Дети оружия - Исьемини Виктор - Страница 32

— Ладно, завтра с ним разберемся, — буркнул атаман и потопал к лестнице.

Вслед за ним разбрелись и остальные. Они, в отличие от Левана, не испытывали страха перед ночью, но настроения не было. Пива больше никто не привезет, кочевые обнаглели, на поселок нападать рискуют, атаман чудит, и непонятно, чего от него дальше ждать, — все это навевало тоску. Еще и погода того и гляди испортится, дожди начнутся. Кто-то заметил, что ветром разорвало пересохшую ползунью шкуру в окне. Если так будет дуть, дождевые тучи нагонит через день-другой…

Вскоре в зале остался один Дуля. Он не обзавелся подругой, и некому было помочь ему заглушить страх. Потому и сидел он в зале допоздна, покуда хоть кто-то мог составить компанию, лишь бы не оставаться в одиночестве.

Что хуже всего, Дуле в этот раз не спалось. Снова и снова бандит пытался забыться, но сон никак не шел, а стоило сомкнуть веки — тьма наваливалась, душила, сжимала сердце холодными тисками… Полночи Дуля промучился, потом сел в смятой постели. Он знал способ прогнать страх. Для этого нужно было спуститься в подвал.

— Как же, завтра допросим… — проворчал он. — Значит, мелкий урод так и будет ночевать спокойно? А некроза ему в печенку! Пойду пощупаю недомерка, учиню ему первое дознание… Завтра Леван пожелает с ним потолковать, а мутант уже готов на все вопросы ответить — мягкий, как масло.

Дуля представил себе, как будет запугивать карлика, как даст ему раз-другой по соплям, повертит перед носом острым ножом — недомерок будет визжать от страха! Мелкий толковал, что темноты боится, так сейчас, посидевши во мраке, небось уже зубами стучит. А если ему еще ножик показать… Бандит приободрился. Вид чужого страха и чужих страданий помогал ему справиться с собственной трусостью — так было на прииске, так будет и здесь. Левана пусть баба ласкает, а у Дули есть свои способы приятно провести время.

Он взял лампу и отправился в погреб. Для пленных там был уже давным-давно устроен угол, отгороженный кирпичной стеной от склада. При Мархаде узников не бывало — он либо убивал, либо отпускал обобранных торговцев, — но кто-то из предшественников южанина зачем-то обзавелся собственной тюрьмой. За перегородкой располагались три камеры, отделенные одна от другой решетками. Низенькие двери тоже были решетчатые, сваренные из толстых прутьев, и запирались на замки.

С собой Дуля прихватил перевязь с ножами, которую отобрал у карлика. Собственные ножи бандит точить ленился, а эти были острые, хоть брейся — Дуля даже палец порезал, когда проверял. Самого маленького клинка не хватало. Бандит сперва обеспокоился, потом решил, что Чак обронил нож на крыше, когда атаман его схватил.

Дуля спустился в подвал, оглядел ряды мешков, занимающие большую часть погреба, — свезенный фермерами урожай. Бандит ухмыльнулся: пусть кочевые жгут усадьбы сколько угодно, а здесь, в подвале, жратвы хватит! Он побренчал ключами, нашел нужный и отомкнул замок двери, ведущей к камерам. Шагнул за перегородку, поднял повыше лампу, надеясь увидеть, как трясется мелкий доставщик… Но камеры пустовали — все три. Дверь той, в которой Дуля самолично запер пленного, была приоткрыта. Бандит ахнул и подскочил к решетке. Ощупал замок и поразился: не взломали и не отперли — засов и часть замка были оплавлены! Дуля склонился над дверью, снова и снова ощупывая изуродованный металл. Тихих шагов за спиной он так и не услышал. Он вообще ничего не почувствовал, только миг страшной боли, когда холодное лезвие вошло под лопатку.

Чак придержал обмякшее тело, аккуратно опустил на пол и заявил:

— Ну вот и проверили. Было, значит, у этого большака сердце. Тут он не соврал.

Глава 7

ВЕЛИКИЙ ВОЖДЬ ДОННОЙ ПУСТЫНИ

Йоля подняла голову и, щурясь, вгляделась в нависший над ней силуэт. Щуплый человек склонился над девушкой, уперев руки в колени. Солнечные лучи окружили тоненькую фигуру сияющим ореолом и слепили. Йоля сморгнула, откашлялась и буркнула:

— Ну, привет, Уголек.

