Шестая печать - Ларионова Наталия - Страница 15

Они шли по темным улицам города. Эти каменные улочки столь узкие, что и в хорошие времена не прогревались солнцем, сегодня казалось дышали холодом. В свете факелов они казались дикими каменными пещерами, и сейчас наполненные густым черным липким дымом от сгоревших тем умерших за день людей, они становились призрачными, как будто наполненными их душами. Под стать тому были и звуки, доносившиеся из темноты. Кто-то ругал создателя, впадая в жуткую ересь, кто-то молил господа завывая в голос с такой силой, как если бы рассчитывал докричаться до небес. Слышались стоны и ругань. Но все это долетало из невидимых окон и подворотен.

Двери госпиталя были незаперты. Запахи здесь были под стать общей атмосфере. Хотя запах горелого человеческого мяса уже не был столь явственным, его заглушал запах давно немытых больных людей и их гниющих ран. Монах уверенно вел спутника по коридорам госпиталя. Войдя в общий зал, уверенно подвел к лежащему в середине зала молодому человеку. Однако, подойдя к нему, они поняли, что опоздали, чума уже взяла свою дань.

Этих двоих монахов, сражу же, проводили к отцу настоятелю. По их внешнему виду было сразу видно, что они уже долго находились в дороге, путешествуя без долгих остановок. Рясы их были запылены и местами обветшали. На лицах была видна только усталость, но они спешили, не откладывая встретиться с настоятелем.

– Святой отец, к нашему великому огорчению, мы должны признать, что поиски наши не принесли результатов. Как вы и советовали, мы прошли по наиболее вероятному пути, которым мог придти в наш город тот умерший. Но перед нами прошла чума. Нам просто не с кем было зачастую говорить. В двух днях пути от нас в замке Орсини, хозяина которого вы знали, он к нам частенько наведывался. Так вот, в замке мы нашли из всех одного старика, который перед смертью рассказал, что похоронил всех, и страшно сожалел, что теперь разграбят и прахом пойдет все сделанное за столько лет. Мы расспрашивали всех кого могли, но ни перед чумой ни во время ее человека, похожего на умершего здесь не видел ни кто.

– Спасибо вам братья, идите отдыхать и возвращайтесь к жизни в монастыре. Что поделать, значит так, было угодно господу.

Он дождался, пока выйдут монахи и, выйдя в коридор, позвал своего секретаря.

– Проследи, что бы вернувшихся братьев, не забыли накормить и позови ко мне юношу, пришедшего в наш монастырь три дня назад.

Отдав распоряжения, Лойола вернулся в кабинет, сел в свое кресло и задумывался. Размышления его прервал молодой человек, заглянувший в двери.

– Разрешите зайти, святой отец, мне сказали, что вы меня звали.

– Проходи, проходи, я ждал тебя. Скажи мне, сын мой, ты по прежнему хочешь постричься в монахи и связать свою жизнь со служением господу.

– Святой отец, я знаю, что на меня могли пожаловаться за мое своеволие. Но прошу вас не гоните меня. Мне некуда идти, разве что к лесным разбойникам. Все мои родные и знакомые мертвы. Все хозяйство наше выгорело дотла. Одному восстановить все будет не по силам. Простите меня и дайте мне еще один шанс.

– Сын мой, я хотел бы услышать, что бы ты делал, если бы получил еще один шанс в обычной жизни.

– Святой отец, в жизни чудес не бывает, но если бы чудо произошло, я до последнего своего дня славил бы того, кто его совершил.

– Ну, это может быть многовато. Я наблюдал за тобой с момента твоего прихода в монастырь. Не скажу, что восхищен тобой во всех отношениях, но мне кажется, что тебе можно доверять и на тебя можно положиться.

– Только скажите, что надо сделать, и я все исполню. Для того, кто дал мне приют, спас от смерти я, не задумываясь, сделаю все.

– О, юношеский максимализм, а ты не боишься, что все окажется слишком много.

– Разве может быть непомерной цена за жизнь.

– Может если, оставшись жить, ты утратишь свою бессмертную душу.

– Но ведь мне это не грозит. Вы ведь этого не допустите, святой отец.

Лойола засмеялся, глядя на лукавые глаза юноши.

– Думаю, ты достойный кандидат на то, что я хочу тебе предложить. Сын мой, с этого дня ты забудешь свое прошлое, ты отринешь все, что было раньше и станешь другим человеком.

– Отче, в моей жизни было так мало хорошего, что забыть о ней уже награда.

– Слушай, и не перебивай. С этого дня ты единственный наследник рода Орсини. Ты получишь все, что они владели. Но ты всю свою жизнь будешь помнить – кто тебе это дал и будешь готов в любой момент выполнить мои просьбы, чего бы это, не стоило.

– Я всегда буду помнить и никогда не забуду. Но ведь определение наследника королевская прерогатива.

– Всегда и никогда слишком долгие понятия, а ты уже сейчас ставишь под сомнения мои слова.

– Святой отец, позвольте мне поклясться, что урок я усвоил на всю жизнь, – и он, упав на колени, поцеловал руку Лойолы.

– Встань и иди, сын мой, завтра тебя ждет долгий путь и множество забот.

Возле нашего подъезда стояла полицейская машина, событие столь редкое, что невольно привлекло мое внимание.

На лестничной площадке, возле моей двери стоял Милан в окружении полицейских. Увидев, что мы со Стеном поднимаемся, он повернулся ко мне.

– Сергей, как хорошо, что ты приехал.

– А что стряслось?

– Сосед слышал, как что-то падало в квартире, выглянув не увидел твоей машины, а когда обнаружил открытую входную дверь вызвал полицейских. Похоже, кто– то обворовал тебя. Меня просили посмотреть, что пропало, но ты же знаешь, я не могу этого сделать, там вроде бы все на месте, только бардак ужасный. Посмотри сам.

Не знаю, что рассчитывали найти в моем доме грабители. Деньги я не держу дома. Техника, пусть и очень неплохая, во-первых, весьма громоздкая, а, во-вторых, далеко не вчера купленная. Остаются две настоящие ценности – Стен и компьютер, но они были со мной в поездке.

В квартире действительно царил редкостный беспорядок. Не отличаясь особенным педантизмом, все же, не в последний момент из-за не самой большой любви к процессу уборки, я поддерживал определенный порядок везде, кроме рабочего стола.

Выкинутые на пол книги, разворошенные диванные подушки, вещи сваленные на кровати, разваленная кухонная посуда, все указывало, что кто-то упорно искал нечто, спрятанное у меня дома. На первый взгляд все было на месте, в том числе и аппаратура, и только на рабочем столе не хватало листов бумаги с неудачными набросками, но, учитывая их художественную ценность, упоминания они не стоили.

Сообщив полицейским, что я пока что не вижу пропаж и что, если при наведении порядка что-либо обнаружу, то сразу же сообщу им, я распрощался с ними и мы со Стеном занялись наведением порядка. Все, кроме набросков, действительно было на месте.

Наводя порядок в доме, я отважно решил привести в порядок и свое рабочее место. Составляя словари, я поднял с пола словарь Ожегова, и из него выпала серебряная пластинка, использованная мной в качестве закладки. Засунув ее обратно в словарь, я пропылесосил квартиру и на том остановился.

Утром следующего дня позвонил Милан. Поинтересовавшись, не пропало ли что, он сообщил, что договорился о нашей встрече с владельцем отеля «Штадт Инн» – паном Берке, и попросил меня планировать свой день так, чтобы мы были на встрече сразу после обеда.

Кое– что я об этом человеке уже слышал. Герой второй мировой войны, не согласный с приходом коммунистов к власти, как говорили одни или же коллаборационист, боящийся заслуженного возмездия, как говорили другие, он, так или иначе, вскоре после войны уехал в Швецию и после работы в разных фирмах, составив достаточно крупное состояние. В девяностых годах вернулся, основав сеть отелей, одним из которых и был «Штадт Инн».

С Миланом мы встретились на главной площади. Отель, несколько лет назад реконструированный паном Берке в псевдоисторическом стиле, сиял чистотой. Возле регистратуры стояли муляжи рыцарей в доспехах, персонал, одетый в подобие исторических костюмов из бархата и шелка, старательно потел на работе. Хозяин, всего этого хозяйства – пан Берке, встретил нас в холле. Это был высокий седовласый старик, несмотря на свои годы находящийся в прекрасной спортивной форме. Одет он был с легкой аристократической небрежностью. Как бы подчеркивая ее, тонкий китайский платок из натурального шелка, охватывая его горло, выглядывал из-под воротника белой хлопковой рубашки, тонкой выделки.