Рикша - Шэ Лао - Страница 44

«Наверное, это и есть публичный дом», – подумал Сянцзы. Справа – лес, слева – кочковатое болото, чахлый камыш, и ни малейших признаков жизни. Возле домишек ни души. Будто все вымерло. Неужели это публичный дом? Осмелев, Сянцзы направился к строениям. На дверях висели новые, еще не потускневшие соломенные занавески. Он слышал от бывалых людей, что летом женщины, обнаженные по пояс, сидят у дома и зазывают прохожих. Постоянные посетители еще издалека запевают песенку, давая о себе знать. Почему же сейчас так тихо? Может, зимой это заведение закрыто?

Вдруг занавеска на дверях крайней комнаты шевельнулась, показалась женщина. Сянцзы в испуге отпрянул, так она была похожа на Хуню!

– Пришел искать Сяо Фуцзы, а нашел Хуню, – буркнул он. – Поистине, встретил дьявола!

– Входи, простофиля! – позвала женщина. Слава богу, хоть голос другой, сиплый, как у старого торговца снадобьями, которого Сянцзы часто видел на Тяньцяо.

В комнате не было ничего, кроме маленького кана без циновки, под каном горел огонь. Воздух был спертый. На кане лежало старое одеяло, такое же засаленное, как кирпичи кана.

Женщине перевалило за сорок. Она сидела неумытая, с растрепанными волосами, в узких брюках и синей куртке. Сянцзы, пригнувшись, шагнул в комнату. Женщина потянулась к нему, из расстегнутой куртки вывалились большие отвислые груди.

Сянцзы присел на кан: рост мешал ему говорить стоя. Сянцзы был рад этой встрече. Он слышал, что в этом публичном доме есть женщина по прозвищу Грудастая. Наверняка это она. Сянцзы тут же, без обиняков, спросил' о Сяо Фуцзы. Вначале женщина не поняла, о ком идет речь, но, когда он описал внешность Сяо Фуцзы, вспомнила:

– Да, да, знаю. Молоденькая такая. У нее еще всегда зубки блестели. Ну да, это Лакомый Кусочек. Глаза Сянцзы загорелись гневом.

– Где ее комната?

– Ее? Так она давно умерла! Повесилась вон в том лесу!

– Что?!

– Когда Лакомый Кусочек пришла сюда, мы все ее полюбили. Но не смогла она вынести этой жизни, слишком хрупкой была. Однажды, помню, сидели мы вечерком у входа. Заявился какой-то гуляка и прошел прямо к ней в комнату. Она не любила с нами сидеть. Вначале ее даже били за это, а потом разрешили сидеть у себя – уж очень она нравилась мужчинам. Кто к ней ходил, не хотел иметь дела с другими. Так вот, смотрим, гуляка тот скоро вышел и отправился прямо в лес. Мы и внимания не обратили. В комнату к ней никто не пошел. Когда хозяйка начала собирать деньги, зашла к ней и видит: на кане лежит голый мужчина и дрыхнет. Пьян в стельку. Оказалось, Лакомый Кусочек надела на себя его одежду и убежала. Вот хитрая! Если бы не темнота, ей бы нипочем не уйти. Но она переоделась мужчиной и всех провела. Побежали в лес, а она там висит на дереве. Сняли, да поздно. Язык чуть-чуть высунулся, но лицо совсем не страшное. Даже смерть ее не испортила. На нее и на мертвую приятно было смотреть. Уже прошло сколько месяцев, а в лесу тихо – ее душа никого не пугает. Вот какая она была добрая! Значит, я и говорю…

Сянцзы не дослушал. Пошатываясь, побрел он на кладбище. Здесь среди сосняка виднелось несколько могильных холмиков. Солнечные лучи, и без того бледные, сюда вообще не проникали. Сянцзы сел на сухую траву, вокруг валялись сосновые шишки. Тишину нарушали лишь печальные крики сорок на деревьях. Сянцзы знал, что Сяо Фуцзы не здесь похоронена, но слезы потоками лились из глаз. Все кончено, земля украла у него Сяо Фуцзы! Они оба так стремились к счастью. Но Сяо Фуцзы наложила на себя руки, а ему остается лишь плакать. Ее тело завернули в рогожку и зарыли где-то на свалке. Вот и все, чего она достигла!

Вернувшись в контору, Сянцзы проспал два дня. Он не пойдет к Цао, даже не напомнит о себе! Господину Цао его не спасти!

Через два дня он вывез коляску. Сердце разрывалось от тоски. Он больше ни во что не верил, ни на что не надеялся, готов был терпеть любые оскорбления, лишь бы наесться до отвала, а потом спать. Глядя, как тощая, кожа да костя, собака сидит возле продавца бататов и дожидается, когда ей что-нибудь кинут, Сянцзы думал, что и сам он, как эта собака, ни о чем не мечтает, только брюхо набить. Нет, лучше не думать! Жить как живется – и все!