Тот счастливо расхохотался и поправил:

— Не Уголек! Улла-Халгу! Улла-Халгу — великий вождь! Правильно называть нужно.

Потом он снова нагнулся к Йоле и ножом — ее собственным ножом, между прочим — стал резать веревки, которыми ее связали. Она попыталась сесть. Сперва не вышло — руки и ноги затекли за время тряской скачки на манисовой спине, тело едва слушалось. Наконец Йоля кое-как устроилась, повозив попой среди камешков, чтобы не кололи. Уголек проворно опустился перед ней на корточки, подался вперед и заглянул в глаза.

— Тебе, Йолла, повезло, — с той же веселой улыбкой затараторил великий вождь. Говорил он правильно, произношение только оказалось чудное, немного непривычное. — Если бы ты на людей из моего племени наскочила — конец сразу. — Уголек провел ладонью по горлу.

— А на кого я наскочила?

Пока парнишка болтал, Йоля осматривалась. Они сидели посреди лагеря кочевников. По их меркам, наверное, большой лагерь. Палатки из шкур, навесы, за оградой из колючек бродят манисы… Людей тоже много, Йоля сразу насчитала четыре десятка, а на самом деле их еще больше, потому что за палатками тоже движение и шум. Дикари как дикари, она таких уже встречала — тощие, загорелые, увешанные ожерельями из клыков, когтей и прочей ерунды. Женщин не видно, только воины.

— Это был Байгу Скат, — тем временем рассказывал Улла-Халгу, — он тоже великий вождь, но я главнее. Вот он поэтому и носится кругом со своими воинами, храбрость показывает. Я-то большой вождь, главный, мне можно спокойно сидеть, ему нельзя.

— Очень храбрый, ага! — Йоля фыркнула. — Всем скопом на меня навалились. Был бы твой Скат один, я бы его сделала.

— Вождь не должен один, — Уголек не уловил сарказма, — для вождя довольно, если он правильно воинам прикажет, чтобы они победили. Все равно победа его, хотя сражались воины. Байгу большой, но глупый, он не понимает, как быть вождем, первым в бой бросается. А я понимаю. Хорошо, глупый Байгу хотя бы помнит, что меня нужно уважать. Я же самый великий вождь во всей Донной пустыне!

— А я думала, самый мелкий.

Йоля не знала, как себя со старым знакомцем держать. Вроде бы Уголек враждебности не проявлял — освободил ее от веревок и говорит по-доброму, но кто их, дикарей, разберет? Может, смотрит и прямо сейчас мысленно выбирает, с какой части тела начать ее, Йолю, есть? Она поискала взглядом свой нож — Уголек сунул его за пояс, сразу не выхватить, — приметила подходящий камень, с острыми краями и чтобы в кулак удобно ложился, и подкатила ногой поближе. Кроме камней, ничего полезного здесь не наблюдалось, Пустошь — она и есть Пустошь, пыль да камни.

Уголек не обращал внимания на эти маневры и с воодушевлением рассказывал, тряся косичками:

— Я не мелкий. Я главный вождь. Мой дед был самый главный вождь Донной пустыни, но мой папка прежде него ушел к духам.

— Пустыня забрала? — Йоля понимающе покивала и перекатила облюбованный камень еще ближе, теперь до него можно было дотянуться рукой.

— Папку пустыня любила, раньше времени не звала! — Уголька, похоже, обидело предположение Йоли. — Злые люди убили. Он на них охотился, он великий воин был, великий охотник, всегда много добычи, при нем племя никогда не голодало! Все старики моего папку хвалят, все хорошее говорят! Но те люди, на которых он охотился, оказались слишком злые, убили папку. После этого мои дядья стали спорить, кто вождь. Вообще-то мое право выше, но я молодой был — кто за меня встанет? Никто не встанет, кроме родовичей, а они старики. Старики — плохие воины. Воевать не могут, хороший совет дать могут. Сказали: уходи, великий вождь, укройся. Я подался к чужакам. К таким, как ты, людям мокрой земли. На сухой земле все меня знают, я же великий вождь! Пришлось к чужакам… Неправду вашим сказал, конечно, будто меня из племени выгнали, будто к своим мне дороги нет, поэтому я верным буду. Аршак учеником взял. Ха! Каким учеником? Меня пустыня любит, я ее хорошо знаю! Лучше Аршака знаю! Я сам могу таких Аршаков учить!