Гарнитур из электрических стульев - Александрова Наталья Николаевна - Страница 25

И в подтверждение своих слов нажал на спусковой крючок. Пистолет с глушителем негромко хлопнул, и ногу Шухера пронзила невыносимая боль.

— Так откуда у тебя эти фотографии? — как ни в чем не бывало повторил Водопятов свой вопрос.

Шухер, преодолевая боль в простреленной ноге, рванулся навстречу врагу, попытался дотянуться до его горла... но Водопятов легко отстранился и изо всех сил ударил его носком ботинка по раненой ноге. Боль ослепительной вспышкой взорвалась в голове, и Шухер потерял сознание.

Когда он пришел в себя, он был связан по рукам и ногам, а Водопятов приводил его в чувство ударами по щекам.

— Ты тут не изображай кисейную барышню, — зло прошипел он, увидев, что Шухер очнулся, — со мной такие штучки не проходят! Говори быстро — кто тебе дал эти фотографии?

— На зоне ты не был, — криво усмехнулся Шухер одними губами, — не знаешь, как там бьют! Ты против настоящих блатных — просто сестра милосердия!

— На зоне я не был, — подтвердил Водопятов, — и не буду. Зона — это для таких дураков, как ты. Не знаю, как там тебя били, но одно точно знаю: ты у меня заговоришь. Я тебе буду раненую ногу кипятком поливать, ногти на руках и ногах вырву, но ты у меня все скажешь, даже то, чего не знаешь. Так что лучше бы ты себя пожалел и сразу все выложил.

Шухер скрипнул зубами. Он много отдал бы сейчас, чтобы добраться до этого жирного гада. Хотя он был связан, но кое-какие возможности у него остались. Шухер осторожно пошевелил у себя за спиной пальцами связанных рук. К счастью, Водопятов не обыскал его как следует, и Шухер нащупал за ремнем рукоятку складного ножа, который с давних пор носил за спиной на случай опасности. Стараясь не выдать свои действия, он вытянул нож из-за ремня и, ловко действуя своими гибкими пальцами, перерезал веревки на руках. Водопятов тем временем направил пистолет на его здоровую ногу и прошипел:

— Говори, сволочь, кто тебе дал фотографии, а то сейчас для начала вторую ногу тебе прострелю!

Шухер резко выдохнул и выбросил из-за спины руку с ножом. Однако усталость и боль от раны в ноге притупили его реакции, и Водопятов успел отпрыгнуть, увернувшись от удара. Но при этом от неожиданности он нажал на спусковой крючок пистолета, и выпущенная им пуля попала в грудь Шухеру, пробив его позвоночник. Домушник, отброшенный силой выстрела, грохнулся на пол. Свет в его глазах потускнел, и в последний миг жизни он удивительно отчетливо увидел двухэтажный белый домик, опоясанный на уровне второго этажа открытой террасой, и кресло-качалку на ней, и столик с темной бутылкой и высоким бокалом дымчатого стекла. Над террасой нависали темно-зеленые ветви апельсиновых деревьев с ярко-золотыми шарами спелых плодов. Дверь в домик была полуоткрыта.

Водопятов потрогал пульс на шее Шухера и убедился, что тот мертв. Он коротко выругался. Нитка оборвалась, так и не удалось узнать, откуда получил этот идиот фотографии. Странно: этот уголовник совершенно не вписывался в картину шантажа, выглядел в ней удивительно чужеродным. Первые звонки делал человек совершенно другого склада — гораздо более развитый, более осторожный. Этот же выглядит мелким воришкой. Уголовник, прошедший зону, знающий тамошние порядки... Одно из двух: или первый шантажист нанял этого уголовника, чтобы не рисковать самому, или фотографии попали к нему совершенно случайно. В любом случае смерть этого человека нисколько не уменьшает опасности, не решает проблемы с шантажом.

Водопятов решил осмотреть квартиру, раз уже он сюда попал, — может быть, удастся найти какую-то связь с настоящим шантажистом или другие фотографии.

Он начал с кухни, проверил ящики столов, вынул банки с крупами и сахаром, пошуровал в них вилкой, зная, что в таких местах часто прячут что-нибудь важное. Ничего не найдя, прошел в комнаты.

В первой комнате царила бедная старушечья чистота. На полках старого фанерного шкафа ровными стопками были сложены пожелтевшие от бесчисленных стирок, многократно залатанные простыни и пододеяльники. Водопятов разрыл эту стопку, нашел под ней плотный конверт с аккуратной, как по линейке сделанной надписью: «На похороны». В конверте лежали три тысячи рублей. Водопятов убрал конверт на место, подумав, что, несмотря на аккуратность и предусмотрительность, вряд ли старуха будет достойно похоронена.

Во втором отделении шкафа висели на плечиках несколько поношенных ситцевых и шерстяных платьев да допотопное черное суконное пальто с большой, изъеденной молью лисой на воротнике. На тумбочке возле древней металлической кровати лежал плюшевый фотоальбом. Водопятов на всякий случай перелистал его. Именно здесь могли быть спрятаны сделанные шантажистами фотографии.

На первых страницах мелькали выцветшие черно-белые снимки белобрысой эстонской девочки с торчащими в стороны короткими косичками, рядом с ней был снят то высокий человек с большими неловкими руками, в серой фуражке и черном жилете, то такая же высокая веснушчатая женщина с уложенной вокруг головы светлой косой.

На следующих страницах белобрысая девочка превратилась в статную, но бесцветную светловолосую женщину. Пару раз мелькнул скуластый солдат в выцветшей гимнастерке и лихо сбитой набок пилотке с неуставной звездочкой, но так и не укоренился на страницах альбома.

На следующих фотографиях светловолосая женщина становилась все более бесцветной и усталой, понемногу утрачивая свою прежнюю стать.

Последние фотографии были подписаны: Зеленогорск, 1975 год.

Судя по всему, женщина ездила в этом году по путевке в дом отдыха, и эта поездка оказалась последним достойным увековечения событием в ее неинтересной и несчастливой жизни. Больше она не фотографировалась.

Не найдя ничего интересного в первой комнате, Водопятов перешел во вторую, где, судя по всему, обитал угрюмый уголовник, двадцать минут назад закончивший счеты с жизнью на собственной кухне.

Здесь также имелся небольшой платяной шкаф, сильно потертый диван-кровать и небольшой японский телевизор на низенькой черной тумбе.

Водопятов приподнял диван, заглянув в бельевой ящик, сдвинул вещи в платяном шкафу, простучал его заднюю стенку, заглянул в тумбу. Не найдя ничего, представляющего хоть какой-то интерес, он уже собрался уходить, но под конец решил еще раз осмотреть кухню. Честно говоря, Водопятову не хотелось это делать — хоть у него и были очень крепкие нервы, трупы только что убитых им людей действовали на него угнетающе. Почувствовав эту свою слабость, он решил преодолеть ее и направился на кухню.

Перешагнув через мертвую старуху, оглядел свежим взглядом уже обысканное один раз помещение. Ему показалось, что самодельный хозяйственный шкафчик стоит подозрительно высоко. Водопятов приподнял шкафчик и отодвинул его в сторону. Чутье его не обмануло: под дном шкафа к полу был пристроен потайной ящик, запертый на замок. Водопятов попытался открыть его ножом, но крепкая крышка не поддавалась. Тогда он выстрелом из пистолета разбил замок и откинул крышку.

В ящике лежал обильно смазанный пистолет Макарова, патроны к нему, небольшая стопка долларов и резная деревянная шкатулка. Оставив деньги и пистолет на месте, Водопятов положил шкатулку на кухонный стол и задвинул шкафчик на прежнее место. Однако шкатулка не оправдала его надежд: в ней лежали только какие-то пустяковые безделушки. Водопятов смирился с тем, что не найдет в этой квартире ничего, имеющего отношение к шантажу, еще раз прошел по всем комнатам, тщательно стирая везде отпечатки своих пальцев, и наконец ушел прочь.

Дверь в квартиру он оставил незапертой: искать в карманах покойников ключи ему не хотелось, а большой роли это не играло. С этими людьми его абсолютно ничто не связывало, и он никак не мог попасть в список подозреваемых. На лестнице он никого не встретил. Илье Олеговичу Водопятову вообще всегда везло.

Варвара Васильевна Хряпина поставила вариться картошку и вдруг спохватилась, что у нее нет соли. Беда невелика: у Марты Мартыновны, соседки по лестничной площадке, всегда можно разжиться солью, сахаром и спичками. Варвара Васильевна с уважением относилась к соседке: несмотря на ее вопиющую молодость — Марте шел только семьдесят шестой год, — она была женщина хозяйственная и степенная. Самой Варваре Васильевне было уже восемьдесят два, и все люди моложе восьмидесяти казались ей молодежью.