Человек стремится быть выше животного, а сам часто уподобляется дикому зверю. Именно это и случилось с Сянцзы, который жил в цивилизованном городе. Но Сянцзы не был в этом виноват. Он теперь жил не думая, словно в тумане, без всякой надежды, и сам мог бы убить человека без малейших угрызений совести. Он скатывался все ниже и ниже и очутился на самом дне человеческой ямы: обленился, пил, развратничал, играл в азартные игры, пускался на всякие хитрости. У него больше не было души, ее вырвали люди. Остался огромный, обтянутый кожей скелет, который постепенно разлагался и в любой момент мог развалиться.

Прошла зима. Весеннее солнце согревает лучше всякой одежды. Сянцзы снял ватник и продал. Сейчас он хотел вкусно поесть, хорошенько выпить, а завтра можно и умереть. Главное сегодня пожить в свое удовольствие. Так стоит ли думать о будущей зиме? Если, к несчастью, он еще будет жив, как-нибудь перебьется. Прежде он старался представить всю свою жизнь, как на ладони. Теперь же его заботил лишь нынешний день. Завтрашний, он знал по опыту, продолжение сегодняшнего – все те же незаслуженные обиды. Продал ватник – радость. Разве плохо, когда есть деньги? Зачем же их беречь до следующей зимы? Чтобы она в один присест сожрала и деньги, и саму жизнь?

Не только одежду, все, в чем не было необходимости. в данный момент, Сянцзы спускал с рук и радовался, когда тратил вырученные деньги. Сам истратишь другим не достанутся.

Так вернее. Надо все продать, а что понадобится – можно снова купить, или обойтись, если не окажется денег. Он не умывался, не чистил зубы, – эка важность! – и экономнее, и хлопот меньше. Очень нужно соблюдать приличия! Ходишь в рванье, и ладно, зато можно съесть блин с мясом, да еще в томатном соусе. Плохо ли? Кто вкусно ест, у того и после смерти в желудке полный порядок, не то что у дохлой крысы.

Когда-то чистоплотный, исполненный чувства собственного достоинства, Сянцзы превратился в тощего грязного рикшу самого низкого пошиба. Не умывался, не стирал одежду, месяцами не брил голову. Ему было все равно, новая или старая у него коляска – лишь бы меньше платить за прокат. Он вышвыривал из коляски пассажира, если по пути попадался более выгодный, часто дело доходило до драки, и день-другой Сянцзы проводил в полицейском участке. Но и это оставляло его равнодушным. В одиночку он всегда ездил медленно, зачем зря лить пот? Если же рядом бежали еще рикши, и Сянцзы к тому же был в хорошем настроении, он вырывался вперед, оставляя всех позади. Мчался наперерез другим коляскам, – метнется то в одну сторону, то в другую назло рикшам, бегущим позади; бегущих впереди толкнет, нисколько не заботясь о безопасности пассажиров, как раньше. Погибнет человек – ну и пусть, не велика важность. Рано или поздно каждому суждено умереть.

Задиристый, но в то же время замкнутый, он молча ел, молча пил, да и о чем, собственно, он мог говорить? У него не было ни своих взглядов, ни собственного мнения, он давно ни на что не надеялся.

Договорится о цене за коляску – и молчит до самого вечера. Рот, казалось, нужен ему для того лишь, чтобы есть, пить и курить. Выпьет и тоже молчит, пойдет к дереву, на котором повесилась Сяо Фуцзы, устроится в тихом уединенном местечке и плачет. Когда же слез уже нет, бредет в публичный дом и возвращается оттуда совершенно трезвый, с болью в теле и с пустым карманом. И никогда не раскаивается. Об одном лишь жалеет: что когда-то был таким трудолюбивым, таким честным. Но все это в прошлом. А сейчас жалеть не о чем.

Теперь он не упускал возможности поживиться за чужой счет. Радовался, если удавалось выкурить чужую сигарету, расплатиться фальшивым медяком, взять с тарелки лишний кусочек какого-нибудь соленья, запивая его соком зеленого горошка, получить, ничего не делая, лишний медяк, в общем, оставить другого в убытке. Он мстил и считал это справедливым. Мало того, Сянцзы наловчился занимать у приятелей деньги, вовсе не думая их возвращать, если же его припирали к стенке, начинал хулиганить или с жалобным видом просил отсрочки. Зная порядочность Сянцзы, ему поначалу доверяли, одалживали, и он этим пользовался. Занимал у кого только мог и тратил. Бывало и так: возьмет два мао, а вернет полтора, оставшиеся пять фэней пропьет. Со временем ему перестали одалживать, медяка и то не давали, тогда он пошел на обман. Стал ходить по домам, где прежде работал и хорошо себя зарекомендовал: его помнили и хозяева и слуги. Сянцзы сочинял какую-нибудь небылицу и выманивал деньги, а то выпрашивал старую одежонку, которую потом продавал, чтобы купить вино и сигареты. Это оказалось куда легче, чем весь день гонять коляску, и при деньгах, и сил не надо тратить. Да, дело стоящее. Он даже не постеснялся пойти к дому господина Цао, где служила Гаома. Остановился поодаль и ждал, когда она пойдет за покупками. Только она появилась, Сянцзы догнал ее и жалобным голосом окликнул: