Война Роузов - Адлер Уоррен - Страница 15

Гольдштейн кивнул с видом психолога, который внимательно выслушивает пациента, рассказывающего о своей жизни.

— Вы уже решили, куда вы переедете, мистер Роуз? — резко спросил Гольдштейн, и нотки понимания исчезли из его голоса.

— Я… нет, не знаю… У меня не было времени подумать об этом. Я, правда, не имею ни малейшего представления. Единственное, в чем уверен, — с детьми у нас проблем не возникнет. Я хорошо зарабатываю и хочу, чтобы они ни в чем не нуждались. Поэтому готов выплачивать хорошие алименты.

— А как насчет дома? — спросил Гольдштейн.

— Не знаю. Думаю, что должен требовать половину его стоимости. В конце концов мы строили его вместе. И его половина уж наверняка принадлежит мне, а это меня вполне устраивает.

— Вы хотите получить развод на хороших условиях или предпочитаете сентиментальничать? Если вы такой сентиментальный, то вам вообще не следует разводиться. Видит Бог, я был бы рад, если бы вы передумали. Я питаю искреннее отвращение к ситуациям, в которых детям приходится мотаться туда-сюда, словно они переносной багаж. Дети заслуживают лишь brucha, — он посмотрел на Оливера и снова покачал головой. — Я имею в виду быть благословенными и счастливыми.

— Послушайте, Гольдштейн. Это не моя идея, — Оливер почувствовал, как к его лицу приливает кровь.

— Я понимаю, — адвокат взмахнул пухлой ладонью. — Вам надо успокоиться. Не стоит волноваться. — Оливер почувствовал, что Гольдштейн забирает дело в свои руки.

— Я понимаю, к чему вы клоните, — раздраженно проговорил Оливер, — вы хотите, чтобы все прошло тихо и мирно и скорее закончилось. Никаких проблем. Никакой головной боли. И щедрый счет впридачу.

— Если бы вас только слышал Господь.

— Она, наверное, хочет того же самого.

— Этого никто не может знать наверняка, — ответил Гольдштейн. — Вот, кстати, первое правило, которого необходимо придерживаться при бракоразводном процессе. Не будь ни в чем уверен. Развод сводит людей с ума.

— Может быть, но я не собираюсь сходить с ума, — пробормотал Оливер. — Но если вы думаете, что такое может произойти, давайте покончим с этим как можно скорее. Нужно выбрать наиболее короткий путь.

— Но в нашем округе положение о разводах без определения виновной стороны обязывает ждать некоторое время. Если стороны не имеют друг к другу никаких претензий, то шесть месяцев. Это самый короткий срок. Если же возникнут какие-либо проблемы, то срок увеличивается по крайней мере до года. Развод, который затеяли вы, кажется довольно простым, но вы хотите раздела имущества. Поэтому он может тянуться и тянуться. А если дело дойдет до суда, то ожидание может продлиться годы. Ведь тогда все будет решать судья, — Гольдштейн наклонился вперед и выдохнул клуб дыма. — А все судьи — самые настоящие поцы…

Оливер согласно кивнул. Может быть, слишком поспешно.

— Мы не должны доводить дело до суда.

— Вы на это можете только надеяться.

— Мы вполне разумные люди.

— Были такими вчера.

— Я прекрасно знаю адвокатов. Они могут, если захотят, устроить все чертовски быстро. Между прочим, Термонта называют "Торпедоносцем".

— Что касается моих умозаключений, то они довольно противоречивы. Если дело дойдет до суда, то это значительно увеличит мой капитал. У меня есть дети, которых я обожаю и предан всей душой, мистер Роуз, — он остановил долгий взгляд на фотографии пухлых детей и отечной жены. — Сейчас они все трое учатся в колледже. У меня огромный дом на реке Потомак, со служанкой, два "Мерседеса". В Израиль я езжу два раза в год. У Гарри Термонта тоже все это есть, плюс самолет и дом в Сент-Томас; он круглый год выглядит загоревшим, а значит, много путешествует.

— Мне не нужны ваши нотации, Гольдштейн. Я тоже адвокат.

— Это хуже всего. Вы нуждаетесь в нотациях даже больше, чем какой-нибудь паршивый слесарь. Мы запросто можем обчистить вас донага и пустить по миру с голой задницей, — сигара Гольдштейна потухла, и Оливер уловил неприятный запах, шедший у него изо рта.

— Ладно, Гольдштейн, будем считать, что я уже обделался от страха. Я объяснил вам, что хочу уладить все полюбовно. Никаких неурядиц. И уж тем более мне не нравится мысль о том, что кто-то нагреет руки на моем несчастье.

Гольдштейн снова закурил сигару, глубоко затянулся и выпустил огромное облако дыма.

— Я поговорю с Термонтом и снова встречусь с вами, — проговорил Гольдштейн поднимаясь. — И с этого момента мы будем разговаривать с вашей женой только через Термонта.

— А я должен буду платить вам обоим?

— Не я устанавливал эти правила.

— Вы устанавливаете только цены.

— Но и не я собираюсь разводиться.

— Это не моя вина, — протестующе проговорил Оливер.

— Значит, моя?

Оливер, уже пожалевший, что обратился к Гольдштейну, чувствовал себя страшно неловко.

— Так вы еще не переехали? — спросил Гольдштейн, наблюдая, как Оливер краснеет.

— Нет. Может быть, сегодня вечером. Но мне кажется, я этого не вынесу.

— Почему?

— Не знаю, — ответил Оливер, удивляясь, что продолжает откровенничать с ним. — Это для меня как гнездо. Мне кажется, я не в силах вылететь из него. Понимаете, Гольдштейн, там — мое место… Мой сад. Мой подвал… моя мастерская. Мои стаффордширские статуэтки…

— Ваши — что?

— Маленькие фарфоровые фигурки, красиво разукрашенные. Вот, например, небесно-голубая…

— Я этого не понимаю, Роуз, — прервал его Гольдштейн.

— Я тоже не понимаю. Ничего не понимаю, — никогда в жизни Оливер еще не был так подавлен. Он мучительно пытался заглянуть Гольдштейну в глаза. Но сквозь толстые стекла очков они казались все такими же неестественно печальными. Его взгляд действовал на Оливера угнетающе.

— Мне нужно время, — проговорил Оливер после долгой паузы.

— Времени у нас навалом.

— Разве? — спросил Оливер. Ему показалось, что это единственная разумная мысль, которая пришла ему в голову за весь день. — Я уже выкинул коту под хвост почти двадцать лет жизни, — он почувствовал, что слишком устал и не в силах продолжать разговор. — Когда поговорите с Термонтом, перезвоните мне, — пробормотал он, выходя из офиса адвоката и не вполне понимая, куда собирается отправиться.

ГЛАВА 9

— Я просто не могу в это поверить, — сказала Ева. Она уже давно пыталась привлечь внимание Энн, которая работала над библиографией для своей диссертации "Джефферсон как государственный секретарь". Ева прочла тему диссертации. Энн совсем не хотела отрываться от списка книг, которые требовалось хотя бы просмотреть. Эта вечно всем недовольная девчонка мешает ей.

Однако она все же подняла голову и заметила в затуманенных глазах Евы что-то вроде мольбы, которую она просто не могла обойти вниманием. Тут девочка наклонилась на стуле и прижалась щекой к щеке Энн, чем привела ее в полное замешательство. Она похлопала девочку по голове, терпеливо дожидаясь, пока та успокоится.

— Они разругались, — проговорила Ева, не в силах больше сдерживать теснившиеся у нее в груди рыдания.

— Эй, о чем это ты? — спросила Энн, поворачиваясь и обнимая дрожащую Еву. Она продолжала гладить ее, дожидаясь пока та выплачется и сможет говорить.

— О маме и папе. Они решили жить отдельно, — наконец выдавила из себя Ева.

Энн, конечно, было известно, что произошло. Но она еще никак не могла до конца осознать эту мысль. Она все продолжала доказывать себе, Что такого не может быть. Да и любой на ее месте был бы обескуражен, если бы его тайные фантазии вдруг осуществились. Она даже начала подумывать, что сама во всем виновата.

— Я уверена, это ненадолго, — успокаивающе проговорила Энн. Про себя она уже решила, что произошла какая-то быстротечная ссора и скоро жизнь войдет в привычное русло. Семейные всегда ссорятся по пустякам, — она никогда не слышала, чтобы Роузы хотя бы повысили голос, разговаривая друг с другом.

— Это вовсе не пустячная ссора, Энн, — проговорила Ева, беря наконец себя в руки. Она уже подошла к тому моменту, когда вот-вот станет взрослой. Энн по собственному опыту знала, что подобные события в жизни ребенка очень часто служат толчком к тому, чтобы он в считанные дни повзрослел. Ева уселась на край огромной кровати и, закурив сигарету, сняла с языка жесткую крошку табака.