Война Роузов - Адлер Уоррен - Страница 30

— Ублюдки, — пробормотал он, переползая, следуя за проводом. Провод выходил из комнаты Евы, тянулся вдоль плинтуса по коридору, затем снова поднимался вверх, к окну, выходившему в сад. Он бросился к черной лестнице. Она быстро последовала за ним, увидела, как он выбрал большой нож из деревянного ящика кухонного стола. Любопытство уступило место страху. Она притаилась в тени, когда он снова прошел мимо и медленно отворил дверь в сад.

Осторожно вышел наружу и, припадая к земле, бросился через двор к гаражу, распахивая настежь заднюю дверь. Она услышала какой-то шум, стоны, затем молчание. Загорелся свет, осветив спокойный сад желтоватой дымкой.

Не обращая внимания на холод, она зашагала по сырой траве к окошку гаража. От того, что она увидела, заглянув внутрь, у нее перехватило горло: Оливер приставил нож к горлу какого-то маленького мужчины в очках, бледного и перепуганного. Она ясно видела след от ножа на горле.

Он тащил этого человека вдоль бежевого фургона с открытой боковой дверью, через которую ей были видны светящиеся телевизионные экраны и звукозаписывающее оборудование. Барбара уехала на своем микроавтобусе, и фургон стоял на его месте в гараже. Рядом с ним находилась "Хонда" Евы, а за ней, укрытый чехлом, — "Феррари" Оливера.

Она увидела, как мужчины исчезли в фургоне через боковую дверь.

Затем из фургона посыпались разбитые катушки с пленками, разматываясь по цементному полу гаража. Другой человек что-то протестующе кричал. Когда они показались снова, Оливер держал его борцовским захватом, по-прежнему прижимая нож к горлу.

— … всего лишь моя работа… — она услышала, как кудахтал от страха маленький человечек. Оливер молчал. На лбу у него отчетливо пульсировала вена. Она никогда прежде не видела его в таком состоянии.

Заглядывая украдкой в освещенный гараж, наблюдая эту сцену подавленной ярости и жестокости, она видела все как бы со стороны, не связывая происходящее с собой. Оливер убрал нож от горла человечка и заглянул в кабину фургона. С сиденья забрал какой-то предмет, в котором Энн узнала принадлежавший Барбаре электронный ключ от гаража. С секунду смотрел на него, потом пожал плечами и направил ключ на тяжелую дверь, которая с грохотом открылась. Затем приказал мужчине сесть за руль. Двигатель фургона чихнул и завелся. Облако отработанных газов наполнило воздух, когда машина задом выехала из гаража. Быстро развернувшись, водитель на полной скорости помчался по главной аллее.

Но в тот момент, когда он двинулся вперед и шины взвизгнули на асфальте, воздух прорезал пронзительный крик, в котором слышалась смертельная боль.

Фургон не остановился, но крик вернул Энн способность двигаться, и она побежала по гравиевой дорожке вокруг гаража, не обращая внимания на острую боль в босых подошвах ног. Оливер стоял над неподвижным черным пятном.

— Сукин сын переехал Мерседес, — Оливер опустился на колени перед мертвым животным.

События перепугались у нее в голове. Она была напугана и сбита с толку, вид раздавленной кошки внезапно вызвал у нее приступ тошноты, и ее скрутил сухой рвотный спазм.

— Пусть послужит этой суке уроком, — пробормотал Оливер. Она не узнала его голоса. Он пырнул ножом воздух и, широко размахнувшись, как подающий в бейсболе, зашвырнул его в темноту.

ГЛАВА 16

Он отослал Энн в ее комнату и за несколько часов разобрал телевизионное оборудование и смотал провод. Затем разбил камеру кувалдой и выбросил обломки в кухонное мусоропрессующее устройство. Когда они достаточно сплющились, он перетащил все останки к мусорным бакам в аллее.

Он работал в состоянии непроходящей ярости, не задумываясь, не осознавая своих действий. Когда же жар гнева отступил, он почувствовал, что расслабляется. Голова стала проясняться, и к нему вернулась способность соображать.

Сняв чехол с "Феррари" и подняв стеклопластиковый верх, он забрался в машину, ощущая холод кожаного сиденья, и глубоко вздохнул, смакуя ее аромат. Затем открыл отделение для ключей, достал ключ зажигания, вставил его в гнездо и повернул. Все восемь цилиндров завелись почти немедленно, и мотор заурчал, успокаивая его своим шумом.

Машина, в сущности, была игрушкой, доставляла удовольствие, и он возился с ней, как заботливая мать с младенцем, меняя свечи, поддерживая блеск на ее боках и укрывая чехлом. Она была куплена три года назад, настоящее произведение искусства, и он знал, что ее стоимость быстро растет. Теперь такая игрушка стоила пятьдесят тысяч долларов.

Пожалуй, подумал он, надо бы перегнать машину в безопасное место или укатить куда-нибудь в ночь этаким одиноким ковбоем в поисках новых приключений, новой жизни, оставив старую жизнь за плечами. Только я и мой маленький красный "Феррари", думал он, ощущая в руках гладкость руля, а под собой — надежное тепло удобного сиденья. Он надавил на акселератор, прислушиваясь к ласкающему слух шепоту двигателя мощностью в 205 лошадиных сил. Ковер-самолет весом в 3200 фунтов[38].

Но реальность в конце концов оторвала его от грез. Он вспомнил о Мерседес. Без сомнения, ответственность за ее смерть лежит на Барбаре. Он вылез из машины и затолкал кошку в пластиковый пакет. Бросив искалеченную тушку на сиденье рядом с собой, он осторожно вывел машину задом из гаража и поехал по темным улицам. Встречный ветер пошел ему на пользу, помогал сбросить напряжение. Тут же позабыв о произошедшем, он дал себе слиться с мощью "Феррари", наслаждаясь свободой. Избавлением. Доехав до моста, он остановился, сгреб с сиденья пластиковый пакет и зашвырнул его в Потомак.

Избавившись от Мерседес, он дал себе слово, что постарается сделать все, чтобы дети ничего не узнали о безумном поступке их матери. Она воспользовалась комнатой их дочери для своих гнусных шпионских целей. Само по себе это хуже любого подглядывания. Отвратительно! Неудивительно, что в результате погибла Мерседес. Это возмездие. Пусть дети думают, что кошка просто потерялась.

Вернувшись домой, он поставил "Феррари" в гараж. Затем собрал пленки и сжег их в камине в библиотеке. Вот так нужно было поступить в свое время Никсону, думал он, глядя, как пластик скручивается и быстро превращается в пепел. Он пожалел, что на месте пленок оказалась не Барбара.

В семь часов утра он позвонил Гольдштейну и рассказал ему о случившемся.

— Встретимся в закусочной на Грабб-роуд, — предложил Гольдштейн, впечатленный волнением Оливера. — Надо немного набить вас еврейской духовной пищей. Я умерю ваш пыл.

Гольдштейн ждал его в отдельной кабинке, размазывая шарики сливочного сыра по темно-коричневой круглой булочке из дрожжевого теста, на которую затем поместил два ломтика копченой лососины. G набитым ртом он молча указал Оливеру на плоское блюдо с другой стороны столика.

— Я хочу подать на нее в суд. Нарушение прав личности. Или как-нибудь еще. Словом, что угодно.

Гольдштейн продолжал жевать, не останавливаясь.

— Ну, что же вы намерены предпринять?

— Я думаю.

— Вы едите.

— Вам кажется, есть и думать в одно и то же время невозможно?

— На свете нет ничего невозможного.

Гольдштейн быстро управился с пищей и зажег сигару.

— Вот теперь я закончил думать, — сказал он, выпуская к потолку клуб дыма. Выдохнув дым еще раз, Гольдштейн заговорил.

— Их план состоял в следующем. Вспомните главную цель: дом. Весь дом целиком. Они хотят, чтобы вы убрались оттуда. Любым путем, каким угодно образом. Они застали вас на месте с гувернанткой…

— Она, собственно, не гувернантка. Своего рода помощница по хозяйству, — Оливер удивился тому, что неожиданно взялся защищать Энн, словно хотел повысить ее значимость в собственных глазах.

— Но в ее обязанности входит заниматься с детьми.

— Можно сказать и так.

— Именно так я и сказал. Итак, они идут к судье и говорят, что вы состоите в связи с гувернанткой детей. Что вы — недостойный отец, что вы оказываете разлагающее влияние на детей. Совершили половой акт прямо у них под носом, так сказать. Такое аморальное поведение опасно с точки зрения благополучия детей и так далее и тому подобное. И вот у них на руках судебное предписание. И вы уходите. Гувернантка уходит. И в конце концов они выживают вас из дома.