне царица Тамара в брюках! Такой лютый?

— Нет. Просто ни одна ему не оказалась нужна, а он — говорят, прекраснее его нет мужчины ни на одной из дорог Тихри.

И снова повисло молчание, как непроницаемый полог, за которым рождалось будущее.

X. Разбойник с дороги Оцмара

А многоногая тварь, не зная ни голода, ни усталости, продолжала мчаться над вечерней дорогой подобно чудовищному снаряду, выпущенному прямо на солнце. Оно словно чуточку поднялось, а может, это только казалось, потому что кругом уже не было видно ни гор, ни остатков рощ — одни болота, покрытые кисейным туманом. Там, где местность слегка подымалась, попадались заночевавшие караваны, пыльные и недвижные; гигантский паук, семеня по обочинам, пролетал над ними с такой скоростью, что невозможно было рассмотреть, кто и как там устроился на ночлег. Но, похоже, спали просто вповалку — люди, тягловые единороги и прыгучие гуки-куки, не осмеливавшиеся отходить от каравана, как они это позволяли себе в городе.

Причина их осторожности стала понятна, когда из голубоватых приболотных озерец стали выпрыгивать на дорогу их дикие собратья на широких перепончатых лапах. Паук, чуть сбавив темп, мгновенным движением выбросил в сторону одну из своих суставчатых лап; вероятно, на конце ее была какая-то присоска, потому что травянисто-зеленый зверь как будто прилип к ней. Паучище, не сбиваясь с дороги, поднес жертву к устрашающим своим жвалам и захряпал ими по прутьям намордника — нет, полакомиться по ходу движения ему не улыбалось. Тогда он подкинул оглушенную тушку вверх, и она шлепнулась точно к отверстию наспинной сумки